Пуля с Кавказа - Николай Свечин

– …Послезавтра мы выступаем из Карадаха. Возле Голотля опять переходим на левый берег Аварского Койсу и подымаемся к её верховьям. За аулом Кхиндакх сходим с дороги и идём по вьючной тропе к хребту. Далее карты кончаются. Считаем: три дня пути к хребту, три дня на поиск базиса абреков и четыре – на обратный путь. Ждите нас на одиннадцатые сутки.

Выйдя от полковника, Таубе первым делом потащил Лыкова на телеграф. Одну депешу он отослал в разведочное отделение Кавказского военного округа, вторую в Петербург Енгалычеву. Алексей воспользовался случаем и отбил клерную[90] телеграмму Благово. Написал, что всё в порядке, жив-здоров, и просил известить об этом жену.

На этом их служебные дела закончились. Друзья решили прогуляться по Гунибу и пополнить некоторые припасы. Когда они опять будут в цивилизации? Лыков ещё рассчитывал купить Вареньке обещанных украшений из кубачинского серебра. Поэтому первым делом столичные жители отправились в лавки форштадта. Внутри крепости торговля не дозволялась, но снаружи раскинулся целый восточный базар. Как на всём Кавказе, тон в коммерции и здесь задавали армяне. Попался обязательный еврей с мехами – на этот раз маленький, лысый и невесёлый. Аварцы предлагали оружие и деревянные изделия, дидойцы – вязаные вещи; стояли целые возы, наполненные свежими черешнями и алычой.

Алексей разыскал кубачинского ювелира и за восемь туменов[91] приобрёл у него отличные серьги и четыре браслета (два из них назначались сестрице). Ещё запасся чаем и сахаром для всего отряда. Таубе удивительно дёшево купил десять фунтов трубочного турецкого табаку (явно контрабандного), и долго присматривался к паласу.

– Смотри, – пытался найти он поддержку у Лыкова, – в Шуре такой же стоил вдвое дороже. Разложу у себя в гостиной – будет память!

– Ты собираешься таскаться с этим паласом взад-вперёд на волшебную гору?

– Да нет же. Оставлю в Карадахе, а на обратном пути заберу.

– Охота же тебе связывать себя тряпками…

– Так ведь вдвое дешевле! Ты у нас богач, потому и не хочешь меня понять. Нувориш хренов…

Но Алексей всё-таки отговорил друга от покупки. Сказал, что Артилевский по возвращении поможет ему получить у торговцев скидку. Повеселевший от такой перспективы Таубе затащил сыщика в духан, где они выпили портвейну и съели седло барашка. Потом вернулись в крепость, загрузили покупки в седельные чемоданы, и Лыков повёл барона на смотровую площадку.

– Там такой вид – половину Дагестана разглядишь!

Площадка располагалась позади небольшого сквера. Картина, открывшаяся им, действительно, поражала. С высоты четыре тысячи футов весь горный Дагестан открывался, как на ладони… На юге отчётливо различались вершины Главного хребта. К ним уходил горбатой дугой Нукатль. Из-за его отрогов высовывалась, блестя на солнце глетчерами, волшебная гора Эдрас. Узкая серая лента Кара-Койсу проходила внизу и напротив Гергебиля вбирала в себя Казикумухское Койсу. Далее на запад, к морю, горы постепенно понижались. Прекрасное и величественное зрелище надолго приковало к себе внимание петербуржцев. Наконец, Алексей с трудом увёл друга с площадки – пора было возвращаться в отряд.

Они проходили мимо памятника апшеронцам, погибшим при взятии Гуниба, когда Лыков приметил странного туземца. Лет сорока семи, стройный, с привлекательными чертами лица, он стоял подле памятника и скучающе глядел в небо. Во взгляде горца застыла такая усталость, словно он с утра до вечера таскал камни. Или сидел в камере смертников… Сыщик невольно замедлил шаг, однако незнакомец тут же испуганно от него отшатнулся. Немедленно из-за постамента выскочил коренастый русак с седою головой и рявкнул:

– Эй, джигит! Стой, где стоишь!

