Записки Ивана Степановича Жиркевича. 1789–1848 - Иван Жиркевич

– Скажите мне, пожалуйста, – спросил Пирх, – отчего вы не приказываете стрелять, когда у вас неприятельская батарея перед лицом и которая так сильно всех нас беспокоит?

– Ужели прикажете мне податься вперед, перед линией, – отвечал я, – я буду жертвовать людьми совершенно бесполезно, так как мои орудия не достают до французов!

– Сомневаюсь! – сказал Пирх. – Я согласен, что выстрелы могут быть неполные, но чтобы они не долетали до неприятельских батарей, когда его выстрелы далеко перелетают за нас, это невероятно!

Я тотчас же приказал сделать выстрел из единорога – и гранату в виду нашем разорвало по сю сторону реки, у подошвы Бауценских высот.

– Вижу, – сказал Пирх, – что и генерал не должен спорить с артиллеристом, знающим свое дело!

– Если вы, генерал, разрешите мне выдвинуться вперед, тогда…

– Нет! – перебил он меня. – Этого я не вправе сделать! Мы должны ждать, что будет далее вперед! Но кажется, что нам не придется долго ждать!

– Напротив, – возразил я, – не думаю, чтобы эта атака на наш фланг была действительная, мне кажется, что это одна маска!

– Из чего вы это заключаете?

– А вот посмотрите пристально на высоты и замечайте, какая блестящая полоса извивается по гребню гор и двигается все более и более к нашему правому флангу, хотя войска и не видно!

Он стал смотреть в подзорную трубу и, удостоверившись в правильности моих замечаний, сказал, что сейчас пошлет известить о сем кого нужно. Пока мы разговаривали с Пирхом, пальба стала уменьшаться и наконец совершенно прекратилась.

Часу в двенадцатом из обоза приехал ко мне верхом мой денщик Василий и привез полуприготовленный бифштекс, несколько сухих щепок, чайник с кофеем и спросил, где прикажу разогревать.

Указав ему на ров, я послал к капитану Гунту пригласить его ко мне. Он думал, что зову для совещания, и удивился, когда я объявил ему об обеде. Он признался, что уже два дня, кроме черствого сухаря и воды, у него ничего во рту не было, ибо накануне он в числе прочих дрался под Кенигсвартом;[223] но еще более удивился, когда я ему сказал, что я ни разу не оставался без обеда и что мой денщик, в какое бы время ни было, в самом пылу сражения, всегда меня отыщет и привезет что-нибудь, и в доказательство моих слов я привел настоящее обстоятельство, что он поехал из обоза, отстоящего от нас почти за милю, когда пальба еще не прекращалась, и поэтому не мог знать, что не попадет под выстрелы.

Французы дали нам преспокойно пообедать, но в половине третьего открылась новая великолепная картина: подобной в другой раз в жизни не пришлось мне более видеть. Я сказал выше, что правее меня, на одной из высот, находившейся в центре или на углу линии, в таком расположении, что высоты, понижаясь одна перед другой, шли в прямом направлении назад линии; там, на углу линии, построено было укрепление, на котором была расположена батарейная рота его высочества, и оно отстояло от меня не более 150 или 200 сажень. Перед фронтом батареи на дистанции с версту был лес. Во рву перед нашей артиллерией залегли гвардейские егеря. Внезапно со стороны французов вскачь справа и слева от леса понеслась конная артиллерия и, остановясь на половине дистанции против нашей главной батареи, открыла самый учащенный батальный огонь. В то же самое время перед нами на горах появились густые колонны, неподвижно утвердившиеся на высотах, а внизу оных началась переправа, и открылся сильный пушечный огонь по сю сторону реки, – к нам. За конной же артиллерией, когда несколько прочистился дым и уменьшилась пальба, как из земли родились, стояло 5 или 6 пехотных колонн, видимо, скрывавшихся до сего времени в лесу. Все эти колонны двинулись на нашу главную батарею, и впереди колонн шагом, верхом на белой лошади, подбоченясь ехал в синем плаще генерал. С нашей стороны посыпалась как град картечь, и егеря бросились из рва в атаку. Мимо меня в этот момент проскакало 12 орудий нашей конной гвардейской артиллерии и 8 орудий прусских, которые, выехав сажень 50, заняли почти весь промежуток между мной и главной батареей; но и мне можно было открыть огонь.

Тут открылся совершенный ад. Я полагаю, что в самые первые минуты взорвало 5 или 6 ящиков или фур. Пальба длилась уже около часу, как опять мимо меня потянулась пешая батарейная рота полковника Либштейна,[224] и я решительно не знаю даже, где бы он мог занять место, думаю, что должен был заменить конную артиллерию. Но в тот момент, когда она проходила линию, с высоты, где была прежде рота его высочества, во фланг наш направились французские выстрелы, и у Либштейна вдруг взорвало два ящика. Сам Либштейн, пеший, подбежал ко мне и, усевшись за бруствер, закричал:

– Скажите мне, ради Бога, что из этого будет?

Как ни суетился я около своих орудий, но не мог не рассмеяться и отвечал:

– Не знаю; но что-то недоброе!

В эту минуту подскакал адъютант и объявил мне и Либштейну приказание – немедленно сняться, идти назад и примкнуть к кавалерии, которую мы уже нашли отступающей колоннами, но с расстановкой, время от времени. Тут же примкнула к нам рота его высочества с 11 целыми и одним подбитым орудиями; она едва успела сняться с высоты и уйти от французской пехоты. Все мы потянулись в Гохкирхенское ущелье.

Сражение происходило в самый ясный и прекраснейший весенний день, 9 мая 1813 г., и кончилось часу в 5-м или 6-м вечера. Счастье наше, что у французов не было легкой кавалерии, а то во время нашего отступления понесли бы мы огромный урон, но зато их артиллерия самым ужасным образом провожала нас. Тиман, который в это время находился еще в плену, в Бауцене, после рассказывал нам, что на высотах, где мы видели большие неподвижные колонны, собраны были в толпах окрестные поселяне, служившие маской для усиления числительности неприятеля.

Когда мы входили в Гохкирхенское ущелье, князь Яшвиль, начальник артиллерии, приостановил было нашу роту, свернувшуюся уже в одно (орудие), и велел нам занять высоту для прикрытия ретирады, но, усмотря за нами роту Либштейна, отпустил нас следовать далее, и расположил для той же цели батарейные орудия.

Ретирада наша безостановочно продолжалась до Швейдница. Тут узнали мы, что заключено перемирие,[225] и подались еще далее. Государь и гвардия расположились в Петервальде; штаб гвардейской артиллерии стал во Франкенштейне, а наша рота заняла деревню Шенгольде. Здесь я получил записку от генерал-майора Эйлера, нашего бригадного начальника (но в то время начальствовавшего над артиллерийским резервом, состоящим из 18 рот), приглашавшего меня к себе в замок Петольц, за Франкенштейном. Когда я приехал к нему, то он просил меня быть ему помощником и взять в мое управление его канцелярией. Тут мы простояли до окончания перемирия, т. е. до 3 августа 1813 г.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});