Праздник подсолнухов - Иори Фудзивара

Я хорошо помнил эту историю. Шел восемьдесят седьмой год, до смерти Эйко оставалось два года. Был апрель. Как-то вечером, просматривая газету, Эйко пришла в необычайное возбуждение. Накануне лондонского аукциона «Кристи» прошли предаукционные показы для коллекционеров и арт-дилеров в Токио, Нью-Йорке и Цюрихе. В Токио показ состоялся в феврале на Гиндзе, там-то Эйко и видела те самые «Подсолнухи». Несмотря на то, что, по ее мнению, серия «Подсолнухов» была не лучшей у Ван Гога, их покупка являла собой воистину замечательный поступок. Эйко искренне возмутили последовавшие за этим претензии со стороны министерства финансов в отношении «Ясуда Касаи» и многочисленные обличительные статьи. Помню, как она восклицала: «Министерству финансов есть дело только до международных финансовых трений. А для японских СМИ, судя по тому, как они муссируют тему траты национальной валюты на знаменитые полотна, искусство сродни земельным участкам или брендовым товарам. Им даже в голову не приходит мысль о безусловной ценности картины. Что ж, вовлеченность искусства в экономику – это знак нашей эпохи. И все же искусство ни в коей мере не должно становиться рабом материи. Ведь у картины всего одна жизнь. Заменить ее другой невозможно!»

Послышался голос Мари:

– Ну а где другие «Подсолнухи»?

– Все пять картин, написанных в Париже, находятся в собственности западных музеев. Если из семи работ арльского периода исключить ту, что сгорела, и ту, что принадлежит «Ясуда Касаи», останется пять, четыре из которых также хранятся в западных музеях, где и останутся навечно. Почти все они тридцатого размера. Есть лишь одна картина двадцатого размера, она находится в частной европейской коллекции. Кажется, владелец говорил, что ни за что с ней не расстанется.

Мари указала на пометки шариковой ручкой на полях книги:

– Что же тогда означают эти «восьмые арльские „Подсолнухи“»?

– Эйко носилась с идеей, что Ван Гог мог написать еще одни «Подсолнухи».

Шла осень восемьдесят седьмого года. Именно в тот год «Подсолнухи» после многолетнего перерыва повторно прибыли в Японию.

Помню ледяной ветер, рвавшийся в окно. И еще помню, как Эйко подробно излагала все детали обуревавшей ее фантазии. В тот вечер она впервые по-настоящему поделилась со мной своей идеей. Было примерно одиннадцать вечера, мы только что закончили поздний ужин. После шести лет, которые она прослужила научным сотрудником, ее наконец собирались сделать штатным работником музея. Я в тот год начал самостоятельный бизнес. Оба были завалены работой. В тот период нас редко можно было застать в квартире на восьмом этаже небоскреба «Митака» раньше полуночи. Дни пролетали, словно минуты.

В тот вечер я, невидящим взглядом уткнувшись в экран, смотрел новости. Бросив на Эйко мимолетный взгляд, я заметил, что она сосредоточенно рассматривает разложенные на кухонном столе толстые книги. Наверно, на вечер принесла с работы какие-то художественные альбомы. Понаблюдав за ней некоторое время, я спросил:

– Почему ты их сравниваешь?

Она с улыбкой обернулась ко мне:

– Знаешь, как это здорово – мечтать о том, что Ван Гог мог написать еще одни «Подсолнухи»…

– Опять ты за свое? – ответил я. – Ну помечтай, помечтай. Ты хоть взгляни, в какую эпоху мы живем. Мечта о социализме и та отмирает. Посмотри лучше новости.

С экрана телевизора Горбачев провозглашал победу перестройки. Мельком взглянув на экран, она закрыла альбомы.

– Не надо сравнивать социализм и искусство. Моя мечта, кстати, хотя бы имеет под собой основание.

– Мечта называется мечтой как раз из-за отсутствия каких-либо оснований. Ну какое, скажи на милость, может быть основание для восьмых «Подсолнухов», о которых ты все время твердишь?

– Пожалуй, ты прав. Основание – это громко сказано. – Она засмеялась. – Ну что, поделиться с тобой своими соображениями?

– Ну, если тебе так хочется…

– Готов выслушать серьезно? Не поднимешь на смех?

– Обещаю не смеяться, – уверил ее я.

Она взяла с книжной полки сборник писем Ван Гога. Пятый том переводного издания.

– Посмотри сюда.

Я взглянул, куда она указывала. Это было письмо Ван Гога к младшему брату Тео, относящееся к арльскому периоду и написанное еще до инцидента с отрезанным ухом, в сентябре. Дата не значилась.

«Хотелось писать еще подсолнухи, но сезон закончился. Кстати, за осень думаю написать двенадцать холстов тридцатого размера».

