Щепки плахи, осколки секиры. Губитель максаров - Юрий Брайдер

Всего один миг стрекозы существовали сами по себе, а затем их необъятная стая превратилась в желтую степь, горизонты которой тонули в дрожащем знойном мареве. Ничего не было в сожженной солнцем степи: ни людей, ни животных, только кое-где торчали одиночные деревья, похожие на полуоткрытые зонтики. И хотя картина эта продержалась довольно долго, Левка не ощутил ни жары, ни запаха сухой земли, ни душевного трепета. Если это и был сон, то не его.

Следующий овеществленный мираж был до того непристоен, что Левка воровато прижмурился, как это делают дети, внезапно проснувшиеся в комнате, где взрослые занимаются чем-то непотребным, но мучительно волнующим. Интерьер, в котором он оказался на этот раз, представлял собой убого обставленный служебный кабинет с мебелью, помеченной намалеванными от руки белыми цифрами. Центральной деталью композиции являлся расшатанный клеенчатый диван, имевший, как и военный корабль, гордое имя «Инв. № 082».

Рассмотреть тех, кто заставлял этот диван скрипеть на разные лады, Левка со своей позиции не мог. Отчетливо видны были только босые мужские ступни с длинными корявыми пальцами да голая женская спина с родинкой на лопатке и розовым рубцом от чересчур тесного лифчика. Спина эта, а особенно ее нижняя, более округлая часть совершала энергичные движения не только вверх-вниз, но и вправо-влево. В такт с этими азартными движениями скрипели пружины дивана, шевелились большие пальцы мужских ног и подрагивала под потолком пыльная лампочка.

Неизвестно, как долго продолжалась бы эта похабная сцена и кто бы в конечном итоге сломался первым — мужчина, женщина или диван, — но чей-то грубый голос, вымолвивший загадочную фразу: «Так вы, значит, храм закона превратили в блудилище!», — разрушил и эту иллюзию.

Лиловые стрекозы рассыпались, как стекляшки в калейдоскопе, и тут же соединились уже совсем в другую композицию. Пейзажа как таково-то на сей раз не было. Доступный взору мир напоминал скорее полотняный задник кукольного театра, за которым шевелились смутные тени арлекинов и коломбин.

Затем непосредственно из пустоты возникла колода карт, но не самодельных, затертых до дыр, а настоящих — с атласно поблескивающими, тщательно прорисованными картинками.

Перевернувшись пестрой рубашкой вверх, колода сама собой перетасовалась — с пулеметной скоростью и почти таким же треском. Еще ничего из ряда вон выходящего не случилось — ни плохого, ни хорошего, — но Левкой почему-то овладела неясная тревога. Сухой картонный треск, столь характерный для залов казино и тайных притонов, но совершенно чуждый для того места, где ныне находилась ватага, наконец прекратился, и после короткой паузы из колоды со щелчком вылетела одинокая карта. Это был бубновый король, имевший бесспорное портретное сходство с Зябликом.

Крутнувшись в воздухе, карта встала торчком, и в ней тут же возникло несколько отверстий с рваными краями — как раз в том месте, где полагалось быть королевскому животу.

Появившаяся без промедления вторая карта изображала Смыкова в образе короля червей. Едва покинув колоду, она сразу разлетелась в клочья.

Левка уже догадывался, какая карта должна появиться третьей. Действительно, это была червонная дама с худеньким Веркиным личиком, но обычной для карточных див пышной грудью. Ярко вспыхнув еще в полете, эта карта грудой пепла осыпалась на остатки своих предшественниц.

Для Левки наступил решающий момент. Какая бы карта сейчас ни выпала — трефовая дама или пиковый валет, — они интересовали его в равной степени. Однако пауза почему-то затягивалась. Тот, чей сон проецировался теперь в зримой реальности, явно боялся узнать приговор судьбы. Наконец колода шевельнулась, и из нее медленно-медленно стали выползать сразу две карты. Шли они с натугой, короткими рывками, словно не по глянцевому картону скользили, а по наждачной бумаге.

Сгорающий от нетерпения Лева уже хотел собственными руками помочь столь мучительному процессу, но в этот момент колода рассыпалась, словно подхваченная порывом бури. Каждая из карт превратилась в лиловую стрекозу, а те, в свою очередь, завели бешеный хоровод, совсем как летучие мыши в Вальпургиеву ночь.

Для утомленного и разочарованного Цыпфа это оказалось последней каплей, переполнившей довольно-таки объемную чашу его терпения. Он уткнулся лицом в сгиб локтя, плотно зажмурил глаза и вдобавок еще натянул на голову чью-то куртку (ее хозяин недовольно забубнил и заворочался во сне).

Отрубился Левка мгновенно, как будто бы его кувалдой по башке долбанули, и почивал без всяких сновидений до того самого момента, когда его принялись трясти, толкать и щекотать сразу несколько рук.

Как ни странно, но Лева проснулся под крышей, окруженный не только всеми членами ватаги, но и четырьмя стенами — не прозрачными, а вполне реальными. Помещение, в котором он сейчас находился, отличалось своеобразным казенным уютом, свойственным местам принудительного проживания: казармам, тюрьмам, приютам. В изголовье железных двухъярусных кроватей висели самодельные салфетки, иконки и вырезанные из журналов портреты кинозвезд, преимущественно женского пола. Единственное окно представляло собой глубокую нишу, резко сужающуюся к горловине. Контакту с внешним миром препятствовала внушительного вида решетка, стальная сетка-рабица, переплетенная вдобавок проводами сигнализации, и жестяной намордник. Зато дверь отсутствовала, и через пустой проем открывался вид на опостылевшие просторы Синьки.

Кроме кроватей, в комнате имелось немало других вещей, весьма полезных в повседневной жизни, от которых за время своих скитаний ватага успела отвыкнуть. Были здесь деревянные табуретки, способные выдержать слона, и тумбочки, сработанные не менее основательно, был длинный дощатый стол, уставленный мятыми алюминиевыми мисками и кружками, была целая куча ложек, сточенных многолетним выскребыванием посуды, была даже ржавая жестяная раковина с краном, из которого, правда, ничего не текло.

Стены украшали аляповатые плакаты, разъясняющие ответственность за нарушение внутреннего распорядка в местах заключения, призывающие выйти на свободу досрочно и с чистой совестью, а также скрупулезно перечисляющие положенные зекам по норме продукты питания, включая соль и специи.

— Да это никак тюрьма! — оглядевшись по сторонам, растерянно произнес Цыпф.

— Ну ты что! — горячо возразил Зяблик, уже занявший угловую койку. — По сравнению с тюрьмой это курорт. Хочешь верь, хочешь не верь, но я именно в этом кичмане целый год парился. Назывался он следственным изолятором номер один областного управления внутренних дел. А попросту «Максимка», потому что располагался на улице имени великого пролетарского писателя Максима Горького. Вот тут на койке даже мои инициалы остались. Можете проверить. Вопросы есть? У меня их, например, вагон и маленькая тележка.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});