Музыка, вперед! - Шарль Эксбрайя

– Судя по вашему «минестроне а ля романа», вы напишете замечательную книгу. Но вынужден заметить, что вы забыли добавить туда шалфей.

– Не вижу никакой необходимости.

Он подскочил:

– Но это нарушает традицию!

И они бросились в увлеченную дискуссию по вопросу совместимости шалфея и «минестроне а ля романа». А в это время горели города, взрывались мосты, жители покидали свои дома, а по дорогам Атилии шли люди из Висконсина, Огайо, Па-де-Кале, Савойи, Вюртемберга или Баварии, не зная ничего об этих прекрасных пейзажах, среди которых они умирали…

Барбьери и Пицци, крадучись, подошли к окну школы и заглянули внутрь. Пицци проворчал:

– Эта свинья ни о чем не беспокоится. Пошли, Николо, придется помешать ему переваривать пищу!

Они бесшумно приблизились к двери и, внезапно распахнув ее, ворвались в комнату. Но вопреки их ожиданиям, ни Феличиана, ни Данте не выглядели испуганными. Комиссар строго спросил:

– Прежде чем входить, принято стучаться! Что вам угодно?

Они переминались с ноги на ногу, не зная, как себя вести.

– Мы пришли предупредить, что уезжаем в Фоджу.

– Вам удалось найти колеса от машины?

– Нет. Мы пойдем пешком.

– Отлично. Счастливого пути!

Пицци рухнул на единственный стул.

– Вот-те на! Счастливого пути! Как тебе это нравится, Барбьери?

– Наглец!

– На мой взгляд, мы ему надоели еще больше, чем он нам.

По наглому тону Бутафочи понял, что не сможет так легко от них избавиться.

– Что вы собираетесь предпринять?

Пицци ответил:

– Просто-напросто взять тебя с собой!

– В Фоджу?

– В Фоджу.

– Пешком?

– Пешком.

– Вы меня удивляете.

– Ничего. Пошли!

Пицци вынул револьвер:

– Лучше не заставляйте меня применять силу!

– Но ведь тогда будет много шуму, не так ли?

– Я умею пользоваться рукояткой – это тише. Ты не представляешь, как мне удавалось изуродовать лица с помощью рукоятки.

– Хорошо. Я иду.

– Никонец я слышу разумную речь. Я был уверен, что ты не захочешь расстаться с нами.

Феличиана ни единым жестом не возразила против грубого вмешательства, и Данте даже показалось, что ее совсем не волнует происходящее. Но, перехватив ее взгляд, он успокоился.

Прежде чем выйти и погрузиться в опасную темноту ночи, Барбьери осторожно огляделся по сторонам. Убедившись, что все тихо, он подал знак Пицци. Тот подошел, толкая комиссара перед собой.

– Эй, Николо, толстую мамашу оставим здесь?

– Хватим с нас тяжелого груза.

– А она не устроит нам какой-нибудь гадости?

– Ты ее видел? У нее так трясутся поджилки, что она не скоро будет в состоянии выйти из дома. Пока она предупредит остальных, мы будем далеко!

Но вопреки их расчетам, они не ушли далеко. В километре от Страмолетто их пригвоздил к месту громовой голос:

– Музыка, вперед!

Они не видели музыкантов, но их окружали со всех сторон аккорды «Фуникули-Фуникула», беспорядочные, но искренние. Какофонию дополнял хохот Бутафочи. Полицейские окаменели, силясь понять, что происходит. Этот смех и насмешливая музыка в темноте, таящей смерть, приобретали неземное величие. Вскоре, не переставая играть, музыканты окружили беглецов, и Черные Рубашки узнали Аттилио Капелляро, Джанни, Веничьо, Венацца, Бонакки, де Беллиса и Бергасси. К ним, задыхаясь от бега, приближалась учительница. Пицци злобно сказал:

– Это толстая! Если бы ты меня послушал, Николо…

Полицаи стали браниться и угрожать музыкантам, но те играли с таким энтузиазмом, что заглушали ругань. Бутафочи подошел к Феличиане и взял ее за руку:

– Я знал, что могу на вас положиться!

– Как вы могли подумать, что я позволю им увести вас. Вы же не успели мне объяснить, почему вы считаете необходимым добавлять шалфей в «минестронс а ля романа»?

– А откуда музыка?

– Эти мошенники могли ожидать чего угодно, только не музыкальный концерт, мы рассчитывали ошеломить их и избежать драки.

Барбьери вновь обрел хладнокровие:

– Ты не уйдешь от нас, Бутафочи. Если мы умрем, то и ты умрешь вместе с нами!

Он поднял пистолет и приготовился выстрелить. Но в тот момент, когда он собирался нажать на гашетку, хлопнул выстрел. С пробитой головой фашист тяжело рухнул на землю. Голос карабинера спросил:

– Будешь продолжать, Пицци?

