Город Баранов - Наседкин Николай Николаевич

Нет, воистину на Руси понедельник – день тяжёлый!

Стукнулись мы в этот день о стену лбами и в Доме печати. Редакторша «Комсомольского вымпела» гуляла в отпуске, а её зам, ответственный секретарь и парторг редакции Федосей Моисеевич Филькин по прозвищу Помидор, никак не решался взять на себя груз ответственности.

– Ой нужны, ох как нужны нам перья! Лето – все в отпусках. Ох нужны! – причитал-вертелся он, промокая платком помидорного цвета лицо. – Но как же я могу? Я не могу! Надо Василису Валерьевну подождать. Да и в обком комсомола доложить, так сказать, посоветоваться с руководством. Без этого нельзя-с!

При последних словах он как-то странно прогнулся, изобразил почтительность в физиономии. Я с некоторым удивлением наблюдал его: да-а-а, склизковатый тип.

– Но ведь Лену-то вы знаете отлично! Вы же сами ей рекомендацию на журфак давали и подписывали. А у меня вот – все документы: диплом Московского университета, вот публикации из «Комсомолки», «Лит. России», «Московского комсомольца», «Огонька», «Литературного обозрения», «Славы Севастополя»… А вот наградные дипломы журналов «Огонёк», «Смена», Союза журналистов СССР – это всё по итогам практик. Вот трудовая моя – я уже в газете работал, в Сибири…

– Понимаю-с, понимаю-с, – бормотал Филькин, жадно просматривая мои бумаги, – но надо всё же товарища редактора подождать. Субординация-с! – и он пристально-многозначительно уставился зачем-то на мою увечную руку.

Когда мы с Леной вышли, я спросил:

– Он, что – всегда такой?

– Бывает и хуже. Я знаю: он против тебя не посмеет вякнуть – всё же диплом московский, а вот против меня он повыступает. Он сам в нештатниках, на гонораре, два года просидел и теперь считает – каждый должен этот путь пройти, прежде чем выслужить корреспондентское жалование. Одна надежда на Василису: она – старая дева, злюка, но как редактор и журналист поумнее Помидора, почеловечнее.

– Слушай, – остановился я, – а чего это мы к молодёжке прицепились? А если – в «Барановскую правду»?

– Что ты! – усмехнулась Лена. – В областную газету берут только лучших из лучших бойцов пера, прошедших многолетнюю выучку-муштру во «Флажке». В молодёжке, кстати, бурлят два соцсоревнования: за право быть призванным в «Барановскую правду» и за право быть принятым в ряды капээсэс. Практически все наши областные правдисты – бывшие примерные и уже седые флажковцы…

Что ж, пришлось ждать-покориться. Впрочем, всё, что ни делается в этом лучшем из миров – всё к лучшему. Навалилось столько дел-забот, что и без работы-службы вертелись с Леной, еле поспевали. Прописались, подали заявление в загс, заказали мне протез, нашли-сняли квартиру, более-менее обустроились, начали готовиться к скромной, но всё равно обременительной свадьбе. С родичами мы, разъехавшись, зажили вполне мирно, по выходным порой наезжали в гости. Кстати, квартиру нам на самом краю города отыскала через знакомых Виктория, и она же сняла для нас с книжки 800 рублей. Мы сразу заплатили квартирной хозяйке 600 рубликов за год вперёд и зажили припеваючи в отдельной однокомнатной берлоге, где имелось из мебели лишь двуспальная тахта и кухонный стол.

Вскоре и мои родные порадовали нас: матушка где-то наскребла-назанимала полтыщи, да Вадим Николаевич с Надеждой Михайловной из Луганска подбросили триста рублей. Так что мы мигом сообразили холодильничек «Вега», скромный маломерный телеящик под названием «Сапфир», простенькую радиолу «Серенада» да ещё кой-чего по мелочи. Ефросиния Иннокентьевна выделила нам на приданное трёхстворчатый платяной шкаф и два полумягких стула.

Свадьбу мы играли в доме на Фридриха Энгельса. Собралось человек двадцать, причём все – родственники: у Лены оказалось тьма-тьмущая тёток, дядек, кузенов и кузин, которых до свадьбы я и не видел и встречал потом только раза три-четыре – на похоронах семейных. С работы – а мы к тому времени уже служили в молодёжке – присутствовали на торжестве фотокор Юра со вспышкой и завотделом Люся Украинцева, томная молодая дамочка с чувственным блеском в полуприкрытых очах и лениво-барскими жестами. Она чуть было не стала причиной неприличного скандала, ибо приворожила вдруг сомлевшего Толяна да так, что Ефросиния Иннокентьевна, забыв про интеллигентность и гостей, вынуждена была буквально отрывать своего ловеласа от пышногрудой Люси, уволакивать «кобелину проклятого» в тёмную спальню и потихоньку хлестать там по щекам.

