Завтра в России - Эдуард Тополь

– Спасибо, товарищ Усумбалиев, – сказал Стриж.

– Это вам спасибо, таварышш Раман Барисович. Не буду больше занимать линию. Жилаю удачи!

Лицо Усумбалиева исчезло с экрана, но и Стрижу, и Вагаю казалось, что этот далекий узбек из Ташкента еще незримо присутствует в кабинете – с его хитро прищуренными узкими глазами, нарочито форсированным узбекским акцентом и вроде бы «из других республик вам ишшо не званили?..».

– Ну узбек! Молодец! – Стриж восхищенно крутанул головой. – Поднял душу! Первым секретарем Узбекистана сделаю! И членом Политбюро!

– Он для того и звонил, – усмехнулся Вагай. – Кстати, я-то раньше него к тебе пришел…

– И почему в наших русских делах нацмены всегда первые?! – воскликнул Стриж. – Пока русский Ваня раскачается, нацмен уже раз – и первый!..

Снова зажглась красная лампочка-глазок на пульте видеосвязи.

– Поехали! По-ехали!.. – сказал Стриж, нажал кнопку включения связи и вальяжно откинулся в кресле: – Стриж слушает…

Через полтора часа на карте были заштрихованы почти все национальные республики и крупнейшие районы РСФСР, а также Украина, Белоруссия, Молдавия, Прибалтика, Средняя Азия, Кавказ, Сибирь и, наконец, Москва и Ленинград. В стремлении вернуть власть партийная администрация страны проявила подлинный интернационализм и редкое единодушие. Первый секретарь Московского горкома партии Алексей Зотов даже сказал Стрижу не без ревности:

– Слушай, к тебе не пробьешься. Все время линия занята…

– А вы бы раньше позвонили, пару часов назад, – ответил ему Стриж на «вы».

И Зотов тотчас понял его, поправился:

– У нас с вами разница во времени, Роман Борисович…

– Ну, я надеюсь, что только в этом…

Теперь, когда восемьдесят процентов парткомов сообщили Стрижу, что они – с ним, Стриж мог позволить себе разговаривать таким тоном даже с секретарем Московского горкома партии. И тот снова понял его, поспешил:

– О да! Только в этом, Роман Борисович. Конечно…

В восемь вечера Стриж и Вагай уже знали определенно: вся партия за них. Заштриховав последнее белое пятно – Мурманск, Стриж налил себе и Вагаю коньяку и с полной рюмкой в руке повернулся к портрету Горячева:

– Ну что, Михаил Сергеевич? Твое здоровье?

Не было ни тени иронии в его голосе и в том жесте, с которым он отправил в рот этот коньяк.

И в этот момент вновь – уже в который раз за этот вечер! – прозвучал тихий зуммер и под телеэкраном зажегся красный глазок. Кто бы это еще, устало подумал Вагай. Вроде все уже отметились?..

Стриж вяло протянул руку к пульту, нажал кнопку, барски сказал в зрачок телекамеры:

– Слушаю…

И осекся.

На экране был Горячев. За ним была видна его палата в Кремлевской больнице.

– Добрый вечер, – сказал он. – Я хочу, Роман Борисович, поблагодарить вас за вашу инициативу. Но, конечно, не по видеосвязи. Почему бы вам не прилететь в Москву? Послезавтра Лариса Максимовна устраивает пикник в честь моего выхода из больницы. Будут только близкие друзья. Я бы хотел видеть и вас среди них…

Вагай видел, каких усилий стоило Стрижу не выдать себя ни интонацией, ни жестом.

– Спасибо, Михаил Сергеевич… Я… Я буду… Спасибо…

– Заодно вместе посмотрим московскую демонстрацию…

– Конечно… Спасибо…

– Всего хорошего.

– Спокойной ночи…

Когда лицо Горячева исчезло с экрана, Стриж рванул вилку телекабеля из розетки, откинулся головой к спинке кресла и выругался громко, как взвыл:

– Ах, твою мать!!!

– В чем дело? – спросил Вагай.

– А ты не понимаешь?! – Стриж открыл глаза. – Он же тянет меня в Москву заложником!

День шестой

19 августа 199… года

17

Москва, Посольство США. 12.15 по московскому времени

Несмотря на двойную охрану – советской милицией снаружи и американскими морскими десантниками внутри – никто из охранников посольства не обратил особого внимания на этого сорокалетнего русского. Может быть, потому, что последние пару лет поток в США русских эмигрантов, туристов и командированных возрос неимоверно и гигантские очереди – в несколько тысяч человек – выстраивались перед воротами посольства ежедневно, наружная, русская охрана перед воротами даже не проверяла идущих в очереди людей, по сотням пропускала их к высоким решетчатым воротам. А в Бюро пропусков внутренняя, американская охрана только бегло осматривала портфели и сумки – нет ли оружия или взрывчатки. Затем люди шли через двор в здание посольства, точнее – в консульский отдел…

Этот сорокалетний русский был даже без портфеля и одет по-летнему: в легкую рубашку и светлые летние брюки. Он показал милиционерам свой паспорт, четко сказал, что хочет просить Консула найти в США его родственников, попавших туда после второй мировой войны, был пропущен в посольство без задержки. Затем он спокойно, вместе с другими посетителями, занял очередь в приемной Консульского отдела, вышел покурить в коридор и здесь по-английски спросил кого-то из проходивших мимо сотрудников посольства:

– Where is a doctor?

– Do you feel sick?

– Yes, a little…[4]

Именно на случай оказания срочной помощи посетителям кабинет Доввея располагался неподалеку от входа в посольство.

– Room number six, this way please[5]. – Сотрудник посольства показал русскому рукой, и тот, поблагодарив, вошел к Доввею.

Майкл Доввей был занят во внутренней комнате с двухлетней дочкой американского морского атташе – девочке нужно было сделать очередную прививку, но при виде шприца она стала биться в руках матери и кричать. Конечно, прививки и уколы – это дело медсестры, но август – месяц отпусков, и Майкл обходился сам. Русский спокойно сидел в приемной, листая «Таймс».

Когда все было закончено и девочка, вытирая слезы, вышла с матерью из кабинета, Майкл повернулся к русскому:

– Yes, what can I do for you?[6]

– Вы Майкл Доввей? – спросил посетитель по-русски.

– Да. Слушаю вас…

Но русский не сказал больше ни слова. Он подошел к Доввею и прямым оглушительным ударом кулака в челюсть бросил Майкла в нокаут. Майкл упал, теряя сознание, но русский не обратил на это внимания. Он схватил Майкла за волосы, поднял на ноги, встряхнул и, когда в глазах Майкла появился просвет сознания, врезал ему еще раз с той же сокрушительной силой. И снова поднял, и снова встряхнул, и снова врезал…

Падая в очередной раз, Майкл понял, что его сейчас просто убьют. Хладнокровно и молча. И не столько умом это понял, сколько сознание смертельной угрозы возмутило его молодое и крепкое тело. И это тело само приняло защитные меры, а именно – расслабилось совершенно. Даже тогда, когда русский ударил и в пятый, и в шестой раз – он бил уже словно в тряпку, в мешок с бесчувственной ватой. И лишь перед седьмым ударом тело Майкла вдруг собралось в один мускул и импульсом инстинкта послало колено в пах русскому. Русский охнул и рефлекторно опустил руки книзу. Именно сейчас надо было сильно врубить ему сверху, по голове. Но у Майкла не было сил для настоящего удара. Он не столько ударил, сколько упал сверху на этого русского, и теперь они покатились по полу, сшибая стулья, журнальный столик, кадку с высоким фикусом. Русский пытался вырваться из рук Майкла, а Майкл понимал, что если он выпустит его сейчас, тот убьет его. И, сцепив руки замком, катаясь вместе с этим русским по полу, Майкл как бы отдыхал, набирал силы для драки, а заодно ждал, ну услышит же кто-нибудь шум в его кабинете!

Ни черта подобного! Никто не входил и не вбегал в кабинет! А русский вырвался как раз в тот момент, когда Майкл уже открыл рот, чтобы закричать, позвать на помощь. И теперь уже было не до крика, теперь они дрались на равных, потому что и Майкл озверел от злости. И он был выше этого русака почти на голову, он был моложе, черт возьми!..

Через несколько бесконечно длинных минут, окровавленные, в разорванной одежде, они оба сидели друг против друга в разных углах кабинета. Между ними были опрокинутая мебель, разбросанные папки и бумаги, разбитый компьютер. Оба смотрели друг на друга, как два выдохшихся зверя, и каждый стерег движение своего врага. Но у обоих уже не было сил подняться. Майкл мысленно ощупывал себя – ребра целы. Кажется, отломанной ножкой журнального столика я крепко попал этому русскому по почкам. Если у него разрыв почек, он вряд ли встанет…

– Моя… фамилия… Чистяков… – сказал через одышку русский, кривясь от боли.

– Ну… и что? – тоже через одышку спросил Майкл.

– А ты, сука… даже не знаешь ее фамилию?

– Кого… фамилию?

– Полины… Я отец Полины… Ты, сука, жил с моей дочкой и даже не знал ее фамилии! – Русский хотел подняться, но схватился рукой за поясницу и охнул от боли.

«Так и есть, – подумал Майкл, – я отбил ему почки. Отцу Полины». Но в этот момент русский второй рукой запустил в Майкла той самой ножкой журнального столика, которой минуту назад Майкл врезал ему по спине. Однако силы отца Полины были уже не те – ножка столика даже не долетела до Майкла.