Карибская сага - Андрей Бондаренко

– Ну, долго я буду ждать? – вопросительно уставился на верного телохранителя.

Тот молнией пронёсся к машине, через две секунды вернулся, зажав в ладони одной руки стакан водки, в другой – большой кусок чёрного хлеба, щедро намазанный плавленым сырком «Дружба».

Ник, на этот раз с видимым удовольствием, выцедил водку, с аппетитом закусил и, радостно улыбаясь, огляделся по сторонам.

В десяти-двенадцати метрах от себя он обнаружил симпатичную, разодетую в пух и прах девицу.

Девица держала в руках кинокамеру, направив объектив прямо на него.

– Это что ещё за хрень? – недовольным голосом поинтересовался Ник.

– Да я и сам толком не понял, – смущённо пожал плечами Витька. – Похоже, иностранка. Проезжала мимо, увидала ваши подвиги, остановилась, начала снимать. Вы про такой случай инструкций не давали, я и не стал её прогонять. Иностранка, опять же…

Ник только рукой недовольно махнул, мол, дурака только могила исправит.

Иностранка, тем временем, выключила свою камеру и подошла к Нику вплотную.

– Извините, вы – бедный? – спросила участливо. – Вам нечего кушать? Вы голодны? Я могу дать вам телефон Армии Спасения.

– Спасибо, не надо, – вежливо поблагодарил девушку Ник. – Я очень богат. Моя компания стоит порядка десяти миллионов долларов.

– Зачем же тогда всё это? – иностранка указала тоненьким пальчиком в сторону озера.

– Душа просила, – доходчиво пояснил Ник. – Русская Душа – она такая. Её даже бешеные баблосы испортить не могут…

Из плена воспоминаний его вернул громкие возгласы Юхи.

– Тихха! Тихха! Стопинг! Стопинг! – надрывался финн.

Ник перестал грести и развернулся на сиденье. До полосы берегового льда оставалось метров семь-восемь. Лёд был пористый, местами – жёлто-фиолетовый, местами – откровенно-чёрный, общая ширина ледяной полосы не превышала двух километров.

Баркас несильно ткнулся носом в ледовое поле и тут же углубился в него почти на целый корпус.

– Нормально всё, – заверила его Мария. – Ещё неплохо держит, доберётесь. Ну, может, искупаетесь разок. Ничего, не страшно. Обычное дело. На берегу вас Генрих встретит. Он знает, что делать дальше.

– Пока, до сданья! – весело заявил Юха и выбросил из баркаса на лёд несколько широких досок. – Я очень любить Сталин! Я – коммуниста!

– Смело идите. Только очень осторожно, чтобы доски были рядом. А ещё лучше – сразу на доску ложитесь и отталкивайтесь руками ото льда…

Глава седьмая

Смерть австрийского прохиндея

Дошёл-дополз, конечно, – деваться-то некуда. Четыре раза под лёд проваливался, последний раз – совсем серьёзно, еле-еле хватило длины доски, чтобы зацепиться ею за края широкой полыньи. В конце пути силы совсем оставили: молчаливый Генрих его уже за шиворот полушубка вытаскивал на берег, громко сопя и обливаясь потом.

Отогрелся Ник у жаркого костра, переоделся в неприметную крестьянскую одежду. На скромной подводе, неторопливо дымя самодельными трубочками, тронулись к Стокгольму. Кто же остановит двух типичных крестьян, везущих в столицу несколько разделанных свиных туш? Дело-то обычное, как любила объяснять Мария всё – происходящее в этом Мире…

В Стокгольме Ник получил испанский паспорт на имя Андреса Буэнвентуры, коммерсанта из Барселоны, занимающегося поставками в страны Северной и Центральной Европы лимонов, апельсинов, а также испанских сухих и полусухих вин. В тёмно-вишнёвой кожаной папке имелось даже с десяток оформленных по всей форме контрактов, украшенных круглыми и прямоугольными разноцветными печатями.

Ко всему этому прилагалось солидное по размерам портмоне, плотно набитое самой различной валютой.

Красивый город Стокгольм, чистый и очень тихий. На каменной набережной, совсем рядом с Королевским Дворцом, шустрые мальчишки вовсю тягали крупную серебристую форель.

Из Стокгольма Ник вылетел в Берлин, там сел в скорый поезд, следующий до Вены. Уже вовсю шла Вторая мировая война, войска Третьего Рейха давно вошли в Париж и в Варшаву, а за окошком пульмановского вагона мелькали совершенно мирные пейзажи: домики под красными черепичными крышами, зелёные и жёлтые поля (жёлтые – засеянные горчицей и рапсом), сады с уже завязавшимися грушами и яблоками, стада упитанных пятнистых бурёнок и белых лохматых коз. Абсолютно ничего не напоминало о войне, разве что на железнодорожных станциях – вдоль перронов – прохаживались армейские патрули с автоматами наперевес…

На Центральном вокзале Вены было многолюдно и шумно: по перрону шествовали шикарно разодетые дамы в сопровождении щеголеватых офицеров, носильщики в коричневой форме, обливаясь потом, перемещали во встречных направлениях тяжеленные чемоданы и элегантные саквояжи.

Ровно в одиннадцать ноль-ноль Ник подошёл к нужному стеклянному павильону, где торговали горячими баварскими колбасками, яблочными штруделями и пирожными с заварным кремом. Айны нигде не было видно.

«Понятное дело, ясный пень», – усмехнулся про себя Ник. – «Обязательность никогда не входила в число чукчянских добродетелей, особенно, если измерять время оленьими переходами…».

Внутри павильона, за круглым столиком, располагавшимся в отдельной нише, полдничала весьма элегантная молоденькая барышня, разодетая по последней парижской моде: светло-лиловое, очень сильно приталенное длинное платье с короткими рукавами, крохотная шляпка того же цвета, белоснежные перчатки по локоть, элегантная дамская сумочка с золотыми застёжками, закрытый японский зонтик от солнца, висящий на гнутой спинке антикварного стула.

Перед дамой стояла большая овальная тарелка, полная разнообразными пирожными, высокий, наполненный на две трети бокал и тёмно-зелёная бутылка с вином. Барышня явно не страдала отсутствием аппетита, да и в финансовых средствах, очевидно, не была стеснена: такая бутылка «Мозельского» стоила дороже, чем хороший мужской костюм, пошитый на заказ в первоклассном венском ателье.

Ник оглянулся по сторонам, высматривая подходящий столик.

– Ах, милый сеньор Андрес! – на хорошем немецком языке обратилась к нему дама в светло-лиловом. – Вы, что же, меня не узнаёте? Это же я – Анна Гонсалес. Мы с вами как-то в Барселоне обсуждали особенности австрийского рынка цитрусовых. Ну, вспомнили, наконец?

Глаза Айны откровенно смеялись, разбрасывая разноцветные лукавые искорки во все стороны.

– Дорогая Анна! Как же я мог вас забыть! – Ник кинулся расцеловывать Айне ручку, вернее – её белоснежную перчатку. – Ваша красота незабываема, милая донна…

Он, действительно, был поражён: и двух лет не прошло с той поры, как Айна беззаботно кочевала по чукотской тундре в потёртой кухлянке и мешковатых штанах, сшитых из неровных кусков нерпичьих шкур. Даже по нужде она тогда отходила в сторону всего-то метров на пятнадцать-двадцать, да и делала преспокойно, никого не стесняясь, свои дела. В суматохе постоянно мелькающих событий на такие мелочи тогда никто и внимания не обращал.