Введение в языковедение - Александр Реформатский

Так как терминология – это в идеале строгая и «умная», т. е. опирающаяся на чисто интеллектуальные стороны слова, часть лексики, то экспрессия ей несвойственна3. Поэтому, например, такие слова–термины, как валик, сапожок, кулачок, язычок, мушка, дужка и т. п. (заключающие в себе уменьшительные суффиксы, помогающие в общем языке создать экспрессивное слово), «отграничены» от уменьшительно–ласкательной экспрессии и от своих неуменьшительных (так как нет терминов сапог, кулак, язык, муха, дуга, а вал и валик не образуют той пары, которая есть в нос – носик, шар – шарик, сад – садик, кот – котик и т. п.).

В связи с этими изменениями значения слово, становясь термином, обычно теряет свои прежние лексические связи с синонимами и антонимами, которые, как мы уже видели выше (см. § 16–17), давали объективный критерий к определению значений слов.

Например, шестерня как бытовое слово – «шесть лошадей в одной упряжке» имеет дублет шестерка, но шестерня как технический термин этого синонима лишается; конус как термин геометрии никак не может иметь синонима сцепление, тогда как в автомобильной терминологии устаревшее конус как раз и есть синоним для нового и более правильного термина сцепление («выжать конус» – «выжать сцепление»).

Жар в общем языке имеет антоним холод, но термин жар – «раскаленные угли» в кузнечном деле никакого антонима не имеет.

Чтобы быть хорошим членом терминологии, термин должен быть удобным для образования производных терминов, создающих рациональную и осмысленную семью терминов.

Если основной термин – существительное, то от него просто произвести прилагательное, глагол, через прилагательное – новое существительное и т. д. Если же основной термин «имеет форму» прилагательного, то весь этот путь необходимых параллельных терминов сильно затруднен. Например, в русской грамматической терминологии такими «неудобными» исходными терминами являются: подлежащее, сказуемое, существительное, прилагательное, числительное, запятая, а также составные термины с предложно–падежными конструкциями типа точка с запятой или неизменяемые слова типа тире. В самом деле, от термина сказуемое надо произвести существительное сказуемость (неудобное ввиду многозначности: сказуемость – несказуемость), от него – прилагательное сказуемостный и далее существительное сказуемостность, которое не менее понятно, чем сказуемость, и непонятно, чем от последнего отличается по значению. С этой точки зрения совершенно, казалось бы, равноценные термины языкознание и языковедение все–таки неравноценны; второй из них удобно окружен параллельными терминами: языковедческий, языковед, языковедные вопросы и т. п., тогда как первый не имеет такого окружения.

Есть еще одно качество, существенное для терминов. Это их международность. Как раз в области политики, науки, техники обычнее всего осуществляются международные связи, и поэтому вопрос о взаимопонимании людей разных наций и языков здесь является очень важным. Не говоря уже о международных съездах и конференциях, можно ограничиться хотя бы вопросом о чтении специальной литературы; общность терминологии, даже и при разном фонетическом и грамматическом оформлении терминов в каждом отдельном языке, дает предпосылку понимания сути дела при чтении книги по данной специальности, хотя бы и написанной на неизвестном для читателя языке.

Откуда же берет язык термины? Пути здесь разные.

Первый путь – это употребление в качестве термина своего слова общенародного языка. Положительная сторона здесь в том, что свой словарный состав сохраняется, язык не засоряется иноязычными словами и «слово», взятое в качестве термина, считается в общем понятным любому говорящему на данном языке.

Однако все это не совсем правильно. Прежде всего, слово как термин имеет иное значение, метафорическое, а иной раз и метонимическое, что еще труднее разгадать, исходя из основного и прямого значения. Так что, понимая значение обычного слова, не всегда легко понять значение термина: например, кап (известно как звукоподражательное: кап–кап) – «наплыв на стволе дерева, в частности карельской березы, из чего делают портсигары и другие изделия»; плес – «открытое водное пространство», как термин рыбного дела – «хвост сома»; цветок как охотничий термин – «хвост зайца»; соколок – уменьшительное от сокол, а как собаководческий термин – «выдающаяся часть грудной клетки»; скамья – «лавка», у собаководов – «спина борзой» и т. п.

Возможность достаточного контекста[ 177 ] («хорошо выступающий соколок выжловки» и т. п.) спасает эти термины от неправильного понимания (соколок – «вид птицы» и т. п.), но не всегда приводит к правильному пониманию термина.

