Сгоравшие заживо. Хроники дальних бомбардировщиков - Иван Черных

— Присаживайтесь, — хозяйским жестом указал он на стул и прошел за стол. — Из какой дивизии, перехватчики? Что-то я вас не помню.

— Из дальней бомбардировочной, — сказал Меньшиков.

— Из дальней? — удивленно вскинул бровь Журавский. — Вот не знал, что вы освобождали Ростов.

— Как же… — Удивление полковника несколько смутило Меньшикова. — Наши летчики много тут всякой вражеской техники накрошили.

— За что вас персонально и пригласили на открытие гастролей? — съязвил Журавский и уселся по-хозяйски за стол. Перекинул листок календаря, спросил официально, строго: — А с чем ко мне пожаловали?

— Наш двадцать первый полк… — стал объяснять Меньшиков, но Журавский перебил:

— Двадцать первый? Помню, помню. — Посмотрел на Меньшикова. — Тот самый, что на Сакском аэродроме сидел?

— Так точно.

— А вы командир, майор… майор?…

— Меньшиков.

— Да, да, Меньшиков. Тот, что на аэродроме паниковал?…

Теперь Меньшиков узнал голос: «Твои летчики либо от страха ориентировку потеряли, либо немецкие танки с нашими спутали…» Так вот каков этот хозяин аэродромов!…

И голова будто бы умная: с высоким лбом, большими залысинами; и вид наполеоновский — смотрит свысока, полководчески… Неужто он до сих пор не знает, что случилось на Сакском аэродроме?… И Меньшиков не сдержался:

— Да, товарищ полковник, это я паниковал. За своих подчиненных беспокоился. А чье-то хладнокровие стоило им восьмидесяти жизней.

— А как же ты хотел, майор? — Журавский встал, вышел из-за стола и, заложив руки за спину, прошелся по кабинету. Он и в самом деле чем-то походил на французского полководца — ниже среднего роста, с выступающим животиком, нос небольшой, с горбинкой, двойной подбородок. — На войне и стреляют, и убивают. — Остановился напротив Меньшикова, взглянул на часы. — Так по какому вы делу?

— В настоящее время полк базируется под Сальском, — встал и Меньшиков. — Летать оттуда далеко, бесцельно жжем бензин, масло, расходуем моторесурс.

— На то вы и дальнебомбардировочная, — вставил Журавский. — Зато подальше от фронта.

— Вот мы и хотели бы поближе к фронту. До Сальска полк сидел под Михайловкой на полевом аэродроме…

— Понял вашу идею. — Журавский пристукнул рукой по столу, словно поставил печать. — Не выйдет. На этот аэродром мы посадим ближнебомбардировочную или истребителей. — Полковник повернулся и пошел на свое место, давая понять, что разговор окончен.

«А ведь он никого не собирается туда сажать», — мелькнула догадка у Меньшикова. Ему не раз приходилось встречаться с такими начальниками, которые любую идею подчиненных отвергали лишь только потому, что исходила она не от них, чтобы показать себя мудрее: они начальники, им и по штату положено выдвигать прожекты, а подчиненным — беспрекословно их выполнять. Журавский и там, на Сакском аэродроме, пресек Меньшикова, потому что считал, что лучше разбирается в обстановке, видит дальше и глубже. Чтобы убедиться в своей догадке, Меньшиков рискнул пойти на эксперимент.

— Вообще-то вы правы, товарищ полковник. Там у нас и аэродром стационарный, и жилье капитальное. А тут в палатках придется мерзнуть, того и гляди немецкая авиация шандарахнет. Но начальство не понимает… Пусть вначале ближнебомбардировочная и истребители путь нам расчистят…

Мина сработала. Журавский даже красными пятнами покрылся от такого признания. Круто повернулся и остановился напротив майора, пронзил его презрительным взглядом.

— Ах, вон оно что… С Сакского аэродрома спешили в тыл и теперь надеетесь отсидеться там, пока вам дорожку в небе расчистят ближние бомбардировщики да истребители? Не выйдет! И чтобы служба вам не показалась медом, приказываю завтра же перебазироваться в Михайловку…

5

2/II 1942 г. …Боевой вылет с бомбометанием по аэродрому Херсон…

(Из летной книжки Ф.И. Меньшикова)

Новый аэродром, а вернее, старый — летчики хотя и мало летали на нем, но успели полюбить его за простор, за сытую жизнь (колхозы снабжали их свежим мясом, овощами, фруктами), за везение (полк не потерял здесь ни одного бомбардировщика) — благоприятно подействовал на личный состав: лица летчиков и техников повеселели, в дни нелетной погоды, когда общежития не пустовали, окна дрожали от хохота, от задорных песен, от баяна, на котором виртуозно играл старшина Королев, воздушный стрелок из экипажа Меньшикова.

