Убийство в Венеции - Ян Мортенсон

Когда некоторое время спустя с красной пластиковой корзинкой в руке я выбирал что-нибудь подходящее среди множества банок и упаковок, то почувствовал, как кто-то слегка постучал кончиками пальцев по моей спине. Я обернулся.

— Не видел тебя целую вечность. Где ты все пропадаешь?

Передо мной, весело улыбаясь, стоял Эрик Густафсон, мой коллега, живший наискосок через улицу. Друзья называли его «Ктоэто», потому что он знал все о всех. Больше, чем кто бы то ни было о ком бы то ни было, и часто о том, чего нельзя было найти ни в каких справочниках или биографиях.

— Это ты? — удивленно спросил я. — Собственно говоря, я-то почти все время был дома. А вот ты бываешь на таком количестве аукционов, что за тобой просто не уследишь. Я же выбрался только в Венецию на пару дней. Вот практически и все.

— О, Венеция! — закатил он глаза. — Совсем неплохо. Мы, простые, бедные, честные лавочники, торчим тут дома, в то время как ты развлекаешься за границей. А как ее зовут? — спросил он, хитро прищурив Один глаз.

— К сожалению, никак. Чистый бизнес. Я всего-навсего навещал поставщика.

— Ну, конечно, конечно, — засмеялся он. — Так отвечают, когда не хотят указывать доход в налоговой декларации. Кстати, знаешь, что раздобыл я, вынужденный иметь дело только о тем, что может предложить наша маленькая Швеция?

— Никакого понятия.

— Хиллестрема. Пера Хиллестрема. Неплохо, а? Сданную на комиссию старой полковничихой в Остермальме. Ты должен зайти посмотреть на картину.

— Охотно. Загляну минут через пять. Только накормлю Клео.

Чудной тип, этот Эрик, подумал я, укладывая в корзинку пару упаковок простокваши. Все так же экстравагантно одевается. Я глянул на него, уже стоявшего со своими пакетами у кассы. На нем был синий блейзер с большими золочеными пуговицами, из нагрудного кармана торчал яркий шелковый платок. Под канареечного цвета пуловером была надета светло-голубая рубашка, шея повязана пышным шарфом. Белые брюки и мокасины завершали наряд нашего квартального льва моды. Он шаловливо помахал мне украшенной перстнями рукой. Я ответил тем же. Кассирша недоуменно смотрела на нас.

— Ты действительно сделал открытие, — говорил я ему часом позже в его магазине, разглядывая картину, которую он гордо держал передо мной. На ней были изображены две женщины в кухне. На столе перед ними — заяц рядом с глухарем, оперение которого голубовато мерцало. На заднем плане поблескивали темно-, зеленые бутылки и фарфоровая посуда. Очарование и жизнь, мотив напоминал Шардена.

— Ты не одолжишь мне ее ненадолго?

— Зачем? — он удивленно смотрел на меня.

— Я хотел бы показать ее одному человеку. Эксперту по Хиллестрему.

— Ты можешь это сделать у меня. Я угощу его рюмкой шерри, если он хороший парень.

— Понимаешь, я хотел бы это сделать у себя в магазине. Мне кое о чем надо с ним переговорить.

— Ну ты и хитрец, — улыбнулся он лукаво. — Ты хочешь на кого-то произвести впечатление, кого-то заманить в свое гнездышко, не так ли? — понимающе подмигнув, спросил он.

— Так, хотя и не совсем так. Но я был бы благодарен, если бы ты согласился.

— С условием, что ты ее не заиграешь.

— Я могу дать расписку.

Расписка, конечно, ему была не нужна, и мы договорились, что, когда мне понадобится это очаровательное полотно в золоченой густавианской раме «тех времен», я зайду и возьму ее.

Когда я пришел домой, сидевшая на моем стуле сытая и довольная Клео, глянув на меня одним голубым глазом, снова закрыла его, углубившись в свой послеобеденный сон после полбанки сардин и блюдечка молока. Не бог весть какой обед, конечно, но в лавке была только собачья еда. Не предлагать же ее кошке.

— Отсунься, — сказал я и осторожно опустил ее на пол: Клео недовольно мяукнула, протестуя, и прыгнула на старое кресло, стоявшее у окна.

— Мне кажется, так говорят на Западном Готланде, — объяснил я ей. — Хотя я и не совсем уверен. Диалект, во всяком случае. «Отсунься». Не особенно красиво звучит.

Но Клео не интересовали мои объяснения. Она свернулась клубком и снова заснула.

«Так будет проще, и не возникнет никаких подозрений», — подумал я, снимая с полки телефонный каталог. Если я упомяну Хиллестрема, он не заподозрит неладного. Я положил толстый каталог на стол и стал перелистывать страницы. Нашел то, что нужно, набрал номер и услышал ответ.

