Двенадцать цезарей - Мэтью Деннисон

При этом в 37 году Клавдий все же получил консульство сроком на два месяца, с 1 июля по 31 августа. Ему было сорок шесть лет. Новый император Гай Калигула пользовался преданностью семьи, чтобы укрепить законность своего правления: Клавдий был практически единственным родственником мужского пола. Двумя годами позже Гай пренебрег лояльностью племянника, бросив Клавдия в Рейн в ответ на поздравительное послание последнего в связи с разоблачением заговора Гетулика. Страдая от уязвленного самолюбия, Клавдий, вероятно, глубоко поверил в примету, предвещающую лучшее будущее, которую Светоний связывает с его консульством: когда он впервые вступил на Форум с консульскими фасциями, то на плечо ему опустился пролетавший мимо орел. В жизни Клавдия определенно было мало того, что укрепляло бы его честолюбивые надежды. Он не мог думать о консульстве (с обещанием второго срока через четыре года) как о трамплине к верховной власти, у него не было авторитета и даже, как указывал Дион Кассий, какого-либо опыта в заслуживающей внимания должности. Это была, как признался позже сам Клавдий, его козырная карта: одна лишь репутация слабоумного защищала его от репрессий Тиберия, Сеяна и Гая. Но были и те, кто не верил в эту напускную глупость: «Немного спустя появилась книжка под заглавием „Вознесение дураков“, в которой говорилось, что притворных глупцов не бывает», как пишет Светоний.

Полотна Альма-Тадемы только вскользь намекают на атмосферу, воцарившуюся сразу после убийства Гая. Несмотря на тревожное выражение лица моложавого Клавдия на картине «Провозглашение Клавдия императором», гримасу ужаса на более поздней — «Римский император, 41 г. н. э.», а также лежащие неподвижные тела и кровавые отпечатки, — эти изображения слишком благопристойные, чтобы передать хаос, страх и радостное возбуждение, охватившие Рим. Впавшее в панику население направилось к Форуму. Для собравшихся в храме Юпитера сенаторов наступил наконец звездный час, которого они так долго были лишены. Консулы перенесли государственную казну в Капитолий для пущей безопасности. В атмосфере головокружительных возможностей, по свидетельству Светония, «сенат и городские когорты заняли Форум и Капитолий в твердом намерении провозгласить всеобщую свободу», отменив принципат. Другие (например, двоюродный брат Гая, Марк Виниций, муж Юлии Ливиллы, которую Клавдий вернет в Рим) предложили собственные кандидатуры. Рассказ Диона Кассия о противоречиях в сенате предполагает, что немногие его члены осмеливались предвидеть подобное неожиданное обстоятельство. «Выражались многие и разные мнения: некоторые предпочитали демократию, другие монархию, третьи предлагали выбрать одного человека, четвертые — другого».[123]

Клавдий неуверенно выбрался из императорской ложи. Это был последний день Палатинских игр. Светоний говорит, что «он скрылся в комнату, называемую Гермесовой. Оттуда при первом слухе об убийстве он в испуге бросился в соседнюю солнечную галерею и спрятался за занавесью у дверей». То, что случилось дальше, можно назвать историческим анекдотом. По версии Светония, после суток ожидания в лагере преторианцев Клавдий неожиданно оказался императором вследствие нерешительности сената, «утомленного разноголосицей противоречивых мнений», и требований городской толпы, не терпевшей возражений. Историк утверждает, что солдаты убили Гая Калигулу из ярости: решение о поддержке Клавдия было принято позже, вероятно, под нажимом народных настроений и определенно в связи с обещанием Клавдия заплатить каждому по пятнадцать тысяч сестерциев (впоследствии каждый год он платил меньшие суммы в годовщину восшествия на престол).[124] В альтернативной версии Иосифа Флавия говорится, что преторианцы выбрали Клавдия преемником Гая на срочно созванном собрании вслед за убийством на Палатинском холме. В ней содержание нового принцепса в лагере является гарантией его безопасности, пока сенат не подтвердит выбор солдат.[125]

