Слово воина - Александр Прозоров

— Мыслю я, ведун, — в очередной раз глотнув из кружки, сообщил Любовод, — спустя пять дней отправиться далее в немецкие земли. Отец заместо железа воск, меха, шкуры и войлок погрузит, да и тронусь. В землях за северным морем товар отдам, куплю кружева, да серебра поболее, детей, девок тамошних, да прямым ходом, мимо Холмогор, Онеги, Белоозера, по Итиль-реке в Персию теплую спущусь, холода там пережду, да расторгуюсь не торопясь. А там и назад вернусь.

— Хорошая идея, — кивнул Олег. — А детей как — красть станешь, или туземцев грабить?

— Зачем? — пожал плечами купец. — Голытьба несчастная обитает в тамошних местах. Во дворах во многих лошадь на всех токмо одна, одежонка едина на все дни. Они, сказывают, как детей много нарастает, в лес их отводят и бросают там, потому как кормить нечем. А коли за них медь али серебро дашь — так отдают с радостью, хошь всех забирай. Про другое я сказываю, ведун. Иди со мной в дорогу? Варягов этих, жадных да трусливых, брать не хочу, иных соратников мне надобно на такой срок. Тебе — верю, ведун. Ты за мной кинулся, когда деда Боря отвернулся. Пошли вместе в поход! Хочешь, не стану серебра обещать, зараз в долю торговую возьму?

— Хороший ты мужик, Любовод… — Середин тоже отхлебнул изрядно вина. — Да только не просто так я по земле здешней хожу. Понимаешь, слово я ищу. Слово мудрое, слово тайное… Здесь оно где-то, окрест спрятано… Ты подумай, Любовод: ну, откуда этому слову в Европе оказаться? Коли даже здесь все еще пушек нет да истуканам поклоняются, то там, наверняка, и вовсе в шкурах ходят, человеческие жертвоприношения приносят, а людоедскую римскую цивилизацию почитают верхом совершенства.

— В шкурах? Да, шкуры берут охотно, — с грустью подтвердил купец. — И колдуны тамошние тебе не чета. Они только просят у богов, но не способны отвести глаза или истребить туман. Не могут они знать тайного слова, неведомого даже тебе. Да… Стало быть, в немецкие земли ты плыть не хочешь… А в персидские?

— Тут сперва пошарю, — покачал головой Олег. — А там дальше посмотрю.

— Может, свидимся? Через Белоозеро и Онегу я на юг пойду, там меня спросить можешь.

— Спрошу, если в ту сторону занесет.

— Только не мешкай, ведун. До первых холодов мне надобно уйти…

— Твое здоровье, Любовод, — поднял кружку Середин.

— И тебе того же желаю, — выпил ответную здравицу купец и поднялся из-за стола. — Так, я тебе тройное супротив воинского содержание обещал. Стало быть, три на три, девять гривен кун. Одну ты получил. Восемь гривен кун — это две гривны новгородских. Сейчас, отсчитаю…

Парень поднялся, неуверенно покачиваясь, вышел в соседнюю комнату. Вскоре грохнула крышка сундука, и молодой купец вернулся с двумя матерчатыми мешочками:

— Две гривны серебром. Эх, жалко отпускать тебя, ведун! Ты хоть погостевать немного останься. Слово заветное за несколько дней не пропадет, от тебя не скроется.

— Отчего не остаться, останусь, — кивнул Середин, ясно понимая, что в таком состоянии не то что «заветного слова» — постоялого двора найти не сможет.

— Тогда давай еще вина отпробуем. На двоих, дабы свидеться и друг друга не забывать!

* * *

Новый день ведун посвятил себе, любимому. Он наконец-то купил себе флягу — правда, не обычную, металлическую, а мягкий бурдюк из заячьей шкуры с деревянным горлышком и деревянной же пробкой. Купил щит из ясеня, и тут же отдал его в кузню, наказав обить деревянный диск прочной стальной окантовкой, — память о том, как варяг разносил очень похожее оружие в мелкие щепки, еще достаточно ясно жила в его памяти. Купил кресало, приобрел небольшой медный котелок, который аккурат укладывался на донышко заплечной сумы.

Все вокруг вызывало у Середина восторг и удивление. Ну, разве можно себе представить рынок, на котором нет ни единого изделия — ни вилки, ни уголка, ни кастрюли — из алюминия? Разве легко понять, что никто не изготавливает железной посуды, потому что по сравнению с медной она слишком дорогая? Кто поверит, что мешок хохломской расписной, лакированной посуды может стоить меньше, чем маленький нож безо всяких украшений? Или что на монетку, неотличимую издалека от обычного рубля, можно купить корову? А на пять таких же монет — хорошую лошадь? Или крепкого невольника? Или сразу трех молодых да ладных девок? Или что пушнину можно менять целый тюк за одну фарфоровую чашечку? А нескладная и кривая, хотя и оправленная в золото, стеклянная бутылка равносильна рубленому двухэтажному дому? Дома, кстати, продавались здесь же, любые: какой понравится — разбирай да увози.

Но больше всего Олегу хотелось разжиться периной. В гостях он спал на ней впервые в жизни и только теперь понял, к чему стремились изобретатели водяной постели: чтобы в нее точно так же, как в перину, можно было упасть и утонуть, ощущая, как тебя со всех сторон обволакивает невесомое тепло, что ты словно паришь в воздухе, потому как не ощущаешь на теле никаких прикосновений — но при этом никуда не падаешь. Разжиться-то хотелось — но ведун понимал, что одинокому скитальцу, ищущему ответ на заданный в далеких мирах простой вопрос, таскать с собой подобную роскошь не с руки. Нельзя ему обзаводиться добром, что станет слишком сильно оттягивать плечи. И в то же время он знал: теперь, когда он вернется домой, более никакая мебель, никакие постели не будут казаться ему мягкими. Искусство изготовления качественных и удобных вещей к двадцатому веку будет утрачено навсегда.

Свой заказ он получил от кузнеца к вечеру второго дня, но покидать гостеприимный купеческий дом не решился. Не так-то просто бросить теплую мягкую постель и богатый стол, чтобы отправиться по проселочным дорогам не зная куда, но точно зная, что спать придется на земле, а питаться через раз чем повезет. Поэтому Середин провел в отведенной ему светелке еще одну ночь, а потом еще половину дня обсуждал с лениво попивающим вино Любоводом дороги, на которых тот успел побывать, и селения, которые тот повидал.

— В Ростов тебе надобно, ведун, — припоминал купец. — Тамошние мужики сказывали, бродит у них каженную зиму чудище. С виду человек, но весь мехом густым порос, что медведь дикий. Людей, скотину не трогает, а погреба зачастую разоряет. Дверь выломает, влезет, брюквы пожрет, что конь некормленый, а потом обратно в чащобу убегает. Токмо летом он спит, никто не видал его летом-то. Али в Белоозере сказывали, рыба-кит у них всплывала. Размером с ладью — ну, как моя. Хвост, спина — все мохом поросло, глаза, что щит варяжский — желтые, и не шевелятся совсем. На отмель она забралась — и ну по песку прыгать. Мох-то поотлетал, а рыба обратно в озеро ушла. Вот куда тебе путь держать надобно, ведун! Где еще слово заветное храниться может, кроме как не в брюхе у рыбы-кита? Вестимо, чудищу лесному слова так не спрятать. Его мужики найти могут да завалить. А рыба-кит сетей не боится, гарпуном ее на глубине не достать…

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});