Дюна - Фрэнк Герберт

На востоке мгла начала редеть, брызги света разлетелись по небу, словно соперничая со звездами. И наконец темный ремень горизонта лопнул, не в силах больше сдерживать туго налившийся рассвет.

Картина была поразительной красоты. Она целиком поглотила его внимание.

Да, есть вещи, которые хочется запомнить навсегда, думал он.

Он никак не предполагал, что здесь возможна такая красота — багровый горизонт и охряно-пурпурные скалы. Впереди, за летным полем, блестели утренней росой огромные поляны, пестрящие алыми маками. Среди них, как следы великанских ног, темнели участки, усеянные фиалками.

— Красивое утро, мой господин, — сказал часовой.

— Угу.

Лето кивнул и подумал: А может, из этой планеты что-нибудь выйдет. Может, она еще станет уютным домом для моего сына.

Далеко среди цветов он увидел движущиеся человеческие фигуры. Люди размахивали чем-то вроде серпов. Это были сборщики росы. Столь драгоценной была здесь вода, что даже росу собирали до единой капли.

Хотя, может быть, окажется, что Аракис — самое жуткое место во всей Вселенной, продолжал размышлять герцог.

~ ~ ~

Это прозрение, наверное, одно из самых жестоких: узнать, что твой отец — простой человек, из плоти и крови.

Принцесса Ирулан, «Избранные высказывания Муад-Диба».

— Поль, я делаю очень скверное дело. Но я должен.

Герцог стоял рядом с портативным ядоловом, специально принесенным в зал перед завтраком. Щупальцы-датчики вяло раскинулись над столом, напоминая Полю гигантское дохлое насекомое.

Герцог не сводил глаз с выходивших на летное поле окон и наблюдал за далекими столбами пыли, вихрящимися в утреннем небе.

Поль сидел перед проектором, в который был заправлен коротенький книгофильм о религиозных культах вольнаибов. Он чувствовал себя неловко от того, что в фильме без конца упоминалось его имя — пленку составил один из Хайватовских экспертов.

«Махди»!

«Лизан аль-Гаиб!»

Он прикрыл глаза и вызвал в памяти крики толпы. Так вот на что они надеются! Он вспомнил слова Преподобной Матери: Квизац Хадерак. И снова воспоминания пробудили в нем неясное предчувствие своего ужасного предназначения. И снова мир заполнился странным ощущением чего-то знакомого, чего он никак не мог распознать.

— Дрянное дело, — повторил герцог.

— Что вы имеете в виду, мой господин?

Лето повернулся к сыну.

— Харконнены надеются обмануть меня, посеяв недоверие к твоей матери. Они не знают, что я скорее готов перестать доверять самому себе.

— Я не понимаю, мой господин.

Герцог снова отвернулся к окнам. Белое солнце уже успело пройти основательную часть своего утреннего пути. Молочные лучи высвечивали облака пыли, застрявшие в глухих расщелинах Большого Щита.

Стараясь говорить тихо и медленно, чтобы сдержать гнев, герцог рассказал Полю о таинственной записке.

— Вы можете не доверять и мне, — произнес Поль.

— Они должны считать, что я им поверил. Пусть думают, что я так глуп, как им кажется. Все должно выглядеть правдоподобно. Даже твоя мать не должна догадываться, что я притворяюсь.

— Но, милорд! Почему?

— Тогда ее реакция не будет естественной. Да, она прекрасная актриса, но… в этой игре слишком высокие ставки. Я рассчитываю выкурить-таки отсюда предателя. Все должно выглядеть так, будто я ни в чем больше не сомневаюсь. А она… ей суждено страдать так, как она не страдала бы ни от чего другого.

— Но тогда зачем вы мне говорите об этом? Я ведь тоже могу вести себя неестественно?

— В этом деле никто за тобой особенно не наблюдает. Ты сможешь сохранить эту тайну. Должен, — он подошел к окну и заговорил, не оборачиваясь. — И еще, если со мной что-нибудь случится, ты расскажешь ей обо всем — что я никогда не сомневался в ней, ни на секунду. Я хочу, чтобы она знала об этом.

За словами отца Поль мгновенно распознал мысли о смерти и быстро ответил:

— С вами ничего не случится, мой господин. Ведь…

— Помолчи, сынок.

Поль внимательно смотрел на спину отца: плечи, поворот шеи, замедленные движения — все выдавало сильное утомление.

— Вы просто устали, папа.

— Я устал, — согласился герцог. — Устал душой. Меня одолевают упаднические настроения всех Великих Домов. А ведь когда-то мы были сильными людьми!

— Наш Дом не в упадке! — рассердился Поль.

— Вот как?

