В заповедной глуши - Александр Мартынов

Витька, слушавший с одобрительным интересом, признался:

— Ни словечка не понял, но здорово звучит. Что это? Стихи ведь какие-то?

Вместо ответа Валька с удовольствием прочёл то же самое — монолог Гамлета в переводе Пастернака:

Быть или не быть, вот в чем вопрос. Достойно льСмиряться под ударами судьбы,Иль надо оказать сопротивленьеИ в смертной схватке с целым морем бедПокончить с ними? Умереть. Забыться.И знать, что этим обрываешь цепьСердечных мук и тысячи лишений,Присущих телу. Это ли не цельЖеланная? Скончаться. Сном забыться.Уснуть… и видеть сны? Вот и ответ.Какие сны в том смертном сне приснятся,Когда покров земного чувства снят?Вот в чем разгадка. Вот что удлиняетНесчастьям нашим жизнь на столько лет.А то кто снес бы униженья века,Неправду угнетателей, вельможЗаносчивость, отринутое чувство,Нескорый суд и более всегоНасмешки недостойных над достойным,Когда так просто сводит все концыУдар кинжала! Кто бы согласился,Кряхтя, под ношей жизненной плестись,Когда бы неизвестность после смерти,Боязнь страны, откуда ни одинНе возвращался, не склоняла волиМириться лучше со знакомым злом,Чем бегством к незнакомому стремиться!Так всех нас в трусов превращает мысль,И вянет, как цветок, решимость нашаВ бесплодье умственного тупика,Так погибают замыслы с размахом,В начале обещавшие успех,От долгих отлагательств.

Витька на ходу засопел, потом тихо спросил:

— Как-как-как там?.. — он подвигал рукой в воздухе и сказал тихо: — Умереть.

Забыться. И знать, что этим обрываешь цепь сердечных мук и тысячи лишений, присущих телу. Это ли не цель желанная? Скончаться. Сном забыться. Уснуть… и видеть сны? Вот и ответ. Какие сны в том смертном сне приснятся, когда покров земного чувства снят?.. Здорово, только грустно. Это кто написал?

— Ну и память у тебя, — с искренним восхищением заметил Валька. — Шекспир написал. Англичанин. Я про него говорил, помнишь? Давно, в шестнадцатом веке.

— В шестнадцатом? — Витька покачал головой. — А откуда он про это знал? Ну. Что всё так, — Витька вроде бы смутился.

— Откуда-откуда… — Валька пожал плечами. — Думаешь, тогда жизнь была другая? Такая же была жизнь. Вот, хочешь ещё почитаю? Это вообще в четырнадцатом веке, кажется, написали. Вернее, сочинили…

Ложь и злоба миром правят.Совесть душат, правду травят,Мёртв закон, убита честь,Непотребных дел не счесть,Заперты, закрыты двериДоброте, любви и вере,Мудрость учит в наши дни —Укради и обмани!Друг в беде бросает друга,На супруга лжёт супругаИ торгует братом брат —Вот какой царит разврат!«Выдька, милый, на дорожку —Я тебе подставлю ножку!» —Ухмыляется ханжа,Нож за пазухой держа…Что за времечко такое!Ни порядка,ни покоя,И Господень Сын у насВновь распят.В который раз…

Тебе что, нравятся стихи? — безо всякого перехода поинтересовался Валька.

— Не знаю…не знал, — поправился Витька. — А теперь знаю — нравятся…Ты почитай ещё, только какие-нибудь… бодрые, чтобы шагать повеселей.

— Повеселей — ладно, только я спою, — Валька набрал воздуху в грудь, издал не очень-то красивый звук, рассмеялся и уже без шуток начал:

Кто честной бедности своейСтыдится и все прочее,Тот самый жалкий из людей,Трусливый раб и прочее.При всем при том,При всем при том,Пускай бедны мы с вами,Богатство —Штамп на золотом,А золотой —Мы сами!

Звонкий голос Вальки, поставленный и хорошо отшлифованный, далеко разносился над ночной дорогой. Ему и раньше нравились эти стихи Бернса, но раньше он как-то не ощущал за собой права их петь или там читать — какие уж у него «вода» и «тряпьё». А сейчас — почему нет?

Мы хлеб едим и воду пьем,Мы укрываемся тряпьемИ все такое прочее,А между тем дурак и плутОдеты в шелк и вина пьютИ все такое прочееПри всем при том,При всем при том,Судите не по платью.Кто честным кормится трудом, —Таких зову я знатью.

Витька хмыкнул на ходу иронично, но было видно — песня ему по душе.

Вот этот шут — природный лорд,Ему должны мы кланяться.Но пусть он чопорен и горд,Бревно бревном останется!При всем при том…

… — При всем при том, — вдруг подхватил Витька эту строчку и одобрительно кивнул Вальке:

Хоть весь он в позументах, —Бревно останется бревномИ в орденах и в лентах!Король лакея своегоНазначит генералом,Но он не может никогоНазначить честным малым.При всем при том,При всем при том,Награды, лестьИ прочееНе заменяютУм и честь

И все такое прочее! — Валька ускорил шаг, зашёл чуть вперёд Витьки и пропел, на ходу оборачиваясь к нему:

Настанет день, и час пробьет,Когда уму и честиНа всей земле придет чередСтоять на первом месте!

— Ну, это только ведь в песне так поётся, — грустновато сказал Витька. Валька — чего греха таить — и сам так же думал. Но сейчас ему почему-то захотелось спорить. И он покачал головой:

— А отец думал не так… Ты не смейся, я знаю, что ты подумал — новорусский, и нате… Но он правда так думал. Про ум и честь.

— Ну и где он сейчас? — не зло, но сердито спросил Витька. Валька перевёл дыхание и тихо, но убеждённо сказал:

— А я всё равно тоже буду так думать. Потому что мои родители так считали. И жить постараюсь так.

Он ожидал, что Витька посмеётся. Но тот сказал только:

— Хороший ты парень, Валь…Чёрт, мы только утром познакомились, а я тебя как будто сто лет знаю! — а потом вытянул руку: — Смотри, там шоссе.

Действительно, дорога вливалась в шоссе. И сквозь мокрые деревья горела россыпь жёлтых огней, а над ними — размашистое и вроде бы как даже уходящее вдаль:

У ДОРОГИ

— Кафе, — вытянул Витька руку вперёд таким жестом, как будто он сам это кафе построил и является его владельцем. — Зайдём погреться?

3

В кафе было шумно и накурено. С первого взгляда казалось, что нет ни единого свободного столика и даже у высокой стойки не протолкнуться. Ощущение подтверждалось массой машин на стоянке: от большегрузных трейлеров, шедших в Белоруссию, Польшу и дальше, до ментовской «нивы», от «запорожца» до «субару». Дым плавал под потолком, кто-то бренчал на гитаре, по телевизору почти неслышно выступало какое-то «оно», на полу было грязно и мокро. Но тут по крайней мере не лило с потолка. И как раз когда мальчишки оглядывались, войдя и ощущая себя неуютно, лишними какими-то, из-за ближнего столика поднялись двое молодых мужиков, по виду — дальнобойщиков. Один из них окликнул: