Истории Дальнего Леса - Павел Шмелев

— А мне все равно история понравилась. Легкая такая. Сама же про катарсис мне наговорила, — произнесла Василиса. — Вот, он самый и есть, непрерывный и в чистом виде. Полное очищение всей-всей душевной внутренности посредством природного натурального средства. Со слезами и беда постепенно уходит, раз за разом. И луковица полезная…

— Нет у души никакой внутренности: она таинственная и непонятная вещь в себе, но определенно без внешности и внутренности. Все о ней говорят да песни чувствительные поют, а живьем никто никогда и не видел. Многие верят, что она есть, а некоторые совсем не верят. Да и постоянный катарсис — никакая не любовь, а просто беда страшенная. Представь, ну сколько можно очищаться? Это просто такое состояние вредное природной неустроенности и особенного коварства, — со знанием дела заключила Анфиса, заваривая лесной зеленый чай с малиной. — Вот что, Василиса. Бог с ними, с этими луковицами итальянскими. Не бери ты себе в голову это. Ты сова солидная, хорошо басни читаешь, душевно. Всякую глупость несусветную так преподнести можешь, что даже мне верить в нее хочется. Это тоже особый талант. Вот и последняя затейливая вещица: хоть, откровенно говоря, и глупая совсем история, а душу чем-то согревает. Может, и не такая уж она и глупая. Завтра у нас художественный салон должен состояться, а Василий хоть и обещал, но опять сорвался. Тяжело с этими художниками-инноваторами из народной гущи. Вот ведь инфузорий какой: опять напился своего любимого березового сока ну просто до абсолютного безобразия. Вместо новой серии сделал только пару загогулин, и всё. Маловато для новой презентации будет. А тут ты со своими рассказами. Очень даже интересно получилось бы у тебя, душевно. Так что давай выручай. Надо тебе будет выступить завтра с этими своими новыми «экзерсисами». Ну и добавь от себя что-нибудь для драматизма. И нам с Василием поможешь, да и тебя на путь сочинительский подтолкнем. При хорошей рекламе и паре выступлений запросто запишем тебя в знатные писатели. Нужна нам такая творческая личность, и тебе интерес прямой. Соглашайся. Дело выгодное и почетное.

Вот так, нежданно-негаданно, за легким вечерним разговором о литературе да чашкой чая, появился в лесу еще один деятель искусства. И не просто какой-либо ваятель природный или критик, а самый что ни на есть настоящий мастер художественного слова. Только не будем произносить его вслух, слово-то заветное…

ИСТОРИЯ ПЯТАЯ

Зимняя сказка о новой инсталляции Василия

Зима после нелегких сомнений и тягостных раздумий решила все-таки прийти в Дальний Лес. Заняла она наконец свое исконное место согласно расписанию вечно сменяющих друг друга сезонов извечного калейдоскопа времен. Поплутала зима, конечно, изрядно на извилистых дорогах Вестбинского королевства, забрела в пару соседних горных республик, переправилась через пролив моря Страсти и наконец прибыла со всей своей белоснежной пушистой свитой в Дальний Лес.

Но никто не был на зиму в обиде: главное, что она все-таки пришла и, нисколько не ленясь, сразу же взялась за ожидавшие ее неотложные дела. Деловая и холодная красавица-зима торопливо, но весьма основательно замела пушистым снегом все лесные дорожки, беспокойное и мокрое волнение озер и прочих водоемов умело покрыла тонкой, но очень крепкой коркой льда на особую несказанную радость многочисленным любителям фигурного скольжения по загадочной и блестящей глади рек и озер, закованных в надежный и прозрачный панцирь.

Закончился затяжной период тягучего межсезонья с бесстыдно голыми ветками почтенных и степенных деревьев Дальнего Леса и его окрестностей. Наступило время настоящих зимних холодов, но деревья получили в подарок удивительно элегантные пышные белые шубы. Причем каждому дереву досталась своя шуба, созданная по индивидуальному фасону, с учетом прошлогодних заявок и пожеланий. А западный ветер семейства Голдстрим старательно расчесывал эти шубы всякий раз, когда пролетал мимо Архипелага Сказок и не очень спешил. Жизнь в лесу тем временем вовсе не замерла, она просто изменилась и, по меткому выражению хорька Василия, «пошла вглубь». Можно сказать, зимой у жителей Дальнего Леса совершенно иной стиль жизни.

В это же время снежных фантасмагорий у Василия случился первый по-настоящему серьезный творческий кризис в его так удачно начавшейся новой карьере главного лесного творца новомодных инсталляций. Хорек Василий всегда гордился тем, что он нетипичный художник. Как пришел к нему небесный дар, так и решил он, что все неспроста. Хорек нес свой дар важно, чтобы все чувствовали его особый статус. Главное в судьбе художника, как думал Василий, не изменять своему предназначению. А предназначение Василий понимал широко и исполнял его с достоинством. Не появлялся на улице без малинового берета и малинового шарфа. Ходил степенно и ждал таинства — ведь обычно именно во время этих неспешных прогулок посещало Василия вдохновение. Он и сам не понимал, как это получалось. Одно слово — таинство.

Все у него было не просто. Даже кризис у него был особенный, не типичный для обычных жителей леса, неспешно бредущих по извилистым тропкам. Василий после утренней прогулки по белоснежным скрипящим дорожкам западной оконечности леса и любования зеркальной поверхностью льда Серебряного озера, а также сытного обеда с грибным супом и наскоро сваренными овощами из осенних запасов произвел на свет божий новую серию своих загогулин и был очень доволен собой. Просто счастлив и блаженно расслаблен.

Казалось, что день прошел совсем не зря и можно не думать о нелепостях и прочих проблемах его многотрудной творческой жизни. Так обычно бывает у Василия по окончании очередной серии: он или ужасно доволен собой и своими нетленными шедеврами, или, наоборот, в грустном настроении вселенской задумчивости начинает философствовать о всеобщей природной несуразности, обоюдоостром коварстве творческого импульса или страшных диссонансах жизни подлинного художника. И вот сейчас ему на самом деле казалось, что он несказанно талантлив и могуч, несмотря на внешнюю мелковатость, и жизнь его удалась.

И только хорек Василий подумал о своей счастливой судьбе о том, что надо бы отметить новый творческий успех, так и вышла прямо-таки настоящая закавыка. Была эта странная закавыка — прямо натуральный казус какого-то особенно вредного свойства, и выражалась вот в чем: в порыве творческого горения потерял хорек Василий главную идею.

Совсем потерял, просто начисто. Везде искал, даже под лавку и под обеденный стол заглянул, так нигде и не нашел. Как будто и не было ее вовсе. Получается, что практически вся новая серия загогулин Василия становится безыдейной и не будет иметь достойного названия. Это же просто беда и напасть невероятной степени вредности и страшного природного ехидства!

Василий медленно прошелся по лесным дорожкам, будто надеялся найти что-то по дороге, и завернул к домику норки Анфисы. Думал он, что у той хватит ума и особого магического таланта помочь ему с новым названием для его творений. Он привык по дружбе приходить со всеми своими «страшенными несуразностями» к норке Анфисе.

Зайдя к ней, хорек Василий повел себя крайне необычно: он сел на табурет около самой входной двери, не снимая с головы своего фирменного малинового берета. Как будто боялся его потерять. И весь его вид был настолько странным, что норка Анфиса решила ни о чем его первой не спрашивать.

Василий сидел так достаточно долго, и около него образовалась лужица от растаявшего снега. Наконец, наткнувшись на сердитый взгляд магического персонажа, Василий решил не испытывать судьбу и не злить норку Анфису понапрасну: он взял тряпку и осушил появившийся рядом с ним неглубокий водоем. Затем он как-то очень тяжело вздохнул, стянул берет, забросил его в дальний угол и тихо произнес:

— Ну вот!..

— Это у тебя сегодня вместо «здравствуй», или как тебя понимать? — иронично и неожиданно весело спросила Анфиса, радуясь, что она успела перекусить до того, как этот любитель природных непонятностей и невероятных глобальных диссонансов вновь свалился ей на голову и начал разбрасывать свои малиновые береты. Она даже успела погрызть кушанье диковинное, принесенное на пробу совой Василисой к их традиционному еженедельному чаепитию. О кушанье том надо рассказать особо.

Принесла намедни сова Василиса два небольших кусочка коричневого цвета. Один совсем темный, другой посветлее. Первый кусочек был отчаянно горьким на вкус. Второй кусочек — весьма приятен и сладок. А все вместе это природное безобразие называлось очень странно — шоколад. Понравилось оно норке Анфисе до самой крайности: был в нем какой-то истинный, не замутненный никакими пищевыми добавками природный вкус. «Вот и жизнь наша, — подумала норка Анфиса, — напоминает это диковинное лакомство. Порой удивительно горька на вкус, а порой дарит удивительные и приятные встречи и подарки, сладкие, как мед. А поначалу и не поймешь, что тебя ожидает».