— Привет, это Юхан Хуман. Я подумал, не поможешь ли ты мне в одном деле. Я приобрел Хиллестрема. Пера Хиллестрема. Мне кажется, он настоящий, но было бы неплохо, если бы ты взглянул на него. Ты все же эксперт, а я всего-навсего простой любитель.

ГЛАВА XVI

Он пришел точно в шесть, как обещал. Это было хорошее время, потому что я уже закрыл магазин, и нам не будут мешать любопытные посетители.

— Я тебе очень благодарен, — сказал я, пропустив его внутрь и запирая дверь. — Нынче на рынке так много мошенничества и подделок, что уже не рискуешь полагаться на собственный инстинкт.

Он улыбнулся и, взяв картину обеими руками, поднял ее перед собой так, чтобы косые лучи солнца осветили полотно. Вглядевшись, он присвистнул.

— Тебе крупно повезло, — сказал он уважительно. — Очень неплохая вещь. У нас есть нечто подобное в музее, но это, говоря по правде, намного лучше. Ты должен пообещать, что дашь ее сфотографировать для нашего архива.

— Охотно. И ты совершенно уверен?

— Более чем уверен. У меня написана книга и ряд статей о Хиллестреме, так что я знаю его как никто. Он был не только прекрасным художником, но и очень интересной личностью.

Он протянул мне картину, и я повесил ее на крепкий крюк в стене.

— Ты не возражаешь, если я закурю? Я спрашиваю, потому что мы, курильщики, стали нынче угнетенным меньшинством. Преследуемым и гонимым всеми просвещенными здравомыслящими. — Он снова улыбнулся и вытащил из кармана пиджака пачку сигарет.

— Я поощряю все искушения, хотя у меня свои приоритеты. Среди них нет курения. Я как-то пробовал в детстве, но так и не научился.

— Ты должен радоваться этому, — заметил он, прикуривая. — Если же говорить об искушениях и приоритетах, то я бы отдал сейчас должное чашке кофе. Если у тебя он есть, конечно.

— Это у меня есть всегда. Одну минуту.

Я вышел в мою совмещенную контору-кухню, взял серебряный поднос и две бело-голубых майсенских чашечки, из термоса налил крепкий кофе в небольшой густавианский кофейник XVIII века. Потом положил в вазочку немного кокосового печенья и понес все это изящество Гуннару Нерману, удобно расположившемуся в одном из кресел в магазине.

— Можно сказать, что Хиллестрем был отчасти продуктом Королевского дворца в Стокгольме, — сказал он, пустив в потолок кольца дыма.

— Интересно. — Я поставил поднос между нами на низенький столик. — Каким же образом он стал им?

— Строительство дворца сыграло роль заклинания «Сезам, откройся», во всяком случае, если мы говорим об искусстве и культуре в Швеции. По крайней мере катализатором их развития. Для его украшения и отделки Тессин и его преемники призвали множество иностранных мастеров и художников. Потребовалось почти сто лет для завершения строительства после пожара 1697 года. Именно в эти годы французская и европейская культура проникли в Швецию благодаря строительству дворца.

— И Хиллестрем был продуктом этого процесса?

— Во всяком случае, отчасти. У него, конечно, были свои талант и фантазия, но в то же время он работал под присмотром Тараваля. Это был один из выдающихся французских художников, работавших во дворце, и ему Тессин поручил создать для обучения местных шведских талантов художественную академию, позднее ставшую Королевской Академией художеств. А Хиллестрем начинал, собственно, как ткач. Он сделал, в частности, ковер под серебряный трон королевы Кристины в Королевском зале. Потом он поехал в Париж и стал учеником Буше.

— Того, что написал «Рождение Венеры»?

— Именно. Благодаря Карлу Густаву Тессину она висит сейчас в Национальном музее. Что интересно, Хиллестрем все более реалистически отображал в своих картинах действительность, и это имело огромное значение для наших представлений о конце XVIII века. Он рисовал, например, интерьеры в шахтах и кузницах, оставил после себя детальные изображения шведов в народных костюмах.

— Ты прочел мне целую лекцию, — улыбнулся я. — Бери еще печенье.

— Охотно.

— К вопросу об искусстве и музеях. Теперь перед тобой зеленый свет?

Он вопросительно смотрел на меня, будто не понимая, о чем идет речь.

— Я имею в виду назначение на пост директора.

— Рано еще говорить. — Гуннар Нерман выглядел озабоченным. — Хотя это и не исключено. Если бы не случившееся с Андерсом, не эта трагедия… Он был действительно достоин этого поста. Не то, чтобы я не хотел тоже занять его, но надо быть честным. Андерс был бы лучше. У него передо мной был плюс, и он заключался в том, что у него было больше терпения и интереса к персоналу. Это, к сожалению, не моя сильная сторона. Я хочу иметь результат, стремлюсь к тому, чтобы все делалось сразу, без массы ненужных разговоров. — Он улыбнулся и взял еще одно кокосовое печенье.