Я сидел во главе стола в белой рубашке, в галстуке – напыщенным женихом и по пьяному хорному крику гостей «горько!» напоказ прикладывался к накрашенным губам Лены. Из левого рукава моего торчал новенький протез в светло-коричневой кожаной перчатке. Родственники новоиспечённые пересказывали друг дружке на ухо жуткую историю о том, как я по пьяни отпилил себе руку ножовкой, застав Ленку в постели с двумя неграми…

На свадьбе было, одним словом, весело и пьяно.

Глава III

Как я чуть не стал отцом и диссидентом

1

Не знаю, не ведаю, советовалась ли в обкоме ВЛКСМ Василиса Валерьевна Перепелицына, но меня сразу зачислили в штат, корреспондентом отдела пропаганды.

Даже больше того – признали официально молодым специалистом, несмотря на мой свободный диплом. Мне сразу подкинули так называемые подъёмные и записали в льготную очередь на жильё.

Тут, я думаю, сыграло роль то, что я сразу глянулся редакторше – белобрысой сухопарой бледной девице бальзаковского возраста с крючковатым носом и круглыми совиными глазами. Вернее, глянулся ей сразу мой московский диплом: в редакции только она имела журналистский диплом, да и то – Воронежского университета. Ещё двое учились там заочно, остальные же, включая Филькина, получили скромное образование в местном педе или мучились там в вечерниках. Так что Василиса Валерьевна, подержав с почтением мой шикарный Ломоносовский диплом в руках да ещё и просмотрев наградные дипломы столичных изданий, невольно воздала мне должное.

Но ещё более, как я позже узнал, поразила и сразила её одна казалось бы мелочь, и это доказывает непреложную истину: мелочи – краеугольные камни нашей судьбы. Дело в том, что её, Перепелицыной, ещё в редакции не было в тот день, когда мы пришли устраиваться, и мы с Леной, ожидая её, сидели в кабинете Люси Украинцевой – болтали-покуривали. Раскрылась дверь и вошла женщина. Я встал, поздоровался.

И вот это редакторшу потрясло до глубины её сухопарой души: слыхивала она да читала, будто бывают мужчины, которые встают при даме и здороваются первыми, но ранее встречаться ей с таковыми не доводилось. Вот и произошло так, что своё высокое реноме в её глазах я невольно обеспечил с первой секунды. Она и Лену сразу взяла на договор, как раз к Люсе, в отдел писем, и пообещала тотчас же перевести её в штат, как только Лена перейдёт на заочное и привезёт трудовую.

– Только, – многозначительно подчеркнула Василиса Валерьевна, упершись взглядом в совершенно плоский замаскированный животик Лены, – я надеюсь, что в ближайшее время не придётся искать тебе замену, а?

– Нет-нет! – в голос соврали мы с Леной, так как заранее предвидели такой намёк. – Мы пока не планируем увеличивать население страны.

– Вот и хорошо, – с нескрываемым удовольствием подытожила переговоры редакторша, – ещё успеете, а пока надо поработать. Подписка падает, писем от читателей всё меньше. Я на вас надеюсь. Мы должны сделать «Комсомольский вымпел» по-настоящему боевым органом барановской молодёжи!..

В воздухе зазвенели невидимые фанфары и трубы, застучала барабанная дробь. Василиса ещё минут десять ораторствовала, а я смотрел на неё и думал: «Вот-вот, сейчас она выкрикнет наконец про то, что она и сама подполковничья дочь…»

 Не выкрикнула.

Но ведь поразительно: как я потом узнал, за спиной её звали за её не женскую деловитость и суровость Василием, но почему-то никто не обыгрывал её столь удивительную литературную фамилию. И только много позже до меня дошло: да никто из ребят просто-напросто не читал повесть Достоевского «Село Степанчиково и его обитатели». Каюсь, я приложил много сил, я сам вычитывал вслух кусочки из бессмертной повести классика флажковцам, заставлял-упрашивал их читать «Село Степанчиково», и уже вскоре редакторшу перестали оскорблять мужским именем, а стали все называть – девицей Перепелицыной. Разумеется, кроме Филькина и ветерана редакции Шестёркина. Ребятам же в наслаждение было впервые читать: