Телохранитель для стервы (СИ) - Одувалова Анна Сергеевна "О&#39

— Как ты мог улыбаться все утро, зная, что Дашка мертва?! — кричу я и со всей силы луплю его в грудь, а он стоит, словно нерушимая скала, молчит и не мешает вымещать на себе злость. Я ударяю его сильнее, а когда замахиваюсь, чтобы влепить пощечину, рукой с немного согнутыми пальцами, намереваясь оставить на нем еще парочку шрамов, Марк делает то, чего я подсознательно жду с самого начала, перехватывает мои руки и медленно и плавно, невзирая на вопли, двигает меня к стене. Останавливается только, когда я врезаюсь в нее лопатками.

— А что бы изменилось? — уточняет он, поднимает мои руки над головой и прижимает к стене, не выпуская из захвата. Голос тихий, ровный. Он действует на меня, как ушат холодной воды.

— А? — Я вздрагиваю.

— Я спрашиваю, что бы изменилось, если бы я сказал с утра? Ты же знаешь, домой нам сегодня нельзя. Твой отец не хочет разговора с полицией. По крайней мере, пока. Мы вернемся завтра к похоронам. У тебя было, по крайней мере, нормальное утро. Ты хотела лишить себя и этого?

— Я ненавижу тебя! — кричу я, пытаясь вырваться из его стальной хватки, но это бесполезно. Когда не в силах освободить руки, я начинаю пинаться, он просто делает шаг вперед и вдавливает в стену своим торсом. Я стою неудобно и, чтобы удержать равновесие, приходится закинуть ногу ему на бедро. А еще это моя маленькая извращенная месть. Я с удовольствием вижу, как дергается кадык Марка от судорожного сглатывания, а зеленые глаза темнеют. В такой позе я чувствую его всего, и горячее возбуждение в том числе.

— Ненавижу, — всхлипываю я. — Сегодня утром…. Ты просто отвлекал меня. Так ведь? Поэтому ты…

— Что я? — спрашивает он, все также удерживая мои руки и прижимая к стене всем своим телом. — Что я опять сделал не так, Ника?

— Ты врал, ты играл моими чувствами…

— Твоими чувствами? — нехорошо усмехается он и смотрит мне прямо в глаза. — Мне кажется, играешь только ты.

— Ненавижу, — снова кричу я, жалея, что не могу стереть с его лица эту холодную усмешку.

— Ты врешь, — припечатывает он и жадно целует, оборвав меня на полуслове.

Я думала, так бывает только в кино. Дрожащие колени, глухо бухающее в ушах сердце и желание на грани отчаяния. Когда душат слезы, и в поцелуй ныряешь, как в спасательный круг. Когда чужие губы могут заставить хотя бы на секунду вырваться из горькой, утягивающей в пропасть лавины отчаяния. Я ловлю каждый его вдох. Марк прикусывает мою нижнюю губу, заставляя прогнуться в спине в попытке быть ближе, и когда чувствует, что я сдалась, отпускает мои руки и подхватывает под ягодицы. Наверное, я могу впиться ногтями ему в шею, сделать больно, чтобы унять собственную боль, отчаяние и разочарование, но тогда все закончится. Он опять отступит и оставит меня в одиночестве и на грани падения в бездну. Поэтому я обнимаю его и целую в ответ, переплетаясь языком с металлическим шариком с его. Нежно скольжу у него во рту теплым металлом, и ловлю хриплый стон, который предназначен мне.

Мы снова сплетаемся языками сильнее и жестче, и не прекращаем жадный поцелуй, даже когда в легких заканчивается воздух. Мои соски настолько болезненно чувствительные, что я готова стонать только от того, как они через тонкую ткань двух маек трутся по его груди. Горячие ладони Марка, которые чувствую у себя на бедрах, под кромкой слишком коротких шорт, кажется, прожгут дыру в коже. Я не хочу, чтобы этот миг закончился, не могу позволить Марку отстраниться потому, что знаю: тогда меня опять накроет отчаяние.

Наш поцелуй пахнет солнцем и, удивительно, виски. Он что пил? Целую глубже, пробую на вкус, а он поддразнивает меня в ответ, проводит горячим языком по верхней губе и шепчет: «просто охренительная»; одна эта фраза сносит крышу, и я плавлюсь в его руках.

