Агасфер - Стефан Гейм

Подобное утверждение решительно противоречило всему, чему научился Эйцен у доктора Мартинуса и иных университетских преподавателей, поэтому он не преминул возразить: «Упаси Бог, леди, чтобы каждый начал веровать по собственному усмотрению, сам бы решал, крестить ему детей или нет и как принимать святое причастие; религия – это дело властей, от нее зависит всеобщий порядок; иначе среди нас кишмя кишели бы разные сумасброды, еретики и бунтовщики, а с церковью и законом было бы покончено; есть только одна истина, и доктор Мартинус Лютер написал о ней в своем катехизисе, чтобы она стала доступной даже женщинам, что делает сей труд особенно ценным; если же сэр Агасфер выступит перед иудейской общиной и расскажет о своей встрече с Иисусом Христом, который был обетованным Спасителем, или Мессией, то иудеям больше не понадобится ждать своего, другого мессию и они с чистой совестью смогут обратиться в единственно истинную, христианскую веру».

Жар, с которым Эйцен отстаивал свой план, заставил леди Маргрит подумать, что вряд ли магистр так уж близко к сердцу принимает обращение иудеев в христианскую веру, за этой горячностью скрывается какой-то умысел, только непонятно какой; она уже приготовилась дать магистру отпор, однако Агасфер, чтобы успокоить ее, тронул за руку, а господина Эйцена поблагодарил за столь большую заботу о духовном благополучии своих единоверцев и сказал, что поразмыслит над его предложением: дескать, о Равви можно поведать многое, недаром четверо евангелистов частенько расходятся в своих свидетельствах; вслед за этим он пригласил гостей в дом, к которому, как оказалась, они и подошли.

Семьи магистра Эйцена и барышни Штедер отнюдь не прозябали в бедности, ибо торговля сукном и шерстью, а также коммерческое судоходство позволяют иметь определенный достаток, поэтому в домах Эйценов и Штедеров жили далеко не впроголодь, у каждого была своя комната, своя кровать, своя пара белья, но дом, куда их привел сэр Агасфер, пускай и не был собственным, а лишь арендованным на время, показался обоим прямо-таки дворцом, превосходящим своею роскошью все, что они когда-либо видели, настолько богато он был обставлен и красиво изубран. Нога утопала тут в пестром ковре, похожем на лужайку с цветами, мебель резная, самой искусной работы – столы, стулья, шкафы, а до чего хороши деревянные подставочки под тарелки и кубки; последние сияют полированным серебром или позолотой; рядом с ними стоят резные фигуры из благородного дерева и слоновой кости. Тяжелые подсвечники и канделябры, тоже серебряные, превосходили искусностью работы знаменитые шандалы церквей Св. Иакова и Св. Петра, а толстые восковые свечи отбрасывали мягкий свет на людей и предметы обстановки, особенно на гобелены, один из которых изображал голых нимф, играющих с носорогом, а другой – троянского принца Париса, выбиравшего из трех богинь самую красивую: все три богини были крутобедры и пышногруды, совсем как леди Маргрит, которая между тем скинула уличную пелерину и вышла пригласить гостей к столу в платье, столь выгодно подчеркивающем ее прелести, что у магистра Эйцена захватило дух. На столе красовались изысканные яства: птица рябчик, фаршированная рыба, жаркое разных видов, все блюда, как с улыбкой пояснил сэр Агасфер, строго кошерные, но с пикантными приправами; в дорогих бутылях венецианского стекла соблазнительно мерцало вино. В одном из эркеров расположились двое музыкантов, один с лютней, другой со скрипкой, они наигрывали нежнейшие мелодии, причем тот, у кого была лютня, еще и пел сладким голосом хоть и не о божественных, небесных радостях, зато о любви и сердечной страсти. Трапеза удалась на славу, тем более что Агасфер как хозяин дома уселся во главе стола, магистру посчастливилось занять место с леди Маргрит, а Лейхтентрагер присоседился к барышне Штедер, таким образом, ниточки, которые завязались еще во время прогулки, продолжали свои хитросплетения.

Настроение у магистра Пауля было превосходным, чему немало способствовали прекрасные еда и питье, к тому же ему горячила кровь близость обворожительной соседки, леди Маргрит, или принцессы Трапезундской, которая подкладывала в его тарелку лучшие куски и подливала в его кубок чудесное вино, при этом он каждый раз заглядывался на движение ее роскошных плеч, которые так и хотелось укусить, забыв о прочих яствах, а также на пышный бюст, готовый вот-вот выскочить из лифа.

Барышню Штедер тоже все больше распалял ее застольный кавалер, который сладко нашептывал ей на ушко, что ее девические прелести сводят его с ума и что он хотел бы ласкать ее, как это делают ангелочки или же бесенята, то есть сзади, что он зацеловал бы ее сверху донизу, дабы они вдвоем изведали то высшее блаженство, которое человек может испытать уже на земле, и что, дескать, удерживает его единственно верность своему другу, Паулю Эйцену, который сам давно вожделеет от нее тех утех, которым предавался Святой Дух с Девой Марией.

