Россия в глобальном конфликте XVIII века. Семилетняя война (1756−1763) и российское общество - Коллектив авторов

прусский король с удовлетворением отмечал, что российский дипломат, вопреки курсу на сближение с Австрией, одобряет не все действия венского двора.

В августе 1746 г., накануне возобновления заседаний рейхстага, Мария Терезия попыталась добиться от Фридриха II гарантии Прагматической санкции в обмен на гарантию Дрезденского мира со стороны всех имперских штатов (Reichsgarantie), в которой прусский король был заинтересован. Берлинский двор в ответ заявил, что еще в 1731 г. покойный король Фридрих Вильгельм I (1688–1740) специальной декларацией обещал Карлу VI содействовать гарантии Прагматической санкции рейхстагом и слово свое сдержал: в феврале 1732 г. империя гарантировала дочери императора Марии Терезии австрийское наследство. Этой декларации предшествовали два соглашения – 1726 г. и 1728 г. – между королем и императором[246]. Вновь возвращаясь к этому вопросу, венский двор хотел обезопасить себя от возможного нападения со стороны Пруссии, поскольку статьей 8 Дрезденского мира Фридрих II гарантировал Габсбургам только их владения в Германии (т. е. в Священной Римской империи). Статья 9 гласила, что король Великобритании, вновь выступивший посредником, приложит все усилия к заключению общего мира в Европе, участники которого должны будут гарантировать Фридриху II и Марии Терезии уже все их владения. Однако прусский король не собирался давать императрице-королеве никаких дополнительных гарантий. Более того, позиция Вены, видимо, подтолкнула его отозвать предложение, сделанное российскому двору 9 (20) мая 1746 г., «приступить» к Дрезденскому договору, став его гарантом. Вместо этого 29 августа (9 сентября) Фридрих II неожиданно предложил Елизавете Петровне присоединиться к Бреславльскому трактату 1742 г. и гарантировать ему Силезию и Глац. Императрица была удивлена сменой позиции прусского короля и отказала ему, попутно напомнив, что уже была гарантом Берлинского договора 1742 г и что еще на этапе переговоров о заключении Дрезденского мира в 1745 г. он отклонил предложение Марии Терезии о гарантии Россией этого договора. При этом Елизавета Петровна продолжала называть обоих монархов своими союзниками[247].

Кейзерлинг всегда считал, что право и правда в Войне за австрийское наследство были на стороне Марии Терезии, защищавшей свои земли[248], но в ее споре с Фридрихом II о гарантии Прагматической санкции высказался в пользу последнего, считая, что не следует выдвигать дополнительных условий, когда имеющиеся договоренности были достигнуты с таким трудом. В беседе с пфальцским посланником на рейхстаге в октябре 1746 г. он даже якобы заявил, что венский двор предлагает ложное толкование статей 8 и 9 Дрезденского мира и что российский двор не будет помогать ему в этом деле, поскольку «наши договоры не распространяются на поддержку беззаконий». Фридрих II был весьма доволен таким ответом, решив, что ему удастся расположить к себе Кейзерлинга и извлечь пользу из общения с ним[249].

Комментируя уже из Берлина это дело в официальной реляции от 3 (14) февраля 1747 г., российский дипломат высказывался о споре нейтрально, хотя позиция Пруссии в его изложении выглядит более обоснованной[250]. В беседах с графом Подевильсом он выступал за гармонизацию отношений между Берлином и Веной. Это укрепило короля во мнении, что Кейзерлинг будет со временем действовать в его интересах. Фридрих II приказал подобрать для дипломата золотую табакерку с бриллиантами и своим портретом, а также ружье или другое старинное оружие из Оружейной палаты (Rüstkammer). При вручении подарка граф Подевильс должен был заверить российского министра от имени короля, что тот готов оказать ему любую услугу[251].

Позиция Кейзерлинга не осталась незамеченной и для австрийского двора, который через своих дипломатов – посланника в Берлине графа Йозефа фон Бернеса (Joseph von Bernes, ок. 1691 – 1751) и посла в Петербурге барона Иоганна Франца фон Претлака (Бретлаха, Johann Franz von Pretlack/Bretlack, 1709–1767) – пытался очернить его в глазах Елизаветы Петровны «всевозможными выдумками, изображая его бесполезным человеком, который под предлогом мнимых болезней не шевелится и от которого России никогда не будет никакой реальной пользы»[252]. Возможно, располагавший подобными сведениями Фридрих II несколько сгустил краски или Бернес потом переменил свое мнение о Кейзерлинге, но российский дипломат всегда отзывался с уважением об австрийском коллеге, а накануне его перевода из Берлина в Петербург в марте 1748 г. дал ему весьма лестную характеристику, позволяющую судить о том, чтó сам Кейзерлинг ценил в людях: «Главнейшее его [Бернеса] качество есть искренность и честное сердце (ein aufrichtiges und redliches Herz), а оному и все его поступки соответствуют. Он обходителен, во обхождении приятен, в содержании дружбы рачителен, а интриг ненавистник. Любит он честь своего двора, старается всегда о утверждении добраго согласия, а в произвождении дел представлении свои пристойнейшим и умереннейшим образом учреждать тщится. О знании его в штатских делах я доброе мнение имею, хотя он в совершенном основании наук не весма силен. Натуральная понятливость и искусство зрелости (т. е. опыт. – М. П.) разсуждениям остроту придали, которая сей недостаток награждает» (Eine natürliche Fähigkeit und die Erfahrung hat der Beurtheilungs-Kraft eine Schärfe gegeben, die diesen Mangel ersetzet)[253]. А вот нового прусского посланника Карла Вильгельма Финка фон Финкенштейна (1714–1800), прибывшего в Петербург в мае 1746 г., Кейзерлинг, правда с чужих слов, потому что сам не успел с ним познакомиться, характеризовал как человека льстивого и склонного к интригам, который при отсутствии глубокого и острого ума способен только на мелкие коварства. Кроме того, «он в науках не весма ж далеко углубился» и всем был обязан родственным и семейным связям[254].

Относительно Фридриха II Кейзерлинг никаких иллюзий не питал. В письме А. П. Бестужеву-Рюмину от 2 (13) мая 1747 г. он писал, что иметь дело с берлинским двором, «где владычествующая страсть корыстливости все основателныя доказателства и представлении опровергает», для иностранного министра весьма неприятно и даже прискорбно, поскольку в таком месте он не может приносить пользу своему двору, и намекал на то, что хотел бы служить при другом, где его ревность и труды принесли бы больше плодов[255]. Спустя месяц граф Бернес доверительно сообщил Кейзерлингу, что Фридрих II хочет пригласить его на свою службу. Выражая канцлеру недоумение по этому поводу, российский дипломат заявил, что никогда не примет подобного предложения, хотя его личные обстоятельства далеко не блестящи: «Мысли мои противятся такому двору служить, где верность и вера толь мало уважаются»[256]. На оба эти сообщения Бестужев-Рюмин никак не отреагировал.

С течением времени Кейзерлинг уже не высказывался столь категорично о прусском короле (возможно, свою роль сыграли подарки), разгадав в какой-то степени загадку этого человека: во всех своих предприятиях Фридрих II поступает так, чтобы