Детство Ромашки - Виктор Афанасьевич Петров

корень сломилась! — Он махнул рукой, словно подрезал что-то ладонью.— Подкосило ее горе — и не выдержала. Большому труднее. Ты мне вот все свои печали выложил, а я и хотел бы, да не могу. Боюсь, тоже плакать стану. А плакать-то мне совестно. Сорок лет

стукнуло, а я бы — плакать... Неудобно ведь? Как ты думаешь?

Вопросы его были похожи на загадки. Правда, он сам же их и разгадывал, однако мне трудно было понять: о себе он говорит или еще о ком.

—Твои беды и горе, Ромаша, на мои похожи. Я ведь тоже рано по свету сиротой пошел. Только тут видишь как получилось. Ты в Дворики сиротой явился, а я из Двориков — в Балаково. Скучное дело в сиротах ходить... Ну, а если подумать, куда лее денешься? Некуда деться. Тебе посчастливилось дядю Сеню повстречать. Добрый, видать, человек. Случай выпадет, повидаюсь с ним, спасибо скажу.— Павел Макарыч поправил волосы и сказал с досадой: — А сильно ты меня расстроил, даже сердце заколотилось! — Он встал, прошелся по комнате раз, другой... Потом остановился против меня.— Крестная сказывала, читать ты умеешь. А считать учился?

Я ответил, что могу считать.

—Дельно! — радостно воскликнул он.— А если я, к примеру, три четвертака дам тебе. Сколько же это будет?

Я с минуту подумал и ответил. Павел Макарыч удовлетворенно кивнул:

— Так. А если девять копеек я назад отберу, какая у тебя будет остача?

Ответить я не успел. В комнату вошел Акимка, раскрасневшийся, с взвихренными волосами, веселый и довольный.

Во как!..— Подтянув штаны, он вскинул на Павла Ма-карыча глаза и, отдуваясь, похвалился: — Сильно чаю напился! Пять чашек выпил. Хотел еще, да бабаня не дала. Забоялась. Может, говорит, во мне какой-то пузырь лопнуть.— Он сунул руку в карман и вынул два кренделя.— Я... того... крендельков парочку взял. Чай, ничего, а?

Ничего, ничего, Аким...

— Ну спасибо! А за чай дай бог тебе вот эдакое счастье! — Аким развел руки.

Ну что ж, ладно. Только чай-то не мой — китайский. Вода в самоваре даровая, из Россошанки,— посмеивался Павел Макарыч.— А с богом у тебя, Аким, договор никчемный. Сколько раз просил ты его послать мне счастья, а он и не думает.

Ничего! — тряхнул головой Акимка. — Надумает — вспомнит.

Да ну?

Вспомнит! — Акимка добродушно улыбнулся, присел на краешек стула.— Обязательно должен вспомнить. Это ему Свислов малость голову задурил, а то бы он давно...

Павел Макарыч рассмеялся:

Это как же он ему задурил?

Ас попом вместе.

С попом?

Ага,— уверенно сказал Акимка.

А как же это они?

Да так... Поп молебну пропоет, Свислов ему за молебну враз мешок муки. Попадья тогда напечет кошелку просвирок— и богу. Бог как наестся просвирок, станет сытый. А сытому что? Лежит и спит. Проснется, а ему опять просвирок подают. Он только спросит: «От кого просвирки?» А поп сейчас же ему отвечает: «От Свислова».

Так прямо и отвечает? — задыхался от смеха Павел Макарыч.

А как же? Поп-то со Свисловым заодно.— Акимка затряс головой.— Хитрющие они оба!

Уморил ты меня, Аким, колотье в боку образовалось,— вытирая платком лицо, сказал Павел Макарыч.— Кто же это тебе такую небыль рассказал?

А никто. Сам знаю. Ты в селе Кокобушкине в церкви был?.. Видал, сколько там просвирок? Гора вон какая!—

Акимка приподнял руки, показывая, сколько просвирок.— А у кого столько белой муки? Только у Свисляка. Вот я и догадался. Мамке сказал, а она меня ругать принялась. Гляди, говорит, языкастый, Свислов услышит — в темную тюрьму тебя, как тятьку, засунет.— Он помолчал, почесал за ухом и со вздохом спросил: — Ты, Павел Макарыч, чего же, только шерсть с кожами да холсты в Двориках скупать будешь?

Как сказать... Может, и еще что попадется.

Купил бы ты у меня избу!

Избу? — удивился Павел Макарыч.

—Что? Не нужна изба? — И Акимка замигал ресницами.— Она, знамо, старая и передняя стенка у нее вот-вот обвалится...

—Да где же ты жить будешь,, если избу продашь?

—А кто знает...— отвернулся Акимка.— Мне избу-то жалко, и деться нам с мамкой некуда. Только в прах мы с ней разоренные.— Он приподнял ногу.— Вот, босой хожу, лапти-шек не на что купить.— И засмеялся невеселым смехом.— Дожили мы с ней до моту, нет у нас ни хлеба, ни табаку.

—Мать-то нынче где же? — спросил Павел Макарыч.

В Колобушкине. Позвали ее туда бабы погадать. Пшена пообещали. Вот она с самого утра к ним и устрекала.

Так, так...— Павел Макарыч помолчал, видимо о чем-то раздумывая. Потом резко повернулся всем корпусом к Аким-ке.— Вот что, парень. Мать придет — скажи, чтобы ко мне заглянула.

—Ай купишь избу-то? — обрадовался Акимка.

—Нет, не куплю. Дело у меня для нее да и для тебя найдется. Так-то вот... А сейчас беги-ка на улицу. Я вот с Романом не дотолковался.

Акимка бросил взгляд на меня и послушно вышел.

—Ты, никак, Роман, припечалился? — громко спросил Павел Макарыч.— Ничего...— И крикнул: — Крестная!

Бабаня выглянула в дверь, скрылась, но тут же появилась вновь. Вытирая руки о фартук, прошла к столу, оправила платок вокруг лица, опустилась на лавку.

—Вот как решим,—заговорил Павел Макарыч, обнимая меня за плечи.— Пока я по селам буду ездить, хозяйские дела ладить, пускай Роман с дедом стадо пасет. Хозяин приедет — поговорить мне с ним придется. Да и так сказать, Данила-то Наумыч про нашу затею ничего не знает. И Роман тоже... Подпасок-то из него получится, дело не затейное.— Он усмехнулся и потрепал меня по плечу.— Слышь, чего я говорю? Подпасок— тоже неплохо. Подпасок, говорят, у мира на виду.

В дверь просунулась голова Акимки.

Ромка, ты скоро?

А зачем он тебе? — спросила бабаня.

—Во-о — зачем!.. Чай, мы с ним еще как следует не поигрались.

Павел Макарыч весело рассмеялся и подтолкнул меня к двери:

—Что ж, Роман, Аким правильно требует. Ступай поиграй с ним.

6

—Пойдем к Дашутке мировую делать,— сказал Акимка, когда мы вышли на улицу.

Я согласился.

У Дашуткиной избы Акимка вытащил из кармана крендель, осмотрел его со всех сторон и разломил пополам. Одну половину протянул мне:

—На. Ей отдашь.

Дашутка встретила нас низким поклоном

—Милости просим! — пропела она.— Давно не видались...

Если бы в ее черных глазах