Батареи Магнусхольма - Дарья Плещеева

Мадмуазель Мари, она же — Марья Скворцова, была там — улаживала какие-то дела в дирекции.

— Адрес Анны Карловны я могу дать, только поди знай — живет она там или съехала, — сказала девушка. — Ее же никто брать не хотел, чем бы она за жилье платила?

Но Лабрюйер, во-первых, записал адрес, а во-вторых, объяснил девушке, что конюхи прекрасно договариваются с дворником, когда им нужно приоткрыть ворота, чтобы выскочить в пивной погребок, а дворник был любовником Аннушки. Мадмуазель Мари онемела и покраснела — видимо, такие подробности Аннушка умела от хозяйки скрывать.

Дело о собачьей погибели уже не казалось таким увлекательным — найти пьянчужку теперь несложно, даже если она съехала — соседки подскажут, где искать. И справедливое возмездие пьянчужке казалось бесполезным — ну что с нее, дуры, возьмешь? Однако Лабрюйер из упрямства пошел по адресу (в Московский форштат, где же еще могло жить такое сокровище?)

Анны Карловны дома не случилось — уже третий день пропадала непонятно где. Что для пьющей бабы вполне естественно. Решив навестить отравительницу денька через два, когда она приползет, Лабрюйер, проехав часть пути на трамвае, вернулся в свое фотографическое заведение. Там Каролина сообщила, что телефонировал Янтовский.

— Что-то просил передать?

— Нет, сказал, что сам вас найдет, душка.

Лабрюйер надеялся, что вместе с ужасной блузкой, украшенной гигантским бантом, эмансипэ откажется от этого мерзкого словечка «душка», но прогадал — блузку-то она купила почти приличную, в скромную бело-голубую полоску, и стала в ней похожа на некрасивую, но по-своему привлекательную девицу, а от словечка избавляться не пожелала.

И Янтовский действительно ближе к вечеру его нашел. Лабрюйер как раз беседовал в салоне с дамой, которая хотела сделать карточки своих детишек не на фоне нарисованной природы, а в Верманском парке.

— Вас просит к аппарату господин Янтовский, — сказала Каролина.

Лабрюйер прошел в служебное помещение и взял трубку.

— Это ты, Гроссмайстер? — спросил поляк. — Слушай, у меня странная новость. За тобой следят.

Глава седьмая

Конечно же в Лабрюйеровой жизни такое случалось — в бытность сперва полицейским агентом, потом инспектором Сыскной полиции. Когда охотишься за воровской шайкой или фальшивомонетчиками, вполне можешь оказаться не охотником, а добычей, чаще всего — ненадолго, но кое-кому из товарищей-агентов сильно не повезло…

Такое предупреждение в то время прозвучало бы с укором: что ж ты, растяпа, не заметил слежки?

Но «то время» сменилось «этим временем» — тогда Лабрюйер не нанимался служить в контрразведке.

Он чуть было не выпалил: кто следит?!

Но Каролина за ним наблюдала — и лучше было ее такой новостью пока не смущать. Это мог оказаться всего лишь кто-то из «крестников» — мошенников, с легкой руки Лабрюйера много лет назад оказавшихся за решеткой и теперь процветающих на воле.

— Как бы нам встретиться? — этот ответ Янтовскому прозвучал, кажется, спокойно и даже безразлично.

— Я пришлю тебе билеты в кинематограф. Дело, кажется, серьезное — к тебе двух топтунов приставили. Настоящих. Куда доставить билеты?

Лабрюйер задумался. Два топтуна — это еще не значит, что их только двое… И топтун — это мастер своего дела, который трудится не из любви к искусству, а за деньги для нанимателя.

— Может, мне в управление прийти?

— Я одного из них узнал — он на нас пару лет назад работал. Так что во избежание…

— Понятно. Может, наши что-то проверяют?

— Может, и так. Ну так куда слать билеты?

— Да прямо ко мне. Есть у тебя дама сердца? Ну так пусть принесет, а я ей бесплатно сделаю фотографические карточки.

Янтовский рассмеялся.

— Я сестру пришлю. Ей ни в одном ателье не могут угодить. Ты постарайся. Ну, падам до ног!

Лабрюйер повесил трубку и крепко задумался.

Кому и на кой черт он понадобился?

Вряд ли кто заинтересовался господином Гроссмайстером и даже господином Лабрюйером.

Но вдруг — Леопардом?

Тогда все-таки придется обрадовать Каролину…

Билеты в «Гранд-кино», что на Романовской, принесла прехорошенькая молодая дама — фотографировать такую одно удовольствие. Каролина взялась за дело с большим воодушевлением, а потом уговорилась с сестрицей Янтовского о совместном походе в знаменитую кондитерскую при ресторане Отто Шварца — поесть маленьких и безумно вкусных штопкюхенов со взбитыми сливками.

Фильм явно выбирала дама — это была «Бездна» с Астой Нильсен, душераздирающая драма, в финале которой героиня насаживала на кинжал неверного любовника. Лабрюйер слыхал, что рыдающих зрительниц под руки выводили из зала.

Он шел на Романовскую через Александро-Невский храм — пусть топтуны поломают головы! В храме он потолковал с женщиной, состоящей при свечном ящике, с молодым батюшкой, недавним выпускником семинарии, спросил почтенного ветерана про образ Николая-угодника, оставил на подоконнике завалявшуюся в кармане бумажку — это была записка от фрау Вальдорф о необходимости утеплить к зиме окна. Выйдя из храма, он остановил ормана и укатил к кинематографу, оставив топтунов разбираться с бумажкой.

Янтовский ждал в фойе, сильно смахивая на петуха в курятнике: посмотреть кровавую драму пришли главным образом женщины. В зале, под аккорды тапера, почти не глядя на экран, они и побеседовали.

— Ну, слушай, — шептал Янтовский. — Я в тот день прогулялся до Александровской. Линдер просил заглянуть во «Франкфурт-на-Майне», полюбопытствовать насчет номеров, где играют по большой. И я потом видел, как ты неведомо откуда возвращаешься по Романовской. Я встал на углу, возле нищих, понаблюдал. Они очень толково вели тебя вдвоем. А судя по тому, как возле перекрестка отстали — уже знают, где ты живешь. То есть не первый день за тобой таскаются. Если бы у меня был маленький ручной фотоаппарат, знаешь, я видел такой, называется «Атом», я бы их для тебя заснял.

— Вряд ли. При съемке важна выдержка, это я тебе потом объясню…

— Ну, ладно. Один — ты его, может, даже помнишь. По бумагам проходил как «Пуйка», он у Линдера был информатором и не только. Еще при господине Кошко его использовали. Щупленький, как парнишка, а лет за тридцать, лицо маленькое, мордочка остренькая, похож на щипача, прижмется к тебе в толпе — и уходит с твоим бумажником.

— А второй?

— Второй покрупнее, одет как рабочий — хорошие сапоги, тужурка, кепка. Тужурка вроде бы черная или темно-синяя. Волосы, сколько можно разобрать, очень коротко стрижены. А Пуйка — в пальтишке, явно с чужого плеча, в котелке, с тросточкой.