Его губы такие сладкие и терпкие. Как бы я не пыталась перехватить инициативу в этом поцелуе, ведет неизменно он: подавляет, заставляет выгибаться, стонать и послушно позволять ласкать себя языком. И отстраняется первым именно он, чтобы оставить меня раздавленную и опустошенную у стены. Кажется, меня снова бросили. Предали, и этот поцелуй лишь для того, чтобы меня заткнуть, чтобы прекратить истерику, а сейчас Марк снова отдалился и мне опять одиноко. Он даже с поцелуями, словно просто делает свою работу — дает то, что сейчас нужно мне, чтобы выжить. Не больше.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

Я не могу шевелиться, не могу отойти от стены, вообще двинуться с места. По лицу текут слезы, и я наблюдаю за тем, как Марк подходит к холодильнику, достает початую бутылку виски, из которой отпито совсем немного, и наливает янтарную жидкость в два бокала. Один протягивает мне.

— Держи.

Ни слова, ни жеста, ни намека на то, что буквально секунду назад мы сгорали в объятиях друг друга.

— Думала, ты не пьешь, — срывающимся от слез голосом говорю я.

— Не пью просто так.

— А сегодня не просто так?

— Нет. Пей, Ника, — велит он.

— Не боишься потерять контроль? — хмыкаю я, но получаю ответ, от которого по мне снова разливается жар.

— Сегодня нет.

Марк отступает в сторону и садится в кресло, стоящее возле журнального столика в центре холла. Я на негнущихся ногах подхожу к нему и присаживаюсь на диванчик рядом.

— Я хотел тебе сказать, Ника, — признается он после долгой паузы. — Не люблю врать.

— Почему не сказал?

— С утра твой отец только позвонил, мне нужно было подумать. Его просьба против моего личного мнения…

— А потом?

— А потом было море…планировал рассказать, когда вернемся домой, но ты пошла спать… скажи, ты бы уснула, если бы узнала?

— Нет. — Я мотаю головой и залпом допиваю виски. Марк отставляет свой бокал, идет за бутылкой, по дороге прихватывает фрукты. Все это сгружает на журнальный столик. И снова наполняет бокалы и себе и мне.

— Мы сегодня напьемся?

— Сомневаюсь, — отвечает он. — Я взял всего одну бутылку. Ни тебе, ни мне не хватит, чтобы напиться в хлам.

— Жаль… — вздыхаю и тут же уточняю, не поднимая на Марка глаз. — А чтобы потерять контроль?

— Чтобы потерять контроль, иногда достаточно просто тебя. Никакой алкоголь не нужен, — признается Марк, а я усмехаюсь.

— Почему же до этого момента ты не терял? Ни разу.

— С каждым днем мне это удается все сложнее и сложнее.

— Это хорошо. — Я разглядываю Марка из-под опущенных ресниц и, медленно поднявшись с дивана, пересаживаюсь к нему на колени. Обнимаю бедра бедрами, и усаживаюсь сверху лицом к лицу. — Не прогоняй меня, — прошу тихо в винные губы. — Только не сегодня.

— Не прогоню, — отвечает он и глотает из широкого бокала, прежде чем положить тяжелую руку мне на затылок и прижать к себе, целуя на этот раз медленно и со вкусом. Тягуче-нежно и безумно сладко. С терпким ароматом виски и сигаретного дыма.

Я отдаюсь во власть этого порочного касания губ, пахнущего алкоголем языка, и наслаждаюсь каждым мигом, неторопливым и тягучим. Я знаю, сегодня он не оставит меня одну и не сможет сказать «нет». Я знаю, что еще порыдаю вдоволь по подруге, которой уделяла слишком мало внимания в последнее время, я еще порыдаю над ней, но сегодня мне так больно, что я не могу дышать, если мне не помогают его поцелуи. Сильнее сжимаю бедра и мягко трусь о солидную выпуклость на его шортах, Марк хрипло стонет мне в рот, прикусывает губы, а его рука сильнее сжимает мой затылок; я прижимаюсь к нему плотнее и радуюсь, что не надела лифчик под майку, грудь тяжелая и соски окаменели.

Когда он отбирает у меня бокал и отставляет куда-то в сторону, я не сопротивляюсь. Я уже пьяна. От его губ, сильных рук и предвкушения. Он не оттолкнет меня сегодня, не посмеет, и я не позволю. Он просто не может быть таким жестоким.

— Ты просто не представляешь, насколько красива, — шепчет он, обнимает меня за бедра и притягивает чуть выше, чтобы обхватить горячими губами мой затвердевший сосок через ткань майки. Это изысканная пытка. Влажный, горячий язык обрисовывает ореол соска. Марк слегка посасывает, заставляя меня изогнуться и качнуть сильнее бедрами. Руки поглаживают мои ягодицы, очерчивая кромку коротких шорт.