Конечный результат для Клавдия был одинаковым, независимо от степени его вовлеченности в этот процесс. Благодаря тому, что Светоний называет «поистине удивительным случаем», и вооруженной поддержке преторианской гвардии пятидесятиоднолетний Клавдий, известный своей рассеянностью и отдаленностью от политики, стал пятым цезарем Рима. Отборные войска императора неопровержимо доказали, что они могут создавать (и свергать) своих лидеров. В обеих версиях этой истории сенаторы одобряют восшествие Клавдия достаточно нерасторопно. Они колеблются и проявляют нерешительность перед лицом внешней силы. Это многозначительное и не совсем тактичное промедление. Оно останется в памяти правителя и подданных. Время выявит истинную причину неохотного согласия сенаторов и эмоций, внушенных инициативой преторианцев, от которой невозможно было отказаться. Принятие сенатом Клавдия в качестве принцепса в 41 году, несмотря на его несомненный статус как второстепенного кандидата, свидетельствует об истине, которую Август скрывал, прилагая все усилия. Восстановление Республики давно превратилось в приевшуюся выдумку. Среди сенаторов были те, кто мечтал о ее реставрации, и Светоний с Дионом Кассием с этим соглашаются. Легионеры считали иначе. А Клавдий, единственной заслугой которого была принадлежность к знаменитому роду, не сопротивлялся сладкоголосому зову судьбы.

У нового принцепса были две главные заботы: благосостояние империи и собственная безопасность. Меры, которые он предпринял для обеспечения последней, включали обычные действия для укрепления законности своих претензий на власть, а также активные шаги, чтобы защитить себя от убийц и заговорщиков. Светоний так описывает его печально известные трусоватость и подозрения:

«…он решался выйти на пир только под охраной копьеносцев и с солдатами вместо прислужников, а навещая больных, всякий раз приказывал заранее обыскать спальню, обшарив и перетряхнув тюфяки и простыни».

Посетители дворца, независимо от цели прихода, подвергались строжайшему обыску. Лишь к концу правления он согласился избавить от ощупывания женщин, мальчиков и девочек.

Сознавая, что обязан своему высокому положению просто тем, что остался в живых, всегда помня об ошеломляющем разорении семейного древа Августа двумя предыдущими правителями и зная из исторических документов об опасностях для жизни властей предержащих, Клавдий крайне тревожился по поводу возможных нападений. Не исключено, что его реакция усугублялась врожденным нервным расстройством. После того как в храме Марса обнаружили человека всаднического сословия с охотничьим ножом, в то время как Клавдий приносил жертвы, он со слезами на глазах просил сенат о защите, жалостно заявив, что для него нет безопасных мест. Не нужно сомневаться ни в искренности Клавдия, ни в серьезности намерений оппозиции, с самого начала угрожающей его правлению: об этом говорят подозрения в заговоре Азиния Галла и Статилия Корвина, подтвержденные Светонием и Дионом Кассием; неизвестный всадник, поджидавший Клавдия у театра с кинжалом в палке; человек, ворвавшийся во дворец среди ночи и схваченный с ножом у спальни.

Более важным как для взглядов Клавдия на будущее, так и для отношения к его принципату со стороны сената была попытка восстания в 42 году, возглавляемая Луцием Аррунцием Камиллом Скрибонианом[126], наместником Далмации. Светоний описывает данное восстание как равносильное междоусобной войне. Этот пятидневный заговор сенаторов, считавших себя, по утверждению источников, потенциальными наследниками Гая Калигулы, во главе которого стояли сам Скрибониан и Анний Винициан, провалился, потому что, по словам Диона Кассия, далматинские легионы, «когда Скрибониан посулил им надежду на восстановление Республики и обещал вернуть былую свободу, заподозрили неладное, перессорились и поэтому не стали его слушать».[127] Клавдий должным образом наградил далматинский легион титулом «Клавдиев верный и преданный» и денежными выплатами[128], благоразумно не обратив внимания на элемент прагматизма в действиях солдат и решающую роль зловещих погодных условий. Пока все шло хорошо. Но в решимости затоптать тлеющие угли восстания Скрибониана он предпринял нечто подобное охоте на ведьм, предлагая доносчикам богатое вознаграждение, что привело к массовым казням мужчин и женщин, если судить по рассказу Диона Кассия. Репрессии Клавдия коснулись тех, кто имел самую тесную связь с мятежниками (а именно римских сенаторов и членов их семей), то есть той группы, которая в течение последнего года демонстрировала отрицательное отношение к власти принцепса. Клавдий ответил жестоко: он даже лишил казненных права на обычную погребальную церемонию и тем самым не мог больше претендовать на умеренность в управлении. Например, женщину по имени Клоатилла судили за то, что она похоронила своего мужа, хотя впоследствии ее оправдали.[129] Это было мстительное и обывательское поведение, более напоминающее властвование Гая Калигулы, чем Августа. Оно породило разговоры о «свирепости и кровожадности как в большом, так и в малом», говоря словами Светония, — качества, которые проявлялись в наслаждении сценами пыток и казней.