Век Джойса - И Гарин

Йитс никогда не стоял на месте, он постоянно менялся и добился уникальной для художника ситуации: стал "гигантом" для самого себя. В Йитсе важна его эволюция, его самовосхождение к интеллектуальному величию или человеческой мудрости — как хотите. Он никогда не цеплялся за предыдущий опыт, но стремился к "вечному омоложению", сам писал по этому поводу:

Ты скажешь, как страшно, что страсть и гневНе остывают в сердце старика;Сильней, чем прежде, их огонь горит:Но чем еще могу Пегаса взгорячить?

Поэтика Йитса немыслима без новых ритмических форм, без ритмических перебоев и рефренов, без "динамичного синтаксиса".

Я пришел к выводу, что должен искать не того, чего добивался Вордсворт — слов в их обыденном употреблении, а яркий динамичный синтаксис.

Отказавшись от верлибра, Йитс много работал над ритмической структурой стихотворений. Он — великий мастер трансформации ритма: то замедленного, то прерывистого, но всегда до предела напряженного, эмоционального, полного трагических интонаций.

Поэзия должна быть "криком сердца". При всей своей обращенности к "магии", мифу, символу, Йитс декларировал свое стремление "покончить не только с риторикой, но и с напыщенной условностью… отбросить все искусственное, выработать в поэзии стиль, подобный обыденной речи, простой, как самая простая проза, как крик сердца".

Он медлил на базаре в Дромахере,читал себя в чужой толпе родным,Мечтал любить, пока земля за нимНе запахнула каменные двери;Но кто-то груду рыб невдалеке,Как серебро, рассыпал на прилавке,И те, задрав холодные головки,Запели о нездешнем островке,Где люди над расшитою волноюПод тканой сенью неподвижных кронЛюбовью укрощают бег времен.И он лишился счастья и покоя.Он долго брел песками в ЛиссаделлеИ в грезах видел, как он заживет,Добыв себе богатство и почет,Пока в могиле кости не истлели;Но из случайной лужицы червякПропел ему болотной серой глоткой,Что где-то вдалеке на воле сладкойОт звонкого веселья пляшет всякПод золотом и серебром небесным;Когда же вдруг настанет тишина,В плодах лучатся солнце и луна.Он понял, что мечтал о бесполезном.Он думал у колодца в Сканавйне,Что ярость сердца на глумливый светВойдет в молву окрест на много лет,Когда потонет плоть в земной пучине;Но тут сорняк пропел ему о том,Что станет с избранным его народомНад ветхою волной, под небосводом,Где золото разъято серебромИ тьма окутывает мир победно;Пропел ему о том, какая ночьВлюбленным может навсегда помочь.И гнев его рассеялся бесследно.Он спал под дымной кручей в Лугнаголле;Казалось бы, теперь, в юдоли сна,Когда земля взяла свое сполна,Он мог забыть о бесприютной доле.Но разве черви перестанут выть,Вокруг костей его сплетая кольца,Что Бог на небо возлагает пальцы,Чтоб ласковым дыханием обвитьТанцоров над бездумною волною?К чему мечты, пока Господень пылСчастливую любовь не опалил?Он и в могиле не обрел покоя.

В стихотворении "Строки, написанные в дурном расположении духа" (сб. "Дикие лебеди в Куле") символы почти не требуют расшифровки. Отношение лирического субъекта (героя) к череде годов, что "словно черные быки", уходят прочь, выражает горечь поэта. В образной системе "горькие" эмоции воплощены в структурообразующей антитезе "луна-солнце":

Когда смотрел я в последний разНа круглые зеленые глаза и длинные волнообразные телаТемных леопардов луны?И дикие ведьмы-леди из благороднейшихНесмотря на метлы и слезы, исчезли.Святые кентавры холмов исчезли.И нет ничего, кроме горького солнца,И мать-луна ушла.Теперь мне пятьдесят.Я должен терпеть кроткое солнце.

В космогонической системе символов Йитса луна — знак ночной (юношеской) субъективности, солнце — символ дневного (старческого) утилитаризма, прозаической объективности. Дихотомическое разделение двух миров подчеркивается уже тем, что образ луны раскрывается в контексте возвышающих сопоставлений, поэтических эпитетов и т. п. ("темные леопарды" ее пятен, ее свет — "зеленые глаза", излучающие сказочную таинственность), в то время как у солнца — только два эпитета ("горькое и кроткое").

