Гинекологическая проза - Анна Бялко

В середине этого (впрочем, может быть, и следующего, они мало различались между собой) дня Оля почувствовала неясную боль в пояснице. Сперва она даже не выделила ее как отдельную, внешнюю боль, настолько ей было плохо в целом, но постепенно боль монотонно усилилась, затем распалась на периодические ритмичные спазмы и директивно заставила себя заметить. Единожды заметив, отключиться от нее было невозможно, боль мерцала и пульсировала, отдаваясь из поясницы уже по всем участкам тела. Напуганная Оля пожаловалась Мише, тот тоже испугался и предложил вызвать скорую.

Перспектива общения с чужими врачами показалась Оле страшнее, чем любая боль, к тому же уже завтра пора было ехать ложиться к Кравковой, и она истерически запротестовала. Но что-то делать было надо, и Оля решила попытаться справиться с болью какими-нибудь домашними средствами, а первым из таковых она всегда считала горячий душ.

Держась одной рукой за спину, другой за Мишу, Оля встала с дивана и медленно пошла по направлению к ванной, но вдруг в середине коридора Миша, издав испуганный возглас, резко отпустил ее. Оля в недоумении прислонилась к стенке, обернулась и тоже увидела капли крови на полу и свою окровавленную ногу.

На шум в коридор вышла Мишина бабушка, окинула сцену взглядом и, ни слова не говоря, удалилась. Через секунду Оля с Мишей услышали, как она диктует адрес по телефону своим поставленным голосом.

Скорая приехала через полчаса. Раздался резкий звонок, в квартиру вошла средних лет полноватая женщина в белом халате, окинула Олю, которая так и сидела в коридоре на полу, боясь пошевелиться, быстрым взглядом, и скомандовала:

– Все ясно, поехали.

Оля попыталась промямлить что-то на тему, что, может, не надо, ей завтра и так в больницу, но женщина даже слушать не стала, взяла крепко за руку выше локтя, подняла и вывела из квартиры. Миша, неловко пытаясь поддержать Олю с другой стороны, устремился следом.

У подъезда стоял медицинский «Рафик», шофер читал книжку. Фельдшерица распахнула боковую дверцу, впихнула Олю внутрь, сама села рядом с шофером, сказала по рации: «У меня аборт в ходу, едем в пятидесятую», хлопнула дверцей – и понеслись.

Понеслись, впрочем, весьма относительно. Никаких сирен и мигалок, ехали спокойно, фельдшерица читала шоферу книжку вслух. Книжка почему-то была детская, текст был Оле явно знаком, она читала его когда-то раньше и теперь всю дорогу пыталась понять, что же это за книжка, но память отказывалась работать, и это страшно злило, как будто что-то зависело оттого, вспомнится название или нет.

Машина сделала несколько коротких поворотов и остановилась во дворе невысокого здания грязно-желтого цвета. «Приехали», – сказал шофер. Фельдшерица вышла и скрылась в дверях. «А вы чего ждете, вылезайте», – обратился шофер к Оле с Мишей.

Миша быстро выскочил и помог Оле, в это время из двери показалась низенькая бабулька в замызганном, когда-то белом халате.

– Которую тут привезли с выкидышем? – закричала она, хотя кроме Оли, Миши и шофера никого вокруг не было.

– Так, давай быстро, заходь, – сказала она, пропуская Олю в дверь перед собой, а Мишу, направившегося было вслед, остановила ладошкой.

– А тебе, милок, нельзя, ты тут подожди, а лучше иди домой, в справочной узнаешь потом, это быстро не делается.

Растерянное Мишино лицо мелькнуло последний раз в сужающемся дверном проеме, и дверь захлопнулась. Оля осталась одна.

Она покорно последовала за бабулькой по темноватому проходу, закусив губу, чтобы не вскрикивать, когда боль проявлялась особенно сильно. Боль была ритмичной, спастической – сожмет, так что не вздохнуть, потом слегка отпустит, потом новый приступ… «Да это же схватки, – вдруг догадалась Оля. – Те самые, какие при настоящих родах бывают. Господи, только бы не закричать».

Бабулька обернулась к Оле, подтолкнула ее к низенькой скамеечке, притулившейся около стенки возле открытой двери:

– Посиди тут пока, счас позовут, – и нырнула в дверь.

– Ребят, привела я девочку на чистку, ждет, – раздался ее голос, и в ответ:

– Пусть посидит немножко, мы тут скоро. Тебе чаю наливать?

Сквозь дверь была видна часть комнаты, или кабинета, стол, заваленный разными папками, медицинскими карточками, прочим барахлом, за ним открытое окно, зелень кустов, смеркающийся июньский день. Откуда-то изнутри доносились голоса, звон посуды, какой-то шорох, иногда мелькали человеческие фигуры в белом – врачи пили чай.