Она открыла другую страницу. После инцидента с отрезанным ухом, двадцать восьмое января:

«Я мысленно располагаю такие холсты между „Подсолнухами“, которые тогда образуют нечто вроде люстр или канделябров, приблизительно одинаковой величины, и все это в целом состоит из семи или девяти холстов».

– Из этой фразы как минимум не следует, что Ван Гог написал в Арле только семь картин, так ведь? Потому что изначально хотел написать двенадцать.

Я расхохотался:

– Хотеть и сделать – разные вещи. Будь это одно и то же, Советский Союз избежал бы агонии.

Она гневно взглянула на меня:

– А еще обещал не смеяться. Значит, ты реалист, да?

– В коммерческом искусстве без реализма никуда.

– Но ведь ты, Дзюндзи, читал этот сборник писем?

– Читал, но таких мелочей, естественно, не запомнил.

– Тогда, может, ты вспомнишь вот это?

Она перевернула страницу. Все тот же январь. Тридцатое число.

«Когда пришел Рулен, я как раз закончил писать повторение „Подсолнухов“, поставил две „Колыбельные“ между этими четырьмя букетами и показал ему. Рулен передает тебе привет».

Она вопросительно взглянула на меня, и я ответил:

– Если не ошибаюсь, Рулен – это почтальон, с которым Гог…

– Ван Гог.

– Рулен – это почтальон, с которым Ван Гог сдружился. Ван Гог написал шесть его портретов. Для «Колыбельных» – их он написал пять – позировала его жена.

– Молодец!

– Но что особенного в этом письме?

– Ван Гог писал исключительно с натуры. Тебе наверняка известно, что именно по этой причине у него так много авторских повторений.

– Ну, этого стыдно было бы не знать. Он также копировал многие произведения других импрессионистов. Знамениты его подражания Милле[44] и укиё-э.

Эйко кивнула:

– Да. Кроме того, в качестве натуры он часто использовал собственные произведения. Под теми двенадцатью картинами, о которых говорится в письме, также подразумеваются авторские повторения. Есть и еще кое-что. Ван Гог работал очень быстро, только маслом он написал в Арле около двухсот картин. И это не считая эскизов и набросков. Кстати, ты, Дзюндзи, в школе тоже быстро рисовал.

– Слушай, может, уже скажешь, какой из всего этого следует вывод?

Она улыбнулась:

– Летом тысяча восемьсот восемьдесят восьмого года, в течение одного месяца, августа, Ван Гог написал четыре варианта «Подсолнухов». Остальные три были написаны уже после инцидента с отрезанным ухом, в январе восемьдесят девятого. Естественно, поскольку дело было зимой, эти три работы были авторскими повторениями «Подсолнухов», написанных предыдущим летом. Они и есть то самое «повторение „Подсолнухов“», о котором говорится в письме. Такое повторение можно назвать вариацией, оригинал и повторение считаются одинаково ценными. Кстати, картина, приобретенная «Ясуда Касаи», тоже является высокохудожественным авторским повторением. Но сам посуди, разве это не выглядит странным? Из письма выходит, что на каждый из двух портретов госпожи Рулен приходилось по две картины «Подсолнухов», так? Значит, если бы за месяц было написано только три повторения, он не мог бы выставить те самые «четыре букета».

– Наверно, он добавил к ним картину, написанную прошлым летом.

– Может, и так. И все же взгляни сюда.

На этот раз она раскрыла передо мной несколько альбомов. Бесчисленные желтые лепестки заиграли перед глазами. Какие яркие краски! Казалось, я слышу жужжание осенних насекомых. Под аккомпанемент звуков я со странным чувством разглядывал это солнечное море.

Эйко пустилась в объяснения:

– Картин, с которых автор писал повторения, всего две, и обе они были написаны в августе. Судя по оригиналам и их январским повторениям, «Подсолнухи» арльского периода можно четко разделить на две группы.

Чем дальше я слушал ее выводы, тем убедительнее они мне казались.

– Картина, в верхней части которой мы видим раскрывшиеся цветки, имеет бледно-голубой фон, а та, где вверху бутоны, – желтый. По композиции натюрморты очень похожи, практически одинаковы. Назовем их для удобства «Цветки» и «Бутоны». Получается, что повторение «Цветков», написанных в августе и принадлежащих Новой пинакотеке Мюнхена, сделано в январе и находится в Художественном музее Филадельфии. А по августовским «Бутонам», находящимся в лондонской Национальной галерее, в январе следующего года было написано два повторения – то, что купила «Ясуда Касаи», и то, что в Национальном музее Ван Гога в Амстердаме. Таким образом, – продолжила она, – у нас есть одно повторение «Цветков» и два повторения «Бутонов». Где же баланс? Если допустить, что существует еще одно повторение «Цветков», это легко объясняет то, что портреты госпожи Рулен были выставлены в окружении четырех январских повторений. К тому же, учитывая то, с какой скоростью работал Ван Гог, думаю, ему не составило труда написать еще одно повторение.