Подводные мастера - Константин Золотовский

Я слышал удары волн о шлем, скрип частей посаженного на риф судна и свист автогенного огня, режущего под водой металлический корпус корабля.

Я проходил нижней палубой затонувшего судна по жилому матросскому кубрику, где всегда стоит плотная, глухая тишина, мимо скелетов погибшей команды, окутанных бородатой тиной.

Я слышал громкие удары своего сердца, трехтактное шипение воздуха за ухом, хрустальный звон золотниковых пузырьков из шлема и чуть слышную дробь их о потолок корабля, облепленного красно-бурыми гроздьями морских ракушек.

Я слышал скрежет раковин и песка под ударами упругой струи из шланга и глухой стук водолазных калош по обомшелому борту затонувшего корабля.

Но мычания быка на дне моря я никогда не слышал.

Может быть, у Никитушкина что-нибудь неладное с воздухом в шлеме? Или слух не в порядке?

Стояла удручающе мертвая тишина. В свете фонаря пролетела тень от сонной рыбы. Края тьмы качались вокруг, будто концы широких черных занавесок.

Неподалеку от меня возник светлый полукруг, потом слился с ним второй, и всё осветилось неестественно ярким, режущим светом. Медные шлемы моих приятелей стали румяными. В руках у них качались лампы, как у рудокопов. Казалось, они вышли на работу из-под земли, вылезли из светлых пятен на грунте, словно они живут где-то здесь, в глубоких пещерах моря. В ослепительно ярком свете нескольких ламп пузырьки воздуха из шлемов кажутся кованными из белого металла, звенят и не похожи на воздушные.

Сквозь мрак пробился новый свет, разросся в полукруг, и показался еще один опоясанный заревом водолаз. Он тянул по грунту обильно смазанный боцманом стальной трос. Когда свет его фонаря слился с моим, из темноты выглянули помятые лопасти винта, темный бак водяной цистерны, потом согнутый перископ, большая вмятина на борту, тонкоствольная пушка и, наконец, вся лодка.

Картина аварии была как на ладони. Уж нам ли, водолазам, не понять, в чем тут дело. Мы разглядываем подводные части, как сапожник сбитую подмеку, и угадываем по ним, какие труды и страдания перенесло судно.

Один из водолазов стоял против жилого отсека лодки и выслушивал ее, как врач больного. По складкам на костюме я узнал Никитушкина. Что он там слышит?

Я подошел к Никитушкину. Он повернул ко мне голову, и сквозь стекло иллюминатора я увидел его удивленные глаза. Он снова наклонился к лодке. Я тоже приложил свой шлем к железному ее корпусу и ясно услышал мычание быка.

Так вот где Никитушкин услышал эти звуки. Но, может быть, мне это почудилось? Я приложил другое ухо и снова услышал мычание. Потом хрипло запел петух и закуковала кукушка.

Это было невероятно…

Значит, у нас с Никитушкиным произошло расстройство слуха!

Каждый год водолазный врач определяет нам глубину, и после медицинского осмотра один водолаз обычно спрашивает другого: «Ну, как здоровье?» А другой отвечает: «На сорок пять метров!» Это означает, что врач разрешил ему спускаться на эту глубину. При медицинском осмотре врач больше всего придирается к ушам, смотрит, нет ли красноты на барабанных перепонках, не вдавлены ли они внутрь, потому что во время спуска воздух сильно давит на перепонки. Врач хорошо помнит ухо, в которое была краснота. Фамилию водолаза забудет и приветствует при встрече: «А, здравствуйте, левое ухо!» Уши у водолаза должны быть здоровые и слух нормальный.

Теперь оставалось только молчать о том, что мы услышали, чтобы не узнал наш корабельный врач Цветков, хоть и молодой, а придира.

Если он узнает, что нам послышался рев быка на грунте, сразу же спишет из водолазов или даст такую глубину, где только лягушек давить.

Но почему не слышно из лодки человеческих голосов? Почему молчит команда?

Мы с Никитушкиным быстро привинтили к двум штуцерам, выступающим на борту жилого отсека лодки, спущенные сверху воздушные шланги, я — вдувной, а Никитушкин — выдувной. В лодку поступил свежий воздух. Мы тотчас приложились шлемами к корпусу лодки. Я даже протер носом свой запотевший иллюминатор, как будто это помогало мне слушать.

Звери в лодке замолчали.

И вдруг Никитушкин от радости так боднул меня своим шлемом, что чуть не вышиб мне иллюминатор. В лодке явственно слышались человеческие голоса. У нас отлегло от сердца. Значит, товарищи живы.

Не буду описывать, как мы подготовляли лодку к подъему, как подрезали под днище лодки стропы, как пеленали ее и подводили гини, — скажу только, что один так, то есть крючок от гиней, весит десять пудов. Чтобы гини не дали перекоса и лодка не выскользнула, мы поставили ее на панер. Это значило, что судно наверху подошло и встало прямо над лодкой.

* * *

Когда волна звенела, как битое стекло, падая с водолазных манишек куда-то во тьму, а мы поднимались на палубу судна, боцман нам шипел на ухо, как змей: «Обматывайте, черти, подметки тряпками!» Лодка уже выходила из воды.

На судне при этом стояла удивительная тишина: все механизмы, все лебедки и прочие подъемные средства пели, как хорошо сыгранный бесшумный оркестр, — недаром боцман Калугин истратил на них всё масло.

Толя Цветков со своим набором бинтов, ланцетов, лекарств и кислородных подушек приготовился к оказанию экипажу первой медицинской помощи.

Лодка показалась наверху, сперва рубка, потом борта…

На скользких прочных тросах лодка была подтянута под стальную дугу судна. Скрытый брезентом ручной фонарик осветил отдраенный люк для выхода команды из лодки на нашу палубу.

В люке показался первый спасенный человек. Вся наша команда так и бросилась к нему.

— Тише, человека помнете! — осадил боцман команду.

Спасенного подводника бережно подхватили и увели под полубак, где временно был устроен корабельный лазарет. Остальных из лодки принимал сам Толя Цветков со своими санитарами. А нам, водолазам, пришлось разбежаться по местам боевой тревоги.

Над морем, освещая водное пространство, повис большой огненный шар. Это разорвался в воздухе осветительный снаряд. Вражеский прожектор с берега всё-таки нашарил нас. Пламя орудийного выстрела разорвало тьму над морем. Давая опознавательные вспышки, к нам быстро приближался миноносец врага.

Фашисты опоздали. Наше судно в полную мощь своих машин повернуло на секретный фарватер, в сторону от минных полей, и ушло из вражеской зоны, унося под брюхом спасенную лодку.

После отбоя боевой тревоги, когда мы выбрались из опасной зоны, взошла луна. Только теперь она была уже нам не страшна.

Никитушкин побежал к полубаку посмотреть на спасенных подводников, но Цветков сразу преградил ему дорогу.

— Туда нельзя, — строго сказал он.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});