Отрок. Внук сотника. - Евгений Красницкий

— Так я что: пять дней тут валяюсь? А почему на шапке кровь, у меня же голова цела!

— Лосиная, наверно, но мы же не знали.

— Лавруш, ты подарок-то ему покажи.

— О! Забыл совсем! Я ведь в задумке-то твоей разобрался, хитро ты придумал, красота! На-ка, вот, держи.

Лавр положил на постель самострел. Такой, как Мишка и задумывал: с прикладом, как у автомата, с рычагом для взвода ногой.

— Сильная штука получилась: с полусотни шагов щит и доспех навылет пробивает. Ты поправляйся скорее, я тебя с собой на облавную охоту стрелком возьму. Раньше-то что ж ты мне не показал? Если б он у тебя был, ты бы лося и близко не подпустил, завалил бы издали.

— Если б он у меня раньше был, я бы Немого грохнул!

— Я же говорила, Лавр, нельзя ребенку такое в руки давать!

— А с копьем на лося ребенку можно? Да, пацан еще, но вел себя как мужик! И насчет Андрея все, я думаю, правильно понял. Так, Михайла?

— Угу.

— Точно?

— Понял я все, но если он мать хоть пальцем…

— Я его сам кончу, тебя дожидаться не стану! Но он не тронет — тоже все понял.

— Будет вам! Развоевались! — Голос матери стал немного пободрее, видимо мишкин вид и голос ее слегка успокоили. — Ты бы лучше спасибо дядьке сказал за подарок.

— Да, дядя Лавр, спасибо тебе, а как ты догадался? Я же тебе не показывал.

— А когда вещи собирали, мне твоя самоделка и попалась, долго понять не мог, а потом Демка самострел натянуть попробовал и не смог. Вот тут-то я и понял, что ты задумывал.

— Спасибо, дядя Лавр!

— Мишаня, сынок, поедем домой. Что ж ты у чужих людей, как сирота?

В ответ раздался властный голос пожилой женщины, тот самый, который объяснял то ли Юльке, то ли Людмиле секреты лечения.

— Не дело говоришь, Медвяна! Не чужой он мне стал. Да и не был чужим. Я с вашей старостихой Беляной Веденеевной в родстве состою — наши матери за двоюродными братьями замужем были. А она же и вам родней приходится.

— Прости Нинея Всеславна, не знала я…

"Медвяна… А Юльку Людмилой называла. Ну да, она же язычница, еще и ведунья. Интересно: мне пригрезилось, или она взаправду с бабой Ягой знакома была? Вроде бы я где-то читал, что Яга — более древний персонаж, отголосок культа мертвых, или что-то в этом роде. Ладно, ерунда это все, главное другое. Чего я хотел, того и добился: Немого приструнили, дед больше наезжать не будет. И самострел у меня теперь есть, все — как по нотам!".

— И везти его пока рано, — продолжила Нинея — слабый еще. Да ты, Медвяна, сама посмотри: поговорили немного, а он уже бледный — утомили парня.

Пришлось Мишке оставаться у бабки Нинеи. О том, в чьи руки он попал, Мишка начал догадываться, вспоминая о разговорах, невольно подслушанных во время кратких перерывов в беспамятстве. Правда, верилось в услышанное не очень-то, слишком уж все это напоминало бред. Но, то одно событие, то другое, раз за разом, подтверждали правдоподобие услышанного.

Старуха, несомненно, была мощнейшим экстрасенсом. Дело было даже не в том, что она погружала Мишку в сон лишь одним прикосновением руки к голове и ласковым приговором: "Спи, Мишаня, спи, сон — лучшее лекарство". Окончательно в мощи ее воздействия на себя, Мишка убедился, когда Нинея попросила его рассказать о том, как он очутился один в лесу.

Старуха села рядом с постелью, посмотрела на него ласково, но, вместе с тем, очень внимательно и выслушав Мишкино: "Да глупость сделал — из дому сбежал" — негромко сказала:

— Ничего, Мишаня, ты рассказывай, рассказывай…

И — все. Мишка, как будто утонул в ее глазах. Слова сами полились, как вода, без наводящих вопросов, без уточнений. Ни утаить что-либо, ни нечаянно упустить какую-то деталь было совершенно невозможно. При этом Мишка был уверен, что ни в какое гипнотическое состояние не впадал и оставался в ясном сознании. Когда он закончил свой рассказ, то точно знал: рассказал все, добавить нечего. Вернее, добавить нечего к тому, что заинтересовало Нинею — эти моменты Мишка описывал очень подробно, хотя она ни разу ничем не дала понять, что одни события можно лишь упомянуть вскользь, а другие описать с упоминанием малейших мелочей, таких, которые, в принципе, в памяти и удержаться-то не могли.