Поскольку Барбаре подобные услады были известны лишь понаслышке, не считая собственных девичьих ночных забав, то кровь жарко бросилась ей в голову, а также в то место, которым ведьмы скачут по воздуху на метле, отправляясь на брокенбергский шабаш, ее бедную головку заполняют видения голых тел, слившихся в сладострастных объятиях, поэтому ей хватает сил лишь прошептать Лейхтентрагеру, чтобы он, Бога ради, прекратил подобные речи, иначе она пропадет на месте.

Тут сэр Агасфер разлил по бокалам из особой бутылки сладкое, тяжелое вино, о котором он сказал, что сам дьявол вырастил лозу для него, однако реббе Йошуа, которого христиане называют Иисусом, благословил это вино на последней вечере со своими учениками, поэтому оно способно исполнить самые сокровенные желания того, кто его пьет. Затем Агасфер подал знак музыкантам, те вышли вперед, певец с лютней отвесил поклон леди Маргрит, потом барышне Штедер и запел:

От страсти я горю лучиной на ветру.Приди, отдайся мне,Иначе я умру.Иначе я умру!

Падучею звездой к тебе я прилечу.О, будь, прошу, моей,Я так тебя хочу.Я так тебя хочу!

Коль на земле любовьБлагословил Господь,То пожалей и тыТомящуюся плоть.

Мою живую плоть!

Взволнованная этими словами и музыкой, Барбара заглянула глубоко в глаза Лейхтентрагера, а магистр – в глаза леди, после чего оба, загадав тайное желание, пригубили волшебного вина. Сэр Агасфер снова подал знак, позади него раздвинулся темный занавес, одна половина вправо, другая влево, открывая еще одну залу, не менее роскошную, чем столовая, только поменьше, а посреди нес – широкую кровать с мягкими подушками, над кроватью балдахин, полог которого расшит золотом и украшен золотой бахромой.

А теперь, возгласил сэр, пора обвенчать молодую пару, но так, чтобы все было честь по чести: дескать, он и леди станут свидетелями, а его друг Лейхтентрагер свершит по всем правилам надлежащий обряд не хуже самого господина магистра.

Затем он пригласил жестом Пауля и Барбару встать у изножья кровати. Лейхтентрагер внезапно оказался в священническом облачении – все черное, только кружевной воротничок белый; в руках он держал книгу, но была ли то Библия или же нет, Эйцен не понял, ибо в голове у него помутилось, и он одновременно видел себя у кровати с нареченной ему невестой, но мерещилось ему и то, что рядом с ним стоит Маргрит, причем нагая, словно Ева на картине виттенбергского живописца, мастера Кранаха, совершенно голая, если не считать драгоценного ожерелья и золотых браслетов.

Лейхтентрагер, раскрыв книгу, прочитал: «И сотворил Бог человека по образу и подобию Своему, по образу Божию сотворил его: мужчину и женщину. Ибо сказал Господь Бог: нехорошо быть человеку одному; сотворим ему помощника, соответственного ему. Муж, оказывай жене должное благорасположение; подобно жена мужу. Жена не властна над своим телом, но муж. Жены, повинуйтесь своим мужьям, как Господу, потому что муж есть глава жены, как и Христос глава Церкви. Но как Церковь повинуется Христу, так и жены своим мужьям во всем». Магистру хорошо знаком этот текст, он знает, что Лейхтентрагер зачитывает его дословно, точнехонько, до последней буквы, однако благочестивые слова звучат сейчас издевкой, даже святотатством, тем более что все помыслы его устремлены не к худосочной Барбаре, а к голой Маргрит, которую как ее хозяин и господин обнимал стоявший рядом еврей. Магистр вздрогнул от неожиданности, когда услышал вопрос Лейхтентрагера: «Желаешь ли ты, Пауль фон Эйцен, взять в жены из рук Божьих присутствующую здесь девицу Барбару Штедер и обещаешь ли любить ее, уважать и хранить ей верность, пока не разлучит вас смерть?» – «Да», – ответил он, но не потому, что хотел, просто он почувствовал, что все это предначертано ему с того памятного дня и той встречи в лейпцигском трактире «Лебедь»; затем он услышал, как Лейхтентрагер обратился к Барбаре, спрашивая, желает ли она взять в мужья присутствующего здесь Пауля фон Эйцена, всецело повиноваться ему и быть всегда покорной, пока ее с ним не разлучит смерть, до него донесся ее утвердительный ответ, он увидел, как Лейхтентрагер, воздев руку, благословил новый брачный союз во имя Отца, и Сына, и Святого Духа, словно он действительно посвящен в церковный сан и чуть ли не распоряжается по-свойски Святой Троицей. Затем он увидел, как Барбара тут же легла на кровать и простерла руки, только не к нему, а к его приятелю Гансу. Тот же наклонился, расстегнул пряжку на башмаке, причем со своей хромой ноги, снял башмак и положил поверх одеяла на живот невесты, приговаривая: «Знай же, под чьим сапогом ты отныне будешь жить и кто твой господин»; и Маргрит, или принцесса Трапезундская, или леди, принялась хлопать в ладоши, корчась от смеха. Сэр Агасфер был более сдержан, он лишь слегка улыбнулся и спросил, не собирается ли господин магистр присоединиться к новобрачной.