Хорошему настроению, правда, способствовали не только перебазирование и теплая погода — южные ветры несли уже оттепель, — но и боевые успехи: полк нанес ряд ударов по Мариупольскому и Харьковскому заводам, где немцы наладили ремонт танков, по Херсонскому и Николаевскому аэродромам, по портам и железнодорожным узлам с вражеской техникой. За боевые достижения Меньшикову и многим его подчиненным присвоили очередные воинские звания, а главное, полк, который был на грани расформирования из-за больших потерь, снова стал расти — прибыло пополнение из училищ, из госпиталей. За две недели вернулись восемь человек — летчики, штурманы, воздушные стрелки и стрелки-радисты, считавшиеся погибшими. А сегодня утром из госпиталя прибыл лейтенант Туманов. Меньшиков так обрадовался, словно дождался родного сына: обнял его и расцеловал. Правда, в санкарте, которую привез с собой лейтенант, было записано, что он нуждается в стационарном лечении, постоянном наблюдении врачей и, разумеется, к летной работе не допускается. Но важно, что он вернулся в полк, к фронтовым товарищам, к самолетам. Рвется в небо, утверждает, что чувствует себя хорошо. И дай-то бог. Для настоящего летчика полеты что воздух — без них он зачахнет. А врачи, они тоже люди и могут ошибаться. Во всяком случае, он, командир полка, сделает все, чтобы вернуть лейтенанта к летной работе. Хорошего помощника Меньшиков обрел и в заместителе по летной подготовке майоре Омельченко, богатырского сложения летчике, бывшем заводском испытателе.

— Туман редеет, товарищ подполковник, — доложил Омельченко. — Через часок можно взлетать.

— Экипаж и самолет готовы?

— Как учили, — ответил Омельченко своей любимой поговоркой. — Ночью на Харьков?

— На Полтаву, — уточнил Меньшиков. — Эскадра «Удет» там обосновалась.

— А как с прибывшими?

— Как и планировали. Вначале я слетаю с ними, дам провозные — и на боевое задание. А вот кого к Туманову в экипаж подберем?

— Так он же не допущен к летной работе! — не понял командира заместитель.

— Кем?

— Врачами, — уточнил Омельченко. — Разве вы не читали его санкарту? Он же в корсете ходит.

— Читал. И про корсет слыхал. Но мы-то с тобой командиры или администраторы бездушные? Туманова надо поддержать верой в его силы, в способности, подбодрить.

— Понял, товарищ подполковник. В таком случае можно Серебряного.

— Можно, — согласился Меньшиков. Но кандидатура пришлась ему не по душе. Серебряный прибыл в полк недавно из другой часта. Судя по летной книжке, налетал более двухсот часов, совершил двенадцать боевых вылетов. А полетел с тем же Омельченко — забыл на боевом курсе включить тумблер электросброса бомб, во втором полете и того хуже: чуть не потерял ориентировку. Нервный, суетливый, вспыльчивый. Любит выпить…

Омельченко, видно, догадался, чем озадачен командир, пояснил свой довод:

— У Туманова отличная выдержка, такт, он сумеет урезонить этого ветрогона.

— Будем надеяться. А радиста и стрелка?

— И радист со стрелком есть — Сурдоленко с Агеевым. Хорошие ребята. У Сурдоленко золотые руки, Агеев на счету имеет двух «мессеров».

Кандидатуру Агеева Меньшиков принял безоговорочно. А вот Сурдоленко… У парня действительно золотые руки, безотказный помощник авиаспециалистов — что ему ни поручи, все сделает. Грамотный, толковый парень, с последнего курса мединститута ушел в авиацию. И он, пожалуй, больше принесет пользы на земле, чем в небе. Но Омельченко и тут имел веский довод:

— Сурдоленко затем и бросил медицину, чтобы летать. Он уже зачеты начальнику связи полка по морзянке сдал. Подрезать ему крылья тоже непедагогично.

— Ну что ж, Сурдоленко так Сурдоленко, — кивнул Меньшиков.

6

23/II 1942 г. …Боевые вылеты не состоялись из-за тумана…

(Из боевого донесения)

23 февраля, в День Красной Армии, погода резко начала меняться: с Азовского моря подул теплый ветер и к полудню аэродром затянуло густым туманом. О полетах не могло быть и речи, и Меньшиков разрешил работникам столовой накрыть на ужин столы по-праздничному, а в 18 часов объявил общее построение полка для зачитки приказа Верховного Главнокомандующего.

После обеда Александр хотел навестить Риту — она отдыхала перед дежурством, — но его увидел Меньшиков и нарушил все планы.