Во избежание этих неясностей терминология часто «отграничивает» термины от обычных слов фонетически или грамматически. Так, в отличие от обычного слова úскра в технике употребляется искра, так как для искры свойственно «возгораться в пламя» (А. И. Одоевский) (в прямом и переносном значениях этого слова), «искры гаснут на лету» (Я.П. Полонский), но искра не «гаснет на лету» и из нее ни в коем случае не «возгорается пламя». В этом случае использован акцентный дублет (т. е. то же слово с другим ударением) из южновеликорусских говоров (ср. злоба, свекла[ 178 ]), но это никак нельзя рассматривать просто как диалектизм, техническое просторечие – нет, это стремление «отграничить» термин от слова в его обычном и привычном значении.

Другая возможность «отграничения» термина – морфологическая. Так, обычное слово лоб склоняется с «беглой гласной»: лба, лбу и т. д., тогда как термин теннисной игры лоб – «удар, перебрасывающий мяч через голову противника», склоняется без изменения звукового состава корня: лоб, лоба, лобу.

В словообразовании производных терминов также может возникать различие терминов и не терминов; так, от слова шапка прилагательное будет шапочный («прийти к шапочному разбору»), а от полиграфического термина шапка («общий заголовок для нескольких заметок в газете») – прилагательное–термин шапковый (ср. «шапковая верстка газеты»).

Указанных трудностей избегают термины, являющиеся заимствованными чужими словами. Они входят в язык как кличка, этикетка, почти как собственные имена (комбайн, контейнер, бульдозер и др.). Как названия вещей и явлений (фен, преамбула, эмбарго и т. п.) они при изолированном употреблении чисто номинативны и получают семасиологическую функцию только после образования производных терминов, когда общность понятия выступает как связующее разные номинации различных слов. Такие заимствованные термины – чужеязычные слова не смешиваются с обычными словами; они отдельны, однозначны, стоят вне экспресии. И таких случаев много в любой терминологии. Выбор языка–источника этих терминов обусловлен реальной исторической практикой, поэтому здесь очень ясно можно показать связь народов и наций и характер их культурного взаимодействия. В русском языке коневодческая терминология по преимуществу состоит из тюркских слов, благодаря общению с татарами (лошадь, табун, аргамак, аркан, буланый, каурый, чалый, игреневый и т. п.); морская – область голландизмов (бугшприт, фок, грот, ют, баки т. п.); кулинария и театр, а также в более позднее время электротехника и авиация – французские термины (меню, ресторан, бульон, рагу, консоме, крем; партер, бенуар, бельэтаж, рампа, антракт, афиша, дебют, па, ритурнель; пассатижи, монтер, шасси, фюзеляж, планер и т.п.); спортивные – английские (спорт, старт, финиш, чемпион, футбол, теннис, тайм, сеттер, пойнтер и т. п.).

Недостатки заимствованных слов из отдельных языков заключаются в том, что свой язык засоряется случайным чужеязычием, что отражается, прежде всего, на пестроте самой терминологии и на разрыве международных связей, так как разные народы могут заимствовать терминологию той же области из различных языков. Так, в русском языке название мастера горного дела штейгер взято из немецкого (буквально «подъемщик», от steigen – «поднимать», чего русское штейгер никак не выражает); во французском эта должность называется maitre–mineur, т. е. «мастер–шахтер», а в английском head miner – «главный шахтер» (head в английском – «голова, глава» и по конверсии «главный»). Еще интереснее случай с названием той специальности, в ведении которой сосредоточена «стрижка, бритье, завивка»: в русском языке испорченное немецкое слово парикмахер, в немецком должно было бы быть Peruckenmacher, т. е. «делатель париков» (от Perũcke – «парик» и machen – «делать»), но немцы эту специальность называют Friseur (от французского friser – «завивать»), однако французы так ее не называют, а именуют coiffeur (буквально «причесыватель», от coiffer – «причесывать»); таким образом, русские называют по–немецки, немцы – по–французски, а французы – по–своему, но не тем словом, что немцы. Эти примеры показывают, что ни систематичности, ни международности терминологии при случайных, хотя исторически и оправданных, заимствованиях терминов не получается. Кроме того, при устном бытовом усвоении терминов (что особенно часто встречается в области ремесленной техники благодаря непосредственному общению ремесленников разных наций и языков) возникают искажения слов на почве народной этимологии[ 179 ].