Не изменяй любви - Эмили Роуз

Руки Лесли словно примерзли к подлокотникам кресла, некоторое время она сидела очень спокойно. Но это было обманчивое спокойствие. В груди у нее поднялась настоящая буря таких чувств, о наличии которых в себе она даже не подозревала. Даниэль позволял себе слишком многое! Слишком! Даже ее отец не смог снести этой насмешки.

— Даниэль! — негодующе запротестовал он. — Возможно, вы не хотели никого оскорбить…

Однако холодный, как покрытая инеем сталь, голос Даниэля оборвал его тираду, словно лезвие бритвы, перерезавшее телефонный провод:

— Очень дорого, — неторопливо повторил он. — И, насколько мне известно, он очень немного получил за свои деньги.

Это переполнило чашу терпения, и буря, бушевавшая в груди Лесли, вырвалась наконец наружу.

— Твой брат получил все, что хотел! — бросила она, вскакивая на ноги, и гнева в ее голосе было не меньше, чем в голосе Даниэля — льда… — Он получил возможность безграничной власти надо мной. Он получил возможность контролировать все мои действия. Он получил возможность постоянно демонстрировать чувство собственного превосходства. А самое главное — он получил возможность наблюдать, как мы бессильно извиваемся у его ног.

Даниэль слушал не перебивая. На скулах его играли желваки, костяшки сжатых в кулак пальцев побелели.

— Но ведь ты имел в виду секс, Даниэль, не так ли? Ты считаешь, что твой брат жестоко страдал из-за моего отказа лечь с ним в постель. — Краем глаза Лесли заметила, как отец, пытаясь остановить ее, вскинул вверх руку, но проигнорировала этот жест. Все ее внимание было обращено к Даниэлю, который сидел неподвижно, как статуя, повернув к ней голову, словно мог видеть ее сквозь бинты.

— Да, ты прав. Он действительно хотел со мной спать. Но не потому, что любил меня. Ему непременно нужно было обладать мною во всех возможных смыслах этого слова. И если в этом отношении я пыталась сохранить свое достоинство, отказываясь ему подчиниться, — что ж, я имела на это право. — Лесли тяжело дышала. — И еще одно, последнее, Даниэль. Ты вчера запретил мне упоминать имя Симона. Хорошо. Теперь я тебе говорю то же самое: никогда не упоминай при мне его имени. Никогда! То, что у меня с ним произошло, — это только мое дело. И тебя это не касается.

Некоторое время Даниэль продолжал сидеть неподвижно, затем один из уголков его рта пополз вверх, и он саркастически усмехнулся:

— А как насчет пяти тысяч долга твоего отца? Это чье дело?

Лесли почувствовала, как кровь стучит у нее в висках.

— Мое!

Отец нетерпеливо завозился в кресле.

— Но у тебя нет пяти тысяч, Лесли…

— Я их добуду! — отрезала она, не оглядываясь на него.

Даниэль подался вперед.

— К примеру, можешь продать тот вульгарный камень, который ты именуешь обручальным кольцом, — сорвалось с его побледневших губ. — Если ты еще не сделала этого. Не мог не обратить внимания, что ты его уже не носишь.

Вспомнив, как Даниэль гладил ее ладонь в саду, Лесли инстинктивно прикоснулась к безымянному пальцу левой руки. Воспоминание причинило физическую боль, подобно грубому прикосновению к кровоточащей ране.

— Оно в ящике твоего стола, — ответила она, и боль звучала в ее голосе. — Я никогда не прикоснусь к нему снова, что бы ни случилось. Ты прав, оно вульгарно. Точно так же, как и сам Симон. Точно так же, как и ты, Даниэль, когда говоришь мне все это.

Он не отвечал, и Лесли на негнущихся ногах направилась к двери. С порога обернулась.

— Забавно, — сказала она, и, хотя голос ее уже дрожал от сдерживаемых рыданий, она была слишком взбешена, чтобы чувствовать по этому поводу какое-либо смущение. — Я думала, что тебе будет трудно занять его место, но я ошибалась. Ты такой же, как он! Точно такой же!

«Ты такой же, как он…»

Даниэль никак не мог понять, почему эти слова так его задели. Лесли явно хотела его оскорбить в отместку за его справедливую критику. Но это просто смешно: что может быть обидного в сравнении с Симоном?

Но тогда почему брошенный в запале упрек застрял в его мозгу, словно отравленный дротик, превратив ночь в бесконечный кошмар?

«Ты такой же, как он! Точно такой же!»

Он поспешно натянул на себя рубашку и принялся яростно застегивать пуговицы. Одна пуговица оторвалась и отлетела в сторону. Даниэль даже не нагнулся за ней — будь он проклят, если начнет ползать по полу, нашаривая пуговицу, которая оторвалась исключительно для того, чтобы его позлить! А все из-за этих непонятных слов, будь они неладны:

«Ты такой же, как он! Точно такой же!»

Даниэль выругался, снял рубашку и потянулся за новой. Какого черта он вообще об этом думает? Через час он будет у доктора Флетчера, ему наконец снимут эти проклятые бинты, и он опять сможет бегать, прыгать, танцевать и вообще наслаждаться жизнью. Вот тогда-то он покажет Лесли…

Робкий стук в дверь прервал его размышления, не дав додумать, что именно он покажет Лесли.

— Мистер Даниэль! — Безошибочный радар Аннетт, видимо, подсказал ей, что Даниэль заканчивает одеваться. — Можно войти? Вам посылка.

Нахмурившись, он начал натягивать туфли, стараясь не стонать, хотя ногу от колена до бедра тут же пронзила острая боль.

— Конечно! Что еще за посылка?

Судя по одышке Аннетт, когда она вошла в комнату, это была очень тяжелая посылка, и Даниэль почувствовал неловкость от того, что не может ей помочь.

— Надо было попросить Брайана принести ее, — грубовато сказал он. — Ты когда-нибудь надорвешься, если будешь таскать такие тяжести.

— Уф-ф-ф! — выдохнула Аннетт, со стуком поставив ношу на какую-то деревянную поверхность, вероятно, на письменный стол. — По этой лестнице мне приходилось таскать и вас, когда вы были маленьким, а уж вы-то весили побольше, чем эта коробка. — Ее прерывистое дыхание раздавалось теперь совсем рядом. — Она от какого-то мистера Келтона и, похоже, набита кирпичами. Тяжелая как сталь!

— Как свинец, — машинально поправил Даниэль. — Который час?

— Почти двенадцать. Пора ехать, если не хотите опоздать. Разумеется, — судя по голосу, экономка улыбнулась, — если вам не к спеху, можно позвонить, и доктор Флетчер с удовольствием перенесет ваш визит на следующую неделю.

— Черта с два я позволю ему это сделать, — улыбнулся в ответ Даниэль.

Итак, каковы бы ни были его прочие качества, Келтон оказался в высшей степени пунктуальным человеком.

«Ты такой же, как он! Точно такой же!»

Только сейчас Даниэля осенило, почему эти слова так сильно на него подействовали. Стало невыносимо обидно сознавать, что Лесли так считает. По стечению обстоятельств она знала Симона куда лучше, чем он, его родной брат. Гораздо раньше Даниэля она поняла, как неузнаваемо Симон переменился. Лесли была здесь и наблюдала процесс воочию. Даниэль же, как справедливо заметил Келтон, слишком много времени провел в джунглях.