Оля сидела, скорчившись на своей скамеечке, в промежутках между схватками старательно разглядывая коричневое клеенчатое покрытие, рваный уголок, из которого вылезала бурая пакля, разводы грязи на кафельном сером полу. Когда схватка накатывала особенно сильно, она цеплялась обеими руками за край скамеечки и тихонько раскачивалась вперед-назад. Неизвестно, сколько она так просидела, но вдруг схватки утихли, и стало горячо и мокро внизу живота. Оля приподнялась со скамеечки, пузырящийся поток крови хлынул по ногам, растекаясь лужей на грязном полу. Посреди этой лужи трепетал странный, полупрозрачный, стеклянистый комок размером с грецкий орех.

Все это Оля видела и осмысляла чуть отстраненно, как сквозь стекло, будто бы со стороны, будто кто-то другой стоит над лужей собственной крови неизвестно где. Вчуже мелькнула мысль: «Что это там такое странное?», и пришел ответ: «А это собственно зародыш и есть». Следующая мысль была – уйти отсюда поскорее, пока никто не видел. Но тут в памяти выплыли откуда-то слова Кравковой: «Самое важное – сделать гистологию, тогда можно будет найти причину».

Оля подумала еще секунду, затем присела над лужей на корточки и осторожно, кончиками пальцев, попыталась выловить стеклянистый комок. Это удалось ей лишь с третьей попытки, и вот она стоит в полутемном больничном коридоре, держа комок в сложенных лодочкой ладонях и судорожно думает, что делать дальше.

По своей воле ни за что бы не пошла она к этим врачам, которые пили чай, пока она тут рожала, но нужно было отдать вот это, в ладонях, на анализ, и Оля не знала, насколько срочно. Может быть, эту гистологию нужно делать немедленно, тогда некогда ждать, пока они завершат чаепитие.

Она вошла в кабинет, огляделась, это помещение было смежно с другим, где сидели вокруг стола несколько врачей. Кто-то пил чай, кто-то курил возле открытого окна, звучали разговоры и смех, который оборвался, когда общество заметило Олю.

– Тебе чего? – спросила, подымаясь из-за стола, одна из врачей. – Тебе же сказали, подожди пока.

– Я и ждала, – ответила Оля, – но у меня тут вот, – она протянула врачихе сложенные ладошки, – и это, наверное, надо на гистологию сразу…

Она не докончила фразы. Врачиха отскочила, всплеснула руками, взвизгнула:

– Что это? Какая гадость, убери сейчас же!

От неожиданности Оля дернулась, содержимое ладоней выскользнуло и снова плюхнулось на грязный кафельный пол. Подошла толстая тетка со шваброй и совком и споро собрала с полу «материал для гистологии».

(Потом Оле сделают гистологическое исследование, как положено. В графе «диагноз» будет стоять слово «анэмбриония», то есть отсутствие эмбриона как такового. Кого, право, волнует несовпадение диагноза и анамнеза…)

Еще одна врачиха неохотно поднялась из-за стола и поманила Олю: «Пошли, что ли, раз такая прыткая». Оля повлеклась за нею, они прошли пару кабинетов, которые анфиладой переходили один в другой, и оказались в операционной.

Тут две невесть откуда появившиеся медсестрички в зеленых одеяниях, колпаках и масках сняли с Оли ее заляпанную кровью одежду, натянули на нее марлевый зеленый же халат с разрезом на спине и такие же бахилы и бодро водрузили ее на операционный стол.

Стол был по сути тем же гинекологическим креслом, только более откинутым горизонтально, да еще ноги закреплялись так, что пошевелить ими было нельзя. Над головой зажглась ослепительно яркая лампа, одна из сестричек встала сзади, придерживая Олину откинутую голову, другая копошилась у ног, неприятно звякая чем-то металлическим. Та, что была в головах, нагнулась к Олиному уху и сказала:

– Сейчас я тебе надену маску, это эфир, наркоз, вдыхай глубже, считай до десяти, и заснешь крепко-крепко.

К носу и рту прижалась резиновая маска, Оля послушно закрыла глаза и принялась считать, но то ли эфира на нее пожалели, то ли напряжение чувств было таким сильным, что наркоз не подействовал, никакого сна, что там сна, даже расслабления не наступало.

В это время там, в ногах, между ног, во всем теле Оля почувствовала такую адскую боль, что, забыв, кто она и где, забилась в кресле, пытаясь вырваться, руками срывая с лица бесполезную маску, визжа и проклиная все вокруг, не выбирая выражений.

Она слышала сердитые возгласы врачей, кто-то сильно и больно схватил ее руки, не давая вырываться, она в панике замотала головой и вдруг, раскрыв глаза, увидела воочию собственный крик, взлетающий вверх, отражающийся от белого потолка и осыпающийся вместе с кусками штукатурки…