Источник - Айн

Он составил список архитекторов, чьи работы вызывали у него наименьшее омерзение, в порядке убывания достоинств, и занялся поисками работы — спокойно, методично, без гнева и без надежды. Он не задумывался, насколько мучительны для него эти дни, твердо зная одно — это надо делать.

Архитекторы, к которым он приходил, вели себя по-разному. Одни смотрели на него через стол добрым и рассеянным взглядом, всем своим видом показывая, что его стремление стать архитектором очень трогательно и похвально, но непонятно и, при всем сочувствии, достойно сожаления, как и многие другие заблуждения юности. Вторые улыбались ему, плотно сжимая губы. Их, казалось, радовало само присутствие Рорка в кабинете, ведь оно лишний раз напоминало им о том, какого успеха они добились. Третьи холодно цедили слова, как будто его стремление было для них личным оскорблением. Четвертые разговаривали резко и коротко, самим тоном давая понять, что им, конечно, нужны хорошие чертежники, нужны

постоянно, но к нему это никоим образом относиться не может, п потому не будет ли он столь любезен поубавить настырности и не вынуждать их высказаться по этому поводу более откровенно.

Это не было намеренным недоброжелательством и не основывалось на отрицательной оценке его способностей. Никто из них не считал его бездарным. Просто их совершенно не интересовало, хорош он или нет. Правда, иногда его просили показать свои работы, он протягивал их через стол, чувствуя, как мускулы руки непроиз-польно сжимаются от стыда. Ощущение было таким, словно с него срывали одежду, а стыд возникал не оттого, что его голое тело пыставлялось на обозрение, а оттого, что его рассматривали равнодушные глаза.

Время от времени он заезжал в Нью-Джерси навестить Камерона. Они вдвоем сидели на крыльце домика, стоящего на холме. Камерон укладывался в инвалидном кресле, сложив руки на коленях поверх старого одеяла.

— Как живется, Говард? Тяжеленько?

— Нет.

— Хочешь, дам тебе письмо к одному из этих подонков?

— Нет.

И больше Камерон не заговаривал на эту тему. Ему не хотелось об этом говорить, не хотелось думать, что его ученик будет отвергнут всеми и не найдет себе места во всем огромном городе. Когда Рорк приезжал к нему, он говорил об архитектуре, говорил спокойно и уверенно, как бы на правах истинного хозяина. Они сидели вдвоем, глядя на город, раскинувшийся вдали, за рекой, на самом краю горизонта. Темнеющее небо светилось как зеленовато-синее стекло. Дома казались облаками, проступившими на этом стекле, серыми облаками, замершими на мгновение в виде правильных прямоугольников. И лишь последние лучи заходящего солнца золотили их шпили…

Текли летние месяцы, и Рорк исчерпал свой список. Когда он пошел по второму кругу, значительно его расширив, он узнал, что о нем кое-что известно, и везде выслушивал одни и те же слова, произносимые то робко, то грубо, то гневно, то почти просительно: «Вас выгнали из Стентона. Вас выгнали от Франкона». У этих разных голосов было одно общее свойство — в них слышалось облегчение от того, что не надо принимать решение. Оно уже было принято другими.

Вечерами он сидел на подоконнике, курил, прижав ладони к стеклу. Город лежал у него под пальцами, стекло холодило кожу.

В сентябре он прочел в «Трибуне архитектора» статью Гордона Л.Прескотта, озаглавленную «Уступить дорогу новому». В ней утверждалось, что трагедия профессии архитектора заключается в тех трудностях, которые возникают на пути талантливого новичка, что в этой борьбе гибнут незамеченными великие таланты, что архитектура и сама гибнет от недостатка свежей крови и свежих идей. Автор заявлял, что поставил себе целью поиск перспективных новичков и намерен всячески поощрять их, развивать их дар, помогать им реализовать себя, как они того заслуживают. Рорк никогда не слышал о Гордоне А.Прескотте, но в статье чувствовалась искренняя убежденность. Он позволил себе переступить порог кабинета Прескотта с некоторым проблеском надежды.

Приемная Гордона Л.Прескотта была выдержана в серых, черных и пурпурных тонах — очень смело и в то же время сдержанно и корректно. Молодая, очень привлекательная секретарша сообщила Рорку, что мистер Прескотт никого не принимает без предварительной записи, но она с величайшей радостью запишет мистера Рорка на следующую среду, на два пятнадцать. В среду, ровно в два пятнадцать, секретарша с улыбкой попросила Рорка присесть и подождать всего минуточку. Без четверти пять он был допущен в кабинет Гордона А.Прескотта.

