История воссоединения Руси. Том 1 - Пантелеймон Кулиш

Прилив польщизны в русские области королевства относится к позднейшему времени. В начале колонизации отрозненной Руси, коренные поляки держались еще за Вислою, а опустошенные татарами пространства древней, владимировской Руси занимали все-таки люди русские. Польский язык был им известен, как язык правительства, как язык средних и высших училищ, которых у нас до конца XVI столетия не было, наконец, как язык литературный, только-что возобладавший над бесплодною латынью. Они писали на нем военные реляции и письма, подобно казацким предводителям времен позднейших, но в обыденных сношениях, без сомнения, употребляли речь русскую. Мы видим, например, Претвича, излагающего перед королем по-польски свежую в то время историю колонизации. Вероятно, и Дашкович не иначе говорил на Пётрковском сейме об устройстве за Порогами военного братства; но к королю Сигизмунду I писал он по-русски [54], и на русском же языке получал от него инструкици, напечатанные в "Актах Западной России". Брат Самуила Зборовского, Христофор, зная русский язык, как уроженец Червонной Руси, писал к запорожцам по-польски; но уже конечно ни Дашкович, ни Претвич, ни Самуил Зборовский не обращались на польском языке с речью к русским дружинам, составлявшим тогдашнее казачество. Исторические песни, сложенные этими дружинами, показывают, какой элемент был в них преобладающим. Самые татары, кочевавшие на Подолье и Волыни до изгнания их оттуда Ольгердом и Витовтом, усвоили себе русскую речь, и не забыли ее через сто лет, живя в Добрудже [55]. Вспомним известную речь каштеляна Мелешка, произнесённую по-русски даже в собрании сенаторов, на конвокационном сейме, перед избранием Сигизмунда III. Немудрено представить, что польская молодежь, уже участвовавшая в пограничной службе, объяснялась на русском языке. Что касается до латинского и греческого вероучений, из которых одно распространяло польский, а другое поддерживало русский элемент, то, до конца XVI века, они не встулали еще в ожесточенную борьбу между собою, и оба помышляли только о том, каким бы способом защититься от реформации, которая в то время грозила не одной западной, но и восточной церкви, в пределах Речи-Посполитой. В таких памятниках, как реляция Претвича о казакованье шляхты, и рассказ Папроцкого о пребывании Зборовского за Порогами, нет и намека на различие вер и наречий у двух составных частей казачества. Русское духовенство не принимало никакого участия в его образовании, и во времена первых казацких войн с панами относилось к запорожскому войску как нельзя более равнодушно, чтоб не сказать — враждебно.

С своей стороны, казаки, в своих походах и на запорожских становищах, обходились без священников. [56] В "думе" о буре на Черном море, предводитель военного братства обратился к товарищам бедствия с таким увещанием: "Исповедывайтесь, паны молодцы, милосердому Богу, Черному морю и мне, отаману кошовому". Правда, что, по "Тератургиме" Кальнофойского, несколько казаков, однажды, среди страшной бури на море, дали обет послужить печерским инокам две недели в черной работе, и выполнили свой обет [57]. Но в походах 1637 и 1638 годов казаки больше всего таили свои намерения от местных священников, а один православный монах был даже их соглядатаем и сообщил о них вести польскому войску. Митрополит Петр Могила, без обиняков, называл их «ребеллизантами» печатно. Православный пан Адам Кисиль писал о казаках, что у них не было никакой веры, religionis nullius. Униатский митрополит Рутский повторял то же самое [58]. Все вместе свидетельствует, что колонизация отрозненной Руси совершалась без участия православного духовенства, которого иерархическая деятельность сосредоточивалась тогда не в Киеве, как прежде и после, а в Вильне. С другой стороны, и влияние римско-католической проповеди не распространялось еще на пограничное рыцарство и на первоначальных украинских колонизаторов польского происхождения: ибо первый латинский бискуп, временно проживавший в Киеве, приехавши сюда в 1589 году, не застал ни одного каплана, ни одного костёла и алтаря, кроме замковой каплички, в которую, по его словам, замковые урядники запирали своих лошадей, да еще маленького доминиканского костела, на Подоле, с одним только монахом при нем. Этот бискуп, происходивший из православной фамилии, как прозелит, приписал запустение замковой каплицы "пренебрежению" к латинской вере; но его же рассказ о том, что и в Софийской церкви, затекавшей дождями, кияне запирали скот, убеждает нас, что в малолюдном, убогом тогда Киеве относились небрежно к церквам обоих вероисповеданий. В те времена православные священники и латинские ксензы безразлично совершали духовные требы для людей православных и для римских католиков. Латинских ксензов было тогда так мало, не только в Киевской земле, но и на Волыни, что русские попы крестили детей, давали святое причастие и погребали мертвых у поляков; а местные поляки до такой степени не делали различия между латинскими и русскими священниками, что латинская иерархия нашла необходимым — выпросить, у Стефана Батория универсал к православным епископам, которым, под штрафом в 10 тысяч коп грошей литовских, повелевалось воспретить подвластному им духовенству всякое вмешательство в церковные дела римских католиков. Таким образом, латинство не препятствовало польским выходцам объединяться в Украине с туземцами, подчиняясь местному элементу. Если в глубине Волыни католики крестили детей по-православному, то тем естественнее это делалось там, где до времен Сигнзмунда III не было со стороны латинской церкви никаких усилий к распространению своего исповедания. Польский элемент сливался с русским единственно под влиянием условий местности. Казаки и их семейства веровали в Бога без посредства катехизического учения, а многие из пограничных жителей вырастали и старились, не видав церкви. То, что говорит сатирическая народная песня о позднейших запорожцах, которые будто бы принимали скирду сена за церковь, могло относиться к хуторянам и слобожанам не одной местности времен Стефана Батория; а такие анекдоты, какие рассказываются в наше время о чабанах екатеринославских степей, являющихся к принятию святых тайн в сопровождении своих овчарок, без сомнения, можно было слышать во времена оны в Киеве о низовых чабанах, называвшихся по-татарски одаманами.