Собственно, заинтересовали Нинею два момента: найденные в лесу останки женщины, поклонявшейся Перуну и Мишкино отношение к Юльке. Вот на второй-то теме Мишка чуть и не прокололся. Его сравнения отношения людей к императиву "Делай, что должен и будет то, что будет" ЗДЕСЬ и ТАМ уже готовы были сорваться с языка, но старуху, видимо, больше интересовали личные отношения между подростами, и мимо опасной темы удалось благополучно проскочить.

— Ну что ж, Мишаня, выходит, что не слабость лося тебя спасла, а то, что ты уже падал, когда он копытом ударил, потому он и промахнулся. Если бы удержатся ты тогда на ногах, мы бы сейчас с тобой не разговаривали. А на деда зла не держи, ему самому тогда хуже всех было, оттого и злился.

— Я не на деда, я на Немого…

— Ну а на него-то и вовсе зря! Если хозяин на тебя пса натравил, ты на кого злиться будешь? На пса или на хозяина?

— Андрей не пес!

— Человек умеет преданнее любого пса быть! Ты сам подумай: один на всем белом свете, увечный, бессловесный, никем не любимый. У него же и невесты не было, из-за характера его мрачного.

— А дед ему жизнь спас, а потом в своем доме пригрел…

— И это — тоже. Он, ведь, о тебе беспокоился, хотел искать идти. А Медвяну — матушку твою — он осторожно нес, чтоб больно не сделать, вспомни-ка.

— И верно… А я ему рубаху порезал…

— Ну, понял теперь, что зря старался?

— Чего — старался?

— Тебя за стол с мужиками посадили, а ты испугался, что когда в село вернетесь, снова на женскую половину отправят. Вот и решил показать всем, что уже не ребенок.

— Да я и не думал об этом!

— Думал, думал. Может другими словами, может другие причины находил, но думал.

— Да нет же! Что я — дурак совсем?

— Да, дурак! Что есть мужчина, в первую голову? Защитник и кормилец! Кормильцем ты еще долго не станешь. А защищать тебе некого и не от кого. Вот ты и выдумал врага и решил от него матушку защищать. Все дети во взрослых играют, только ты лишку заигрался!

— Не я один мать защищал! Дядька Лавр тоже…

— А вот это — не твоего ума дело! Мал еще! Да и не известно, кого он больше защитил, а ну-ка — ты успел бы нож метнуть?

"Бабка-то кругом права! Ну что, сэр, опять за пацаном не уследили? Как он Вас подставил-то, а? А вообще-то, если честно, пацан здесь не причем, это меня все время тянет из образа выйти, надоело дитем быть, хоть вешайся!".

— Ну, и что надумал?

— И правда: дурак я.

— Значит, поумнел.

— Баба Нинея, а ты и вправду бабу Ягу знала?

— А ты откуда про нее знаешь?

— Да слышал, как ты Юльке рассказывала…

— Ты мне, парень, не ври, меня обмануть трудно, ни у кого не выходит… давно уже не выходит.

— Да я, правда слышал, как ты…

— Но ты про Ягу уже знал раньше. Так?

— Так…

— Откуда?

— Слышал где-то… или читал, не помню.

"Блин! Что я несу! Где ЗДЕСЬ об этом прочесть можно?"

— Читал? Это где ж? У попа вашего, что ли? И что ж там написано?

"Спасибо, бабуля! Этой версии и будем придерживаться. Считаем, что исследование по древнеславянской мифологии имеется в библиотеке отца Михаила".

— Написано, что избушка у нее непростая была. Два выхода у нее: один — в мир живых, другой — в мир мертвых. Вернее, дверь-то одна, но избушка может поворачиваться и к миру живых и к миру мертвых. И сама баба Яга — наполовину живая, наполовину мертвая. И чтобы живому пройти в мир мертвых, надо притвориться мертвым. Потребовать, чтобы она тебя накормила, напоила, в баньке попарила, спать уложила. Ну, вроде бы, как ты — свой. Но есть и пить ничего нельзя, только притворяться, что ешь. Тогда она тебя за своего примет и через избушку пропустит.

— Вон ты о чем! — Мишке показалось, что старуха вздохнула с облегчением. — Вот она, благодарность людская: сколько народу вылечила, от смерти спасла, а ее именем теперь… Да, вот так живешь, живешь, и — на тебе.

— О чем ты, баба Нинея?

— Дурак твой поп, и книги у него дурацкие! Не Ягой ее звали.

— А как?

— А вот это ни тебе, ни другим знать не надо. Есть знания, которые до добра не доводят. Может оно и к лучшему, что настоящее имя забыли?

— Потому, что "во многой мудрости много печали; и кто умножает познания, умножает скорбь".

— Верно! Сам придумал?

— Это в тех «дурацких» книгах написано.

— Да? А еще, что там написано?

— Ну… Вот еще: "Нет памяти о прежнем; да и о том, что будет, не останется памяти у тех, которые будут после". Ты, ведь, об этом только что говорила?

— Говорила… А еще помнишь что-нибудь?