В открытом море - Петр Капица

– Нет, мы продуктами больше интересуемся, но и автоколонной можем заняться.

– Пока вот здесь все наше войско – я и Степа.

– Тогда нужно совместно действовать, по общему плану.

Пунченок наскоро поделился своими планами и высказал пожелание захватить контрольный пункт.

– Ладно, регулировку движения мы со Степой на себя берем, – сказал Чижеев. – Направим, куда следует. А вы побольше мин закладывайте и людей с гранатами тащите, чтоб жарче было.

* * *

Моряки условились о сигналах, вместе с двумя партизанами пересекли у балки шоссе и, сделав большой полукруг, подобрались с другой стороны к контрольной будке. Здесь они нашли окопчик, залегли в нем и стали наблюдать.

Они ясно видели, как у немцев произошла смена постов. У контрольного пункта осталось всего лишь четыре человека. Один регулировщик находился против указателя с немецкими надписями у разветвления дорог, а остальные – два солдата и ефрейтор – ушли в будку. Регулировщики сменялись каждый час.

К вечеру движение на дороге резко сократилось: за час пронеслись только три грузовых машины и один мотоцикл. Начало смеркаться. Моряки и партизаны подползли еще ближе к будке и притаились за поленницей мелко нарубленных дров.

Вскоре на шоссе показался небольшой отряд мотоциклистов.

Забрызганные грязью мотоциклисты остановились у контрольного пункта и покатили дальше. Ефрейтор больше не возвращался в будку, он остался на дороге с регулировщиком.

– Видно, их квартирмейстеры или передовое охранение, – шепнул один из партизан. – Верный признак, что скоро появится автоколонна с войсками. Надо быстрей захватить будку, иначе проскочит мимо.

– Сейчас мы им смену устроим, – сказал Чижеев.

Он подкрался к будке и осторожно заглянул в окошко. Тесное помещение освещалось только колеблющимся светом железной печурки, у которой сидел на корточках рыжеволосый немец и ворошил дрова. Другой регулировщик спал на скамье, закрыв шапкой лицо.

Момент был удобный. Чижеев махнул рукой партизанам и Восьмеркину: «Выходите, мол, пора действовать».

Степан, как было условлено с Чижеевым, поднялся, набрал полную охапку дров и деловой походкой направился к дверям сторожки. С дороги на него никто не обращал внимания. Восьмеркин обтер у порога ноги, толкнул легкую дощатую дверь и, согнувшись, протиснулся в помещение.

Солдат, сидевший у печурки, решил, что вернулся ефрейтор, и, не поворачивая головы, о чем-то заговорил.

Восьмеркин молча бросил дрова в угол и выпрямился, зажав увесистое полено в правой руке.

Принесенные дрова, видимо, озадачили солдата: его начальник не имел привычки таскать топливо для подчиненных. Гитлеровец, недоумевая, повернулся и вдруг различил освещенную красноватыми отблесками пламени огромную фигуру незнакомца. Он отпрянул в сторону, но тяжелый удар по голове свалил его навзничь.

От шума заворочался и регулировщик, спавший на скамейке. Восьмеркин подскочил к нему, и фашистский солдат так и не понял спросонья, что произошло. Со скамьи он уже не поднялся.

Захватив сторожку, Восьмеркин выдавил окошко и, тяжело дыша, шепнул Чижееву:

– Оба готовы… Противная работа… Обозлился я очень. Говори, что еще делать?

– Надо каким-нибудь способом заманить в будку ефрейтора.

– Но как?

– Давайте зашумим или запоем, точно шнапсу мы напились, – предложил один из партизан. – Может быть, он и прибежит.

– Дельно придумано, – одобрил эту мысль Чижеев. – Давайте попробуем.

Через некоторое время до перекрестка донеслось нелепейшее пение. Только пьяные могли так горланить, и ефрейтор некоторое время вслушивался в доносившийся к нему дикий рев, а затем выругался и рысцой поспешил к будке.

Разъяренный ефрейтор бежал с твердым намерением заткнуть глотки разгулявшимся солдатам, так как с минуты на минуту могло прибыть начальство. Веселенькая будет встреча! Он резко рванул дверь и заорал:

– Руих! Штиль!.. Швайне!

Но тут чья-то сильная рука сгребла его за грудь и рывком втащила в помещение. Потом словно потолок рухнул на голову ефрейтора. Обмякшее тело мешком осело на землю…

– И с этим всё, – сказал Восьмеркин.

Сменять оставшегося на дороге регулировщика Чижеев пошел с партизаном, переодетым в дождевик ефрейтора. Рост у партизана примерно был такой же, как и у покойного фашиста. Он не вызвал подозрения у регулировщика.

Дорога была темной и пустынной. Озябший на ветру, промокший регулировщик с радостью передал переодетому Чижееву фонарь и указку с фосфоресцирующим кружком, козырнув мнимому ефрейтору, он побежал греться в будку. Вскоре оттуда послышался сдавленный вскрик, и через минуту все затихло.

– Всё, больше ни одного не осталось, – сказал Чижеев.

Поправив огонь в фонаре, он стал с ним на перекрестке. Пора было приниматься за исполнение обязанностей регулировщика. Вдали показалось синеватое сияние автомобильных фар.

ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ

Нина высаживалась ночью. Часть пути шли на катере. Было туманно и холодно.

Отец с Николаем Дементьевичем осторожно опустили на воду тузик – крошечную шлюпку, поцеловали девушку на прощанье, помогли ей усесться и подали весла.

– Придем завтра в полночь, – сказал отец. – Твоего сигнала будем ждать два-три часа. Не дождемся – придем через сутки вторично. Не сможешь сюда вернуться, уходи в лес… Чего примолкла? Страшно одной?

– Нет, я стараюсь запомнить. – Девушка видела, что старику трудно расстаться с ней.

– Возьми на всякий случай «вальтер», только не входи с ним в город. Спрячь где-нибудь на берегу.

Отец отдал ей трофейный пистолет и еще что-то твердое, завернутое в бумажку. Нина на ощупь определила, что это шоколад.

– Все пройдет благополучно, – сказал Калужский. – Это место у гитлеровцев считается неудобным для десанта. Они наблюдают за ним лишь с мыса, в темноте нас никто не приметит. Запомните: пройти можно только вдоль ручья и по правой стороне. Счастливого возвращения.

Нина оттолкнулась от катера и осторожно заработала веслами.

Девушке не хотелось думать об опасности, но словно кто-то шептал ей на ухо: «Там в темноте могут появиться вспышки… Ты выстрела не услышишь, но все это увидит отец… А у него сердце старое, больное».

Нина всегда почему-то больше тревожилась не за себя, а за близких. Она боялась гибели только потому, что это принесет горе отцу, осиротит друзей.

Вот уже она преодолела откатную волну. Шлюпка зарылась в пену, под килем зашуршало. Девушка бросила весла, выпрыгнула на берег и, подтянув легкое суденышко, присела на корточки. Так ей было удобнее всматриваться в темноту.