Зеркало маркизы - Наталия Ломовская

Ричард совершенно обезумел от ужаса. Он привез в особняк всех врачей и акушерок, которых смог найти, обещал разделить между ними свое состояние, умолял спасти жену и детей. Потом, когда одного изуродованного близнеца извлекли из утробы Минни, Ричард просил спасти жену и ребенка. Но и второй малыш был мертв. Тогда Дик стал заклинать эскулапов спасти его жену, но и в этой просьбе судьба ему отказала. Ничего нельзя было сделать. Минни умерла в величайших страданиях.

После похорон Дик вернулся домой и заперся в уборной. Он закрыл глаза и прижался затылком к холодной стене. Ему виделась зеленая трава в укромной долине, маленькое ранчо, близнецы, бегущие по лугу наперегонки, Минни в хорошеньком платье, румяная, улыбающаяся. Но все это было словно отгорожено от него зеркальной стеной. Правда, Ричард Финч знал средство разрушить ее. Он сунул в рот холодное дуло пистолета, на секунду почувствовав вкус ружейной смазки, и выстрелил.

Выморочное состояние унаследовал дядюшка Сэм.

Зеркало исчезло.

* * *

Анне казалось – она тепло и надежно одета, но когда она шагнула из прогретого, душистого нутра автомобиля на асфальт, глазированный тонкой корочкой льда, холодный ветер выдул из нее остатки самоуверенности. Ее шуба застегивалась на пуговицу, расположенную в районе поджелудочной, – одну-единственную пуговицу, но зато из муранского стекла. Ветер, моментально разметав широкие полы, начал трепать воротник. И сама шуба, нежно-голубая норка, не выдерживала критики, да и что могли знать сшившие ее руки о холоде? Если только раз в год дохнет свежестью с вершин Пиренеев…

А ботинки? Это же ужас что такое. Замшевые ботинки, словно сшитые из черного бархата, в которых так ловко лежала ножка, они показали свою полную несостоятельность. Не для улицы, не для обледеневшего асфальта были созданы их тончайшие подошвы. А вот каблуки оказались кстати, они хоть как-то помогали Анне передвигаться, впиваясь, вгрызаясь в лед. Остальная одежда, вы меня извините, не грела совсем, да и не было там особенно никакой одежды-то. Чулки, белье да шелковое платьишко, умещающееся в горсть. Ни шарфа, ни шапки, только кожаные перчатки, и толку от них было ноль.

Анна кое-как доковыляла до парапета, облокотилась на него и задумалась. Кем она была? Кем стала? И, главное, с чего это началось?

Пожалуй, что с билета в купейный вагон. Или с мешка грязноватой гречневой крупы. А вернее всего, с платья. Бледно-сиреневого платья в фиолетовых пайетках. Тогда оно казалось изысканным и прекрасным, а сейчас, на новый вкус Анны, – просто дешевая тряпочка. Вспомнить хотя бы, как оно постреливало и пускало искры в темноте комнаты, где Анна раздевалась после новогодней вечеринки ранним утром первого января…

Она замерзла, устала. И хуже того – ей было совершенно некуда идти. В крошечной сумочке, которая Анне даже не принадлежала, нашлось все самое необходимое для женщины, оказавшейся вдруг ночью на улице: пудреница, носовой платок и паспорт. Поплачь, потом напудрись, затем вспомни, кто ты есть. Анна так и поступила. Ни ключей, ни телефона, ни денег. Проносившиеся мимо машины так и норовят, словно нарочно, обдать ее ледяной смесью – подтаявший снег, грязь, реагент. Или не «словно нарочно», а действительно – нарочно? Можно себе представить, что все думают о девице в коротком платье и шубе нараспашку. Впрочем, для жрицы продажной любви такая шуба слишком хороша. Или нет?

Анна не очень-то разбиралась в жрицах. Одно время в квартире, где она жила, снимала койку проститутка. Ее звали, кажется, Лиза, и она выглядела совершенно обычной девчонкой, разве что законченной «совой» – днем спала, ночью гуляла. Говорила, что работает в гостинице ночной дежурной. Но хозяйка очень быстро разобралась, что это за гостиница такая, и отказала Лизе от дома. Поскольку Лиза никогда не выходила на улицу днем, не видела солнца, у нее была очень бледная кожа. Белая, как вот на животе у лягушек бывает… Но не об этой несчастной Лизе сейчас речь, впрочем, спасибо ей, что она вспомнилась.

Анна решила, что может поехать к себе на квартиру. В метро как-нибудь проберется. Дама в такой шубе в состоянии заслужить снисходительность служительниц метрополитена. Анна стукнется к девчонкам и попросится переночевать. А завтра уже подумает, что ей делать и как жить дальше.

Хотя бы в одном Анне повезло – в метро ее действительно впустили. Даже не пришлось ничего врать. Она честно призналась женщине с усталыми глазами, что кавалер вытолкнул ее из машины и приказал никогда не возвращаться. У контролерши на лице появилась сложная смесь сочувствия и злорадства, и она махнула рукой в сторону эскалатора – иди, падшая бедняжка. Спускайся в Элизиум для простых смертных теней.

Привычный запах метро успокаивал. Было пустовато, гулко. И у Анны в голове было гулко и пустовато. Что-то металось, брезжило, никак не могло оформиться в мысль.

Что нашло на Милана? Все было хорошо. По дороге туда они почти не говорили, но Милан смотрел на нее… Так смотрел! Со страстью и с нежностью, и вина была в его взгляде и черт знает что еще. А она охорашивалась, звенела сапфировыми серьгами, побрякивала браслетом. Муза увешала ее драгоценностями, как новогоднюю елку мишурой.

– Ты не понимаешь, деточка, на тебя все станут смотреть, нужно, чтобы ты была самой красивой…

И действительно, на Анну смотрели. В толпе носились шепотки:

– Муза Огнева? Не знала, что старуха еще жива. Она же в Англию уезжала?

– …ее студентка…

– Да нет – племянница. Я помню, у нее была какая-то племянница. Впрочем, она постарше должна быть…

– Чудит старуха.

– А ничего так эта, как ее…

Анна знала того, кто сказал последнюю фразу. Это был ведущий препохабнейшего молодежного шоу, по совместительству актер и режиссер настолько же непритязательно щекотливых комедий, истощенный до крайности юноша в постоянно спадающих штанах, которые он поддергивал весьма ловким движением. Впрочем, не исключено, что так было задумано, и штаны падали по запланированному имиджмейкером расписанию. Тем не менее прозвучавшие слова ей польстили.

Анна выпила шампанского и отведала тарталеток с невнятным паштетом. Больше ей делать было нечего. Триумф оказался коротким и скомканным. Она начала продвигаться к выходу. Милан уже ждал, предполагал, видимо, что Анна выйдет раньше, чем запланировано. Он отвез ее на несколько десятков метров в сторону и вдруг ударил по тормозам. Милан повернулся к Анне и взял ее за плечи. Она, дурища, ждала поцелуя и по-голливудски зажмурилась. Но Милан не стал ее целовать. Совсем напротив. Он сказал, глядя в ее запрокинутое лицо, нехорошо чеканя, разделяя слова: