Поставьте на черное - Лев Гурский

Я выскочил на подиум, поднимая обе руки. Тщетно! О существовании арбитра словно бы забыли. Шумели уже все – долгопрудненские и отрадненские, черкизовцы и лианозовцы, коровинцы и щукинцы. Сквозь общий гвалт пробивались заполошный визг Тараса и возмущенный ор Гули. В бетонном ангаре, гулком, словно барабан, каждый такой крик лупил по стенам не хуже барабанных палочек.

– А в девяносто третьем?! – доносилось до меня. – В октябре, забыл? Когда трассерами стреляли от студии по тем мудилам с акээмами? Не ты ли под шумок пытался спалить мою точку?

– Отзынь, гнида вонючая! – слышалось в ответ. – И не вякай о девяносто третьем! Кто усатого подучил мэрию брать? И кто в мэрии киоск сразу грабанул, в вестибюле? У нас с ними был договор, на сто тысяч «Фламинго», и все тазом накрылось после третьего числа!…

Еще немного – и дело дошло бы до рукопашной. Останкинские и савеловские гоблины еще стояли в стороне, но готовы были уже вмешаться в любой момент. Какой я, к чертям, арбитр, если не могу успокоить страсти, пока это еще возможно?

От души проклиная подлеца-графа, заварившего эту кашу, я бросился к ближайшей машине. На мое счастье, ближайшим оказался «Трабант» Сан Саныча – автомобиль, довольно невзрачный с виду, но супернадежный во всех отношениях. Я невежливо оттолкнул фрицевского гоблина-шофера и нажал на клаксон… Браво, ГДР! Страны уже нет, а авто в порядке: «Трабант» моментально стал эпицентром оглушительно-протяжного «Бууууууууу!» – как будто ледокол, заблудившийся в тумане, начал протяжно подавать сигналы о помощи. Голосу немецкого автомобиля тут же издали подвыли кавказские овчарки из дальних вольеров. Возможно, здешние собаки вообразили, что в здоровенном бетонном ангаре громко жалуется на жизнь какая-нибудь здоровенная овчарка размером с лошадь.

Не знаю, что больше подействовало на собравшихся – то ли стон одинокого «Трабанта», оставшегося без родины, то ли малоприятный на слух собачий вой, – но гвалт прекратился. Даже главные спорщики, похоже, вовремя вспомнили про овчарок и дивизию Дзержинского, чья близость одинаково не способствовала любой потасовке.

– Сука позорная! – отдуваясь, выдал напоследок Тарас.

– Чмо загребущее! – в тон ему прорычал Гуля, весь потный от крика.

– Брэк! – проговорил я, встав на край подиума в позу рефери на соревнованиях по боксу. Знаменитому Лесу Стоквуду семьдесят лет назад было несравненно легче работать: ни Аль-Капоне, ни Диллинджер, ни тем более Шульц не были крикунами. Перебить конкурентов из многозарядных «томпсонов» им было так же легко, как скушать гамбургер; но вот перебить речь любого из конкурентов во время спора не позволяла бандитская этика. Может быть, потому американцы обожают свое ретро, а мы лет через пятьдесят своего будем определенно стыдиться. Выходит, теперешние крестные отцы у нас обречены на забвение. Ни сказок о них не расскажут, ни песен о них не споют. Разве что детективчик накропают для среднего школьного возраста.

Теперь замолчали и Гуля с Тарасом, поглядывая друг на друга с ненавистью, а заодно и на меня, тоже безо всякой признательности; потому что разнял, не дал схватиться. Вот она, тяжкая доля арбитра.

– Уважаемые господа! – начал я свое выступление, имея в голове более чем смутный план о примиряющей речи. – Мы получили возможность выслушать мнение пострадавшей стороны (кивок в сторону Тараса), а также ответное мнение господина Грандова (кивок в сторону Гули). При всем уважении к обоим участникам дискуссии…

Несколько минут я трепался о том, какого уважения заслуживают замечательные боссы столичного книжного бизнеса Гуля и Тарас, и к концу этого витиеватого трепа сам почти поверил, что два сукиных сына – прекрасные люди и талантливые бизнесмены, сеющие в темных массах зерна добра и справедливости посредством распространения среди упомянутых масс лучших изданий серий «Фемина», «М. Баттерфляй», «Анжелика» и «Самооборона без оружия». Название последней серии я мимоходом связал с благостной тенденцией ко всеобщему смягчению нравов, в каковую тенденцию все наши гауляйтеры – в том числе и золотые-серебряные-брильянтовые Гуля с Тарасом – внесли свою посильную лепту. На самом деле в белых брошюрках про самооборону просто рассказывалось, как верней искалечить ближнего своего в тех случаях, когда под рукой нет ни пистолета, ни заточки, однако публика дружно сделала вид, будто она и впрямь насаждает в сволочном народе гуманизм прямо-таки квадратно-гнездовым способом. На моих глазах страсти стали понемногу стихать. Краем уха я даже успел поймать негромкую реплику старика Дулова (раменского гауляйтера), обращенную к старику Милованову (бирюлевскому боссу): «За что я Яшку люблю, паршивца? Умеет потому что из любого говна конфетку слепить…» Я мысленно ухмыльнулся, не прекращая трепа. Всеобщее возбуждение, вызванное рассказом подранка-лоточника и жарким спичем обиженного Тараса, еще не погасло окончательно, но теперь я знал, по какому руслу эти эмоции направить. Из толпы мне уже подавал знаки мой приятель Паша Кузин, готовый поддержать меня в любой момент. Паша, один из двух начальников охраны книжного комплекса «Олимпиец», обыкновенно на сходняк не являлся, потому как сильно презирал типов вроде Гули или Ореха за тупость и жадность. Но сегодня по моей просьбе Паша все-таки приехал сюда в Балашиху, оставив «Олимпиец» на попечении одного Бори Басина.