На Гордоне Л.Прескотте был твидовый пиджак в коричневую клетку и белый мохеровый свитер с высоким воротником. Ему было тридцать пять лет, он был высок и атлетически сложен, но выражение прозорливой житейской мудрости на его лице сожительствовало с нежной кожей, курносым носом и пухлым ротиком типичного кумира одноклассниц. Это лицо также отличалось глубоким ровным загаром. Светлые волосы Гордона Л.Прескотта были коротко подстрижены, как у прусского офицера. Словом, вид у него был подчеркнуто мужественный, подчеркнуто непритязательный. Чувствовалось, что впечатление, которое он должен производить, тщательно продумано и рассчитано.

Он молча слушал Рорка; глаза его походили на секундомер, аккуратно отсчитывающий каждую секунду, затраченную Рорком на произнесение каждого слова. Первую фразу он выслушал до конца, вторую прервал, коротко бросив: «Покажите рисунки», — словно

давая понять, что все, что может сказать Рорк, ему уже давно хорошо известно.

Он взял эскизы своими бронзовыми руками. И еще не посмотрев на них, сказал:

— Да— Да, как много молодых людей приходят ко мне за советом. Как много! — Он бросил взгляд на первый эскиз и поднял голову, in: успев рассмотреть его. — Конечно, начинающим особенно трудно ухватить связь между практическим и трансцендентным. — Он положил эскиз в низ пачки. — Архитектура, в первую очередь, понятие утилитарное, и проблема заключается в том, чтобы возвысить принцип прагматизма до уровня эстетической абстракции. Все прочее — чепуха. — Он скользнул взглядом еще по двум эскизам и тоже положил их под низ. — Терпеть не могу фантазеров, которые воспринимают архитектуру ради архитектуры как некий священный крестовый поход. Великий динамический принцип — это общий принцип. — Он бегло посмотрел очередной эскиз и положил его на место. — Окончательным критерием для художника являются вкусы и симпатии публики. Гений — это тот, кто умеет выразить всеобщее. Незаурядность заключается в том, чтобы научиться использовать заурядное. — Он взвесил стопку листов на ладони, увидел, что проглядел уже половину, и положил их на стол. — Ах да, — сказал он. — Ваши работы. Очень интересно. Но непрактично. Незрело. Нет внятности и дисциплины. Взрослости не хватает. Оригинальность ради оригинальности. Совсем не отвечает духу времени. Если хотите составить представление, в чем примерно общество нуждается сегодня особенно остро, вот смотрите. — Он вытащил из ящика стола рисунок. — Этот молодой человек пришел ко мне без всяких рекомендаций, желторотый новичок, никакого опыта работы. Когда научитесь создавать нечто подобное, у вас больше не будет необходимости искать работу. Я взглянул на этот его единственный эскиз и немедленно взял его к себе, на целых двадцать пять долларов в неделю. Нет ни малейшего сомнения, что он — потенциальный гений.

Он протянул эскиз Рорку. На рисунке был изображен дом в виде силосной башни, в котором непостижимым образом проступали черты Парфенона, предельно упрощенного и будто страдающего дистрофией.

— Вот, — сказал Гордон Л.Прескотт, — это и есть оригинальность, новое в вечном. Старайтесь стремиться к чему-то подобному. Честно говоря, я не могу предсказать вам великое будущее. Будем

откровенны. Я не хотел бы своим авторитетом порождать у вас иллюзии. Вам еще многому надо учиться. Сейчас я не взялся бы гадать, какой у вас талант и как он может развиться в будущем. Но если вы будете упорно трудиться, возможно… Однако архитектура — тяжелая профессия, и конкуренция в ней очень велика, очень… А теперь, с вашего позволения, меня ждут другие посетители…

Поздним октябрьским вечером Рорк возвращался домой. Кончался еще один из вереницы дней, растянувшихся в месяцы. Он затруднился бы припомнить, что было с ним сегодня, с кем он встречался, в какой форме получил отказ. Все его силы сосредоточивались на тех нескольких минутах, когда он попадал в очередной кабинет. Это надо было сделать, а когда все было позади, это его больше не касалось. Возвращаясь домой, он вновь обретал свободу.

Перед ним вытянулась длинная улица. Ряды домов, как высокие речные берега, сходились впереди так близко, что ему казалось, будто он может расправить руки и, ухватившись за шпили, раздвинуть дома. Он шел стремительно; мостовая, словно трамплин, подбрасывала его вперед на каждом шагу.