Долгий сон - А-Викинг

Жаркие смятые простыни на жадных к поцелуям грудях, скомканные в кулачках, жадный вскинутый зад, раскрывший все-все-все ее прелести… ой, как тебе не стыдно, нахальная девчонка! Пусть тебя завтра еще высекут, вот так, как стоишь — сладким и бесстыдным образом, стонущей от боли и счастья…

x x x

Тилтсе провожал, как встречал Вентспилс — моросящим неровным дождиком. Аккуратно упакованные баулы, сумки, коробки и сумочки — нет, это не новоселье, это всякие там гостинцы пашумсу. Оголодал там, в своем русском далеке, вкус настоящего брокурса позабыл. И вот эту коробку — в багажник, рядом с этой. Нет, это не пашумсу. Это для нее — видишь, ленточка другого цвета. Побольше, побольше клади, не жалей — он же сам был в подвале, не тетушку Мирдзу считать послал, не Яниса — сам был! А Мирдза мне говорила — молодец девка. Крепкая. Ну и что, что кричала? Ты сама после дюжины в голос орала, а она только на тридцатом! Мамка говорила, что молодой хозяйке очень трудно было — у нее попа очень тугая, а черемуха тугое тело не любит, враз пробирает… и все равно молодец. Не, она-то ладно — зато он сам в подвале был, это он молодец, все как надо!

То ли семья, то ли колхоз вышли на проводы. Данка так и не разобралась в «структуре этой семейно-производственной единицы» — да и все равно ей было. Почти и не морщилась, когда аккуратно переступала к машине. Хотела сделать гордый вид, да не стала — не только глазами, изнутри почувствовала и заметила — ей поклонились совсем не так, как три дня назад, при встрече. Так что и вид делать не надо — он же Сам был в подвале!

Возле машины черной тенью ждал пастор. Не смущаясь, глаза в глаза, встретила его одобрительный взгляд. И удивленно махнула ресницами — он протянул ей маленький, на серебре чеканенный герб. Тот самый, с которого Дмитрич переводил ей девиз.

— Мне?

— Вам. Понимаете ли… — оглянулся, неожиданно смутился и договорил:

— Его хранят по женской линии рода. Мне кажется, вам придется его продолжать.

— Я… не знаю, — покраснела, как в первый раз, и осеклась, встретив в глазах пастора твердую уверенность.

— Он же Сам был с вами…

Села в машину. Ровно и аккуратно. Чтобы не потревожить еще стонущие бедра. Потом вдруг прикусила губы, нарочито поерзала по сидению и кивнула головой провожающим:

— Узердзешанос!

— До свидания, госпожа!

Июль 2006 г.

Барышня. Личный рассказ

…я не знаю, есть ли у него усы.

…я не знаю, воевал ли он.

…я просто знаю, что это — кусочек ЕГО характера.

…Альбертик словно невзначай приобнял за талию, дежурно скользнув чуть-чуть ниже. Данка нервно отстранилась, зыркнула из-под ресниц и ласково пообещала:

— Я ведь могу и кирпичом звездануть. Ручонки-то убрал!

Кирпич не кирпич, но звездануть Данка могла без особых разговоров. Как под Новый год, когда в хмельном угаре коллективного междусобойчика так призывно мелькало бедро в высоком разрезе платья… Он так и не понял тогда — стринги на ней были или девушка и вправду была под платьем «только сама» — не понял, потому что неожиданно врезался лбом в стенку коридора, а галстук удавкой сжал кадык:

— Я тебе, слизняка траханная, сейчас полезу под платье… козел… Альбертино трахетти…

Нашелся проверяльщик стринговый! Надела уже разок, сдуру домой в них заявившись. Волосами и спину и пол подмела, пока голову вскидывала — под шипение бабки и шипение мокрых прутьев, продернутых на голом, уже безо всяких стрингов, заду… Но не этому же шестерке растолковывать? Морда аж масляная…

Альбертик с приклеенной улыбочкой тут же убрал ручонки — и, оглянувшись на дверь кабинета, участливо посетовал:

— Я не хотел сделать больно… Извини, Даночка…

— Чего сделать? — Данка посмотрела в упор, но приклеенная улыбочка Альберта тут же стала искренней и еще более ехидной:

— Ну, ты же сегодня в браслетике. Может, уже и трогать тебя везде больно!

Данка машинально поправила на левой руке широкий кожаный браслет, отделанный полосочкой черного бархата и с серебряным колечком:

— Не поняла! При чем тут браслет? Что мне должно быть больно?

Альберт понял, что ляпнул лишнее — и его спасло лишь появление в кабинете всех полутора центнеров главной бухгалтерши. Данка внимательно посмотрела на него, задумчиво сморщила нос, но тут же была по селектору выдернута в кабинет шефа.

x x x

— Позвольте войти, Владимир Дмитриевич! — даже стук в дверь у Альбертика выходил похожим на вкрадчивый шепот. — Доброго вам здоровьичка, извините что осмелился без вызова, но…

В.Д. снял очки, устало потер лоб и прервал паузу после «но»:

— Что-то случилось?

— Пока нет, но… Но может, может случиться! Вероятна ситуация, когда под некоторую угрозу будет поставлена репутация нашего уважаемого заведения, нашего коллектива и даже, мне представляется, в некоторой степени даже лично ваша, что совершенно недопустимо…

В.Д. коротко усмехнулся:

— Ну, с моей репутацией я как-нибудь сам разберусь. Давайте лучше о коллективе и нашем уважаемом заведении.

— Я бы тем не менее осмелился возразить… дело в том, что эту сотрудницу принимали на работу лично вы, проверку делали лично вы, курируете ее в общем-то полезную деятельность тоже лично вы, и числится она по вашему ведомству…

— Проверку я делаю для всех. Курирую тоже всех. Числятся у нас все, включая и меня, не по моему ведомству, а в нормальном штате согласно нормального штатно-должностного расписания. — Владимир Дмитриевич бросал слова равнодушно и холодно, и только оооочень хорошо знавший его человек заметил бы, как он нервно потер левое предплечье.

Он сразу понял, о ком собирается доносить этот лощеный прохиндей из экономического отдела. Понял, молча придвинул Бергалину пепельницу и, щелкнув зажигалкой, запустил дымовую завесу.

x x x

Она ни разу не называла его по имени. Ну не получалось как-то — он в свое время представился как «дядя Гена», она сморщила нос и лихо ответила, что она «племянница Данка», на что он отвесил короткий полупоклон и с улыбкой прижал руки к сердцу:

— Простите, барышня… Оно, конечно, не дело сразу в родственнички набиваться. Исправимся.

По имени-отчеству тоже не получалось — не настолько уж старше, да и отношения с первого дня сложились… Ну очень какие-то они такие сложились… потерла нос — сама не понимала, какие. Потому что они совершенно искренне улыбались друг другу, а он был единственный, кто так и стал называть Данку «барышней» — если утром ему случалось проверять охрану, то лично щелкал турникетом и здоровался: — Доброго утречка, барышня! Краем уха в конторе слышали, что в какие-то древние времена они то ли служили, то ли даже воевали вместе с шефом, но вся эта полезная кабинетная «инфа» пролетала мимо, сдунутая его шевельнувшимися в улыбке усами и смытая таким хорошим взглядом немного уставших глаз.