Герцог обернулся к сыну, и тот увидел темные круги под сурово глядящими глазами и язвительную усмешку.

— Мне следовало бы жениться на твоей матери, сделать ее герцогиней. Но… пока я оставался холостяком, некоторые Дома могли надеяться породниться со мной. Те, у которых были дочери на выданье, — он пожал плечами. — И вот я…

— Мама мне говорила.

— Ничто так не располагает к себе подданных, как бравый командир. Я всегда старался поощрять бравые настроения,

— Ты очень хороший командир, — запротестовал Поль. — Ты очень хорошо управляешь. Люди любят тебя и добровольно идут за тобой.

— Да, моя служба информации и пропаганды одна из лучших, — герцог опять отвернулся к окну, — Аракис открывает нам гораздо большие возможности, чем могут даже подозревать в Империи. Тем не менее мне иногда представляется, что было бы лучше, если бы мы удалились в изгнание, стали опальным Домом. Иногда я просто хочу раствориться среди людей, потому что, чем больше высовываешься…

— Отец!

— Да, я устал. Ты знаешь, что мы уже запродали пряное сырье, чтобы построить здесь киностудию?

— Мой господин?

— А как же без киностудии? Как же нам организовать информационную атаку на мозги местных жителей? Как они узнают, что мы замечательно ими управляем? А они должны это знать. Вот мы им и расскажем.

— Вам нужно отдохнуть, мой господин.

Герцог опять повернулся к сыну.

— У Аракиса есть еще одно преимущество, о котором я забыл упомянуть. Здесь всюду пряности. Ты их вдыхаешь и ешь практически с любой пищей. Как я выяснил, это обеспечивает естественный иммунитет почти ко всем ядам, перечисленным в «Руководстве для борьбы с наемными убийцами». Кроме того, из-за жесткой экономии воды тщательно контролируется каждая капля воды в любой пищевой продукции — овощах, хлебе, белковом производстве. С одной стороны, мы не в состоянии отравить своих подданных, с другой стороны, нам самим можно не бояться яда. Аракис сделает нас порядочнее и честнее.

Поль было заговорил, но герцог оборвал его;

— Мне нужно было кому-то сказать все это, сынок.

Он вздохнул и опять принялся рассматривать выжженный пейзаж, где теперь не было даже цветов — вытоптанные сборщиками росы, они умирали под утренним солнцем.

— На Каладане нам помогали править море и воздух. Здесь нам придется сделать ставку на пустыню. Вот какое наследство я тебе оставляю, Поль. Что будет с тобой, если со мной что-нибудь случится? Атрейдсы станут даже не Домом в изгнании, а загнанным Домом, за которым все и всегда будут охотиться.

Поль тщетно пытался отыскать нужные слова и не находил. Он никогда еще не видел отца таким подавленным.

— Тому, кто захочет удержать Аракис, — продолжал герцог, — возможно, придется заплатить собственной честью, — он указал туда, где за окном безжизненно висело черно-зеленое знамя Атрейдсов. — Может так обернуться, что этот честный флаг будет запятнан недостойными делами.

Поль нервно сглотнул. В словах отца звучала такая обреченность, что в груди у мальчика возникло ощущение пустоты.

Герцог достал из кармана тонизирующую таблетку и проглотил ее без воды.

— Сила и страх, — сказал он, — вот на чем стоит государство. Я распоряжусь, чтобы с сегодняшнего дня обращали больше внимания на твою подготовку. Будешь тренироваться с нашими десантниками. Что касается фильма, то все эти «махди» и «лизан аль-гаибы» могут стать для тебя последним шансом. Разберись с ними хорошенько.

Поль смотрел, как плечи отца распрямляются — начинала действовать таблетка, но его слова, полные сомнений и страха, не выходили у него из головы.

— Почему же задерживается эколог? — пробормотал герцог. — Я ведь приказал Суфиру доставить его рано утром.

~ ~ ~

Однажды мой отец, Падишах-Император, взял меня за руку и, благодаря полученным от матери урокам, я поняла, что он чем-то озабочен. Он повел меня вниз, в галерею, и мы остановились перед портретом герцога Лето Атрейдса. Я отметила сильное сходство между ними — моим отцом и изображенным на полотне человеком. То же утонченное, благородное лицо, те же резкие черты и холодный взгляд. «Дочь-принцесса, — сказал мне отец, — как бы я хотел, чтобы ты была старше в тот год, когда герцог искал себе женщину». Моему отцу было тогда 71, но выглядел он не старше этого человека на портрете. Мне было всего лишь 14, но я до сих пор помню, как остро я ощутила в тот момент желание отца — чтобы герцог был его сыном. Император очень переживал из-за того, что политические соображения делали их врагами.