От перечисления достоинств Тараса и Гули я мягко перешел к их единственному и скромному недостатку – излишней горячности. Тарас немедленно надулся; видимо, он-то уже считал себя сущим ангелом, а тут – такой удар по психике! Гуля воспринял конструктивную критику куда более спокойно, – наверное, был втайне обрадован, что арбитр нашел у него всего один недостаток, который сам Гуля к тому же наверняка числил в своих достоинствах.

– Вследствие этой прискорбной горячности, – разливался я мыслью по древу извилин притихшей братвы, – господин Тарасов высказал ошибочное предположение, будто виновник конфликта-господин Грандов. А господин Грандов, в свою очередь, поделился с нами не менее ошибочной версией, будто сам господин Тарасов нарочно спровоцировал стрельбу по своему лотку. Мне же представляется, что причину следует искать за пределами нашего круга, в числе граждан, не желающих подчиняться правилам цивилизованного ведения дел…

– Каких еще граждан? – недовольно выкрикнул кусковский гауляйтер Савкин по кличке Красный Мальчик. – Чего темнишь, шнырь носатый? – Прозвище свое Савкин получил не из-за симпатий к коммунистам, а всего лишь потому, что обожал красные тона в одежде и сегодня даже приехал на «Фиате» цвета зерен спелого граната. Закончив после армии книготорговый техникум и целых два курса проучившись в Полиграфе, Савкин остался редким невежей, которого давно следовало бы поучить. Я специально сделал долгую паузу и подождал, пока степенный Батя с кряхтением вылезет из своего «Мерседеса», что-то пошепчет на ухо Красному Мальчику, а меня попросит:

– Продолжай, сынок.

Я кивнул.

Скорее всего Батя сказал Савкину что-то очень приятное, поскольку Красный Мальчик с понурым видом забрался в свой «Фиат» и больше оттуда не вылезал до самого конца сходняка.

– Тут некоторые интересуются, – продолжил я, на слове «некоторые» кивая в сторону уползающего Савкина, – о ком это я толкую. Думаю, что это очевидно. Путь к легальным формам книжного бизнеса тернист, но неизбежен. Многие из присутствующих здесь в прежние времена конфликтовали с нашим законодательством – и потому что время было другое, и потому что законы были несовершенны. Однако теперь пора конфликтов уходит в прошлое и наступает эпоха легальных и взаимовыгодных отношений деловых людей с государством…

Собравшиеся одобрительно зашумели. В особенности слова мои запали в душу тем, кто влился в книжное дело не сразу после института, а пришел в этот бизнес кружным путем, через ИТЛ. Респектабельность сегодня ценилась дорого. Правда, картина, мною нарисованная, выглядела пока еще идеальной: взаимоотношения кадров вроде Тараса с законом были пока не безоблачны. Однако хорошо уже то, что закон ныне многие старались элегантно обходить, но не грубо попирать варварскими методами. Это само по себе было прогрессом.

– …И вот когда, – я мелодраматично возвысил голос, – и вот когда все более-менее устоялось, вошло в норму и пустило корни, находятся ПОСТОРОННИЕ люди, чуждые процессов разумной интеграции интересов. Они отвергают все формы культурного партнерства…

Половину ученой лапши, которую я сейчас развешивал на ушах братвы, дружно вставшей на цивилизованный путь, я и сам толком не понимал. Но слова, хорошо понятные большинству, арбитр должен был преподносить на тарелочке в окруже нии изысканного гарнира.

– …Проще говоря – занимаются вульгарный беспределом!

Слово было сказано, и оно немедленно нашло горячий отклик в сердцах присутствующих. Секунд тридцать я простоял на подиуме с поднятыми руками, пережидая всплеск эмоций. От беспредела страдали все: со своими можно было договориться – приватно или на сходняке при арбитре, зато наглая неорганизованная преступность была безотчетна и неподконтрольна. Я знал, что несколько самых авторитетных гауляйтеров старались спонсировать райотделы муниципальной милиции, чтобы те были построже с явными беспредельщиками. По слухам, даже прижимистый таганский Назаров по кличке Дядя Бакс раскошелился на два «форда» для милицейских патрулей и обеспечил оба экипажа английскими бронежилетами фирмы «Саути». Правда, нашу славную милицию не купишь за рупь двадцать. Райотделы принимали подарки от меценатов, но начальники все равно предпочитали особо не суетиться, философски рассуждая в том духе, что преступность есть неизбежное свойство капиталистического общества и стараться ее искоренить – все равно что вычерпывать море решетом. Впрочем, в начале восьмидесятых, когда я только-только пришел в МУР, философское ничегонеделание тоже можно было научно объяснить преимуществами социалистического строя, по законам которого преступность и так естественно вымрет со временем, а потому глупо кидаться на амбразуру. Другое дело, что в восьмидесятые начальство уже философствовало, а простые опера еще вкалывали, не очень-то надеясь на естественный мор в среде правонарушителей. И Яков Семенович Штерн вместе со всеми горбатился на родное государство как миленький. А вот теперь все тот же Яков Семенович встречается с мадам Фемидой и мадам Немезидой в частном порядке. И притом сам себе начальник. Гляди-ка, гражданин начальничек Штерн, как публика разошлась!…