Йитс считал, что поэзия Ирландии "всегда была чудесным образом связана с магией". Культура и земля Ирландии питали его собственный "магический реализм", давали "содержание его поэзии". Тема Ирландии доминирует в творчестве Йитса последнего десятилетия его жизни. Не случайно конец ирландского литературного возрождения обычно датируют 1939 годом — годом смерти У. Б. Йитса.

За несколько месяцев до кончины Йитс написал стихотворение Под сенью Бен Балбена, завершавшееся автоэпитафией:

Under bare Ben Bulben's headIn Drumcliff churchyard Yeats is laid.An ancestor was rector thereLong years ago, a church stands near,By the road an ancient cross.No marble, no conventional phrase;On limestone quarried near the spotBy his command these words are cut:Cast a cold eyeOn life, on death.Horseman, pass by!*

* Под сенью голой вершины Бен Балбена,На кладбище в Драмклиффе похоронен ЙитсЗдесь был священником его предокВ далекие времена, рядом стоит церковь,У дороги — древний крест.Никакого мрамора, никаких общепринятых фраз. —На известняке, добытом неподалеку,По его приказу, высечены слова:"Бросьте холодный взглядНа жизнь, на смерть.Всадник, следуй мимо!".

Великий ирландский поэт Йитс, как и великий ирландский писатель Джойс, остро чувствовал свою связь с родной землей, придававшей ему силу, точно мифическому Антею. Его дружба с Дж. Сингом и Августой Грегори крепилась тем же — укорененностью в почве Слайго. В юбилейной лекции о Йитсе, прочитанной Т. С. Элиотом в 1940-м, один великий поэт говорил о другом: "Он был одним из тех немногих поэтов, чья история есть история их собственной эпохи, кто сам является частью общественной мысли, которая не может быть понята без них".

Ирландия не только дала мировой поэзии XX века Уильяма Батлера Йитса — в определенном смысле она его поэтом сделала. Йитс понимал это, отмечая преимущество ирландских писателей, живущих в обстановке исторического кризиса, "который вызывает к жизни литературу, так как вызывает страсть". Йитс открыл миру ирландскую поэзию, и на протяжении почти шести десятилетий она воспринималась под его знаком. Найденные им образы, звучание его голоса, брошенные фразы вошли в плоть Ирландской литературы в не меньшей степени, чем шекспировские — в литературу Англии. В плеяде Йитса, отца "Ирландского литературного возрождения", было много известных поэтов, но ни один не поднялся на соседнюю с ним ступень почетного пьедестала.

Мне было рукой подать до него в Риверсдейле;Я знал, что старик по-прежнему ежечасноВ поисках совершенства и в муках рожденьяСтихов, хотя каждое слово ему подвластно;Я видел, как его катают по саду в кресле,В мучительном ожидании рифмы, звучащейДля завершенья строфы. Я медлил, не кралсяК дому, к его кабинету, к стене его спальниВ нее по утрам он стучался, требуя чашкуЧая. Я был беспорточный бродяга, спавшийПод кустами, рассказ о Великой Холере, черныйИ скорбный, как Рафтери под растерзанным терном.По тропинкам Слайго я ездил на осликах — развеОн не слышал их в детстве, упрямых, как время,так жеРазве годы спустя в гостиной в Куле не слышал,Как от чародейства на леднике скисли сливки?Он сам рассказал, как смылись чрезмерно юркие,Когда Полоумная Джейн замарала юбки,И как почтенные подмастерья пальтоПод нее стелили в обочине, и как бедный ТомЗаплясал от восторга, когда на рассвете в КрукенеМили света с птицами закукарекали:Всего лучше на вольном воздухе, — пишет Вордсворт.Я застал в орлином гнезде последнюю гордость.

Так писал в стихотворении К столетию Йитса Остин Кларк, преклонявшийся перед мэтром, чувствовавший на себе глубокую тень, отбрасываемую фигурой великого ирландца. Закончу другим стихотворением — реквием Одена, посвященным памяти Йитса:

Поэзия ничто не изменяет, поэзия живетВ долинах слов своих…

И далее:

Пой, поэт, с тобой, поэт,В бездну ночи сходит свет,Голос дерзко возвышай,Утверди и утешай…Пусть иссохшие сердца,Напоит родник творца,Ты в темнице их же днейОбучай хвале людей.

С Джойсом творчество Йитса объединяет смелое новаторство, восприимчивость к авангардным, модернистским идеям, тяга к мифологизации и усложненности символов, погруженность в бессознательное, психоаналитичность, автобиографичность образов, претворение в символы людей и событий собственной жизни, многослойный подтекст.