– Нет.

– Отдай пистолет Аттилио!

Полицейский повиновался.

– Хорошо. А теперь валяй в Фоджу. Иди прямо и не сворачивай.

Пицци, не пикнув, зашагал вперед. Когда стихло эхо его шагов, карабинер сказал:

– Я выстрелил, чтобы избежать худшего. По-моему, я сделал это вовремя.

Все принялись благодарить Джузеппе, особенно Бутафочи, который был обязан ему жизнью. Только Феличиана выглядела огорченной:

– Мне так хотелось, чтобы все закончилось музыкой.

Затем все пошли обратно в деревню, кроме де Беллиса и Бонакки, которые остались, чтобы скрыть тело Барбьери под камнями, пообещав вернуться за ним позже и похоронить его по-христиански.

Пицци никуда не ушел. Удалившись на некоторое расстояние, он остановился, лег на землю и затаился. Он больше не думал о немцах, о том, что они могут забрать его в действующую армию и отправить на фронт. Он не думал о спасении, которое ждало его в Фодже. Он жил отныне одной ненавистью. Как ни странно, но он обвинял в убийстве Барбьери комиссара, а не карабинера. Именно ему он хотел отомстить. Он уловил шорохи и догадался, чем занимаются де Беллис и Бонакки. Если бы у него было оружие, он подкрался бы сзади и убил обоих. Но подонок карабинер отнял у него револьвер. Пицци решил остаться в лесу до утра, а потом незаметно вернуться в Страмолетто, спрятаться там и дождаться прихода немцев. Он расскажет им все, что случилось, и приведет их к телу Барбьери. Он заставит немцев спалить эту дыру до тла. Его не пугает перспектива отправиться на бойню, если сначала ему позволят насладиться зрелищем расстрела Капелляро, Веничьо и всех их дружков.

Карабинер считал своим долгом делать обход Страмолетто поздно вечером, когда все спят, чтобы убедиться, что все в порядке. Закончив с этим, он возвращался к себе, как вдруг на его пути возникла фигура.

– Вы, Пепе? Что вы делаете на улице ночью вместо того, чтобы лежать в своей постели?

– Аттилио мне рассказал… Ты случайно не моего прикончил?

– Вашего?…

– Полицейского, которого я поклялся убить? Его зовут Пицци.

– Не волнуйтесь, это не он. Я отправил в мир иной Барбьери.

– Спасибо, Джузеппе. Теперь я могу спокойно заснуть. Я очень беспокоился. Хоть Изабелла и уверяет меня, что это не так, но но самом деле она никогда не простит, если я не сдержу слова. Слово священно, не правда ли, сынок?

У карабинера не хватило духу признаться, что в эту минуту Вито Пицци должен быть уже очень далеко.

Истощенный до крайности, на грани обморока, Виргилий брел домой. Он так и не нашел дона Лючано. И все же он был уверен, что обшарил все возможные укрытия. И ничего! Он зажег лампу и протянул руку к остаткам хлеба и двум луковицам. Это был весь его скудный ужин. Впрочем, ему ничего не хотелось, его пожирала «криппамания». Бросив хлеб с луком, он упал на колени перед распятием, моля Бога дать ему силы отыскать труп и вывести преступников на чистую воду. Но вспомнив, что Бог позволил американским захватчикам вступить на землю Италии, он понял бесполезность своей мольбы. Бог оказался антифашистом. Никогда он не позволит отыскать труп дона Лючано! Но кто может знать наперед, что будет в следующую минуту? Пути господни неисповедимы! Сандрино Виргилий, маленький горбатый сапожник, с душой корявой, как и его тело, вошел в спальню и прямо в одежде повалился на кровать. Но тут же с воплем вскочил: в его кровати кто-то лежал! Он забормотал:

– По… по какому праву? Кто вам позволил?

Незнакомец упрямо молчал. Тогда сапожник сходил на кухню за лампой.

– Вы будете отвечать?

Неподвижность самозванца придала Виргилию смелости:

– Убирайтесь отсюда, не то пожалеете!

Он схватил дубинку, которую всегда держал в комнате на случай, если в дом заберутся воры, и решительно шагнул к кровати, держа лампу над собой. Истошный крик огласил дом, когда он узнал дона Лючано, мирно почивавшего на его постели. Внезапно он начал смеяться, не в силах совладать с собой. Шатаясь, он добрался до кухни. Повсюду искать синьора Криппа, а найти его в собственном доме! Может, покойник пришел, чтобы забрать его с собой? Стоит ли отказываться от приглашения столь могущественного и богатого человека, как синьор Криппа? Вот удивятся в деревне, когда узнают, что он покинул их в компании с синьором Криппа! Восхищенный этой идеей, Виргилий вернулся в комнату со словами:

– Договорились, дон Лючано, я иду с вами.