Как бы то ни было, только пограничная шляхта обеих народностей претворялась в простонародную казацкую русь, не стесняясь ни верою, ни языком, ни бесполезными в русских пустынях гербами. Оборона границ, соединенная с целостью семейств и имуществ, была здесь всепоглощающею задачею жизни. Все служило этой задаче на Украине. Самая местность украинская приняла отпечаток долгой борьбы оседлого населения края с кочевниками. Открытая со всех сторон равнина усеялась насыпями, с которых жители вглядывались в далекую степную перспективу, не подымется ли где-нибудь пыль от наступающей на них орды. На Руси московской, защищенной лесными засеками, реками и болотами, слово могила означало вырытую в земле яму; на Руси польской, это слово получило значение насыпного холма или редута, как-бы соединяя с мыслью о смерти мысль о славе боевых подвигов, которые , здесь чаще всего приносили смерть. Для воинственных украинцев старого времени так было обычно падших в бою хоронить среди степи, под насыпным холмом, что, когда казаки сделались обитателями уже безопасных городов и сел, и тогда они насыпали в степи курганы в память знатных людей, похороненных при церквах наряду с прочими покойниками [59]. Многие из древних насыпей распаханы уже плугом, другие обращены в селитрянные бурты, а некоторые закрыты селами и хуторами; но до сих пор курганы, круглые редуты с двойными валами, разверстыми в виде полумесяца у входа, четвероугольные шанцы, и так-называемые змиевы валы поражают наблюдателя своею многочисленностью. Большая часть этих насыпей относится к периоду пограничной борьбы с татарами; некоторые остались, без сомнения, от времен удельного периода русской истории и еще древнейших, а остальные принадлежать к разряду могил, которые, по словам народной песни, обкипели казацкою кровью, смешанною с польскою [60]. Каждая новая осада во времена оны начинала свое дело с того, что окружала избранную для поселения местность валом; потом она насыпала вдоль степного горизонта сторожевые курганы, для постоянной стоянки на них, так-называемых, чат. Ряд подобных курганов соединял ближайшие осады с дальнейшими. Даже коронное войско, во время "лежанья" на пограничье в спокойное время, было обязано заниматься насыпаньем сторожевых могил; а в Украине образовался особый класс чернорабочих — могильников, упоминаемых в современных письменных памятниках наряду с будниками, которые промышляли устройством в лесах буд для выделки поташа, смолы и дегтя, броварниками, работавшими в пивоваренных заводах, и винниками, служившими по найму в винокурнях. Эти могильники играли важную роль в казацких войнах против панов. Каждое таборище казацкое в самое короткое время бывало защищено рвом и валом. Казаки залегали обыкновенно в ямах и оттуда стреляли по неприятелю, а сами оставались в безопасности от его артиллерии. Перед своими шанцами они рыли небольшие густо расположенные углубления для защиты своих вылазок от панской конницы; подводить мины было также их делом. Поэтому самым удобным временем ддя казацких восстаний считались и лето и осень, когда можно было защищаться от нападений земляными работами. "Зима — жестокий враг казака", говорит Окольский, очевидец панских походов на казаков, "потому что он зимою не может рыться в земле".