Коллежский асессор недовольно сдвинул брови, но через секунду радостно улыбнулся:

– Сергей Михалыч! Ты, что, шлёпнуть решил земляка?

– Лёшка! Лыков! – ахнул сердитый русак. – Ты как тут оказался? И в черкеске. Сколько лет не видались!

– Семь.

– Де-ла-а… Тоже на Кавказе служишь? И кто это с тобой?

– Знакомьтесь, господа.

Барон подошёл и представился:

– Подполковник Таубе Виктор Рейнгольдович.

– Отставной старший унтер-офицер Кормишин Сергей Михайлович.

Немолодой, широкий в плечах, резкий в движениях, Кормишин производил впечатление весьма бывалого человека.

– Служу постоянно я в Петербурге, а сюда командирован, вместе с подполковником, – пояснил Алексей. – Ты-то как? Кем? Где?

– Я проживаю тут, в крепости. Охраняю одного человека, – ответил отставной унтер, и крикнул, полуобернувшись. – Камаль, это свои! Можешь подойти.

Горец тут же приблизился и улыбнулся – доброжелательно и чуть заискивающе:

– Рад познакомиться, господа. Меня зовут Камаль Мухаммадович, по фамилии Амирасулов.

Он говорил по-русски очень правильно, с едва заметным акцентом.

– Может быть, вы не откажетесь от чаю в моём доме? У нас редко бывают гости…

И Лыков с Таубе согласились. В туземце было что-то симпатичное, и одновременно болезненное – то ли подавляемое горе, то ли необоримый привычный страх. Амирасулов проживал в маленьком чистом домике возле самого плаца. Миловидная жена его вместе с дочкой вполне по-европейски встретили гостей, выставили на стол чай с небогатыми закусками, и тактично удалились в дальние комнаты.

– Мы расстались с Сергеем Михайловичем в семьдесят восьмом, – обратился Лыков к барону. – Он был начальником нашей группы охотников. Мы лазили по Ичкерии и ловили абреков, довольно удачно. Решительный человек; многому меня научил.

Таубе понимающе кивнул.

– Расскажи, что было с тобой дальше, – попросил сыщик Кормишина. – Вижу, тут целая история.

Сергей Михайлович бросил быстрый взгляд на хозяина дома. Тот вздохнул:

– Да, история… Расскажи, Серёжа.

Кормишин тоже вздохнул, затянулся трубкой. На его загорелом обветренном лице густо собрались морщины.

– Всё началось здесь, в Гунибе, в день штурма аула войсками Барятинского…

– Утром 25 аагуста 1859 года, – пояснил Амирасулов.

– Да. Я был двадцатидвухлетним парнем, только что призванным из рекрутов. Молодой, глупый. А попал в Ширванский полк. В самое полымя, аккурат к штурму…

Если вы знаете, начиналось всё с ложной демонстрации. Вечером войска выстроились в колонны, ударили барабаны. Шамиль прибежал на стену, что перегораживала единственную дорогу, готовился атаку отбивать. А его просто отвлекали. Утром же, ещё в темноте, сто тридцать охотоников-апшеронцев тайком полезли наверх. С южной стороны. Мюриды разместили свои посты по всей вершине – а это ж громада! Восемь вёрст в длину, и три в ширину. Там, где карабкались апшеронцы, тоже был сильный пост. Командовал им известный шамилевский наиб Амирасул-Мухаммад Кудвалинский. Отец Камаля.

Тут хозяин дома кашлянул, отвернулся и быстро смахнул со скулы слезу.

– Часовые слишком поздно заметили солдат, – продолжил рассказ Кормишин, глядя с сочувствием на горца. – Тем оставался лишь последний бросок – двадцать саженей. Апшеронцы были смелые люди. Они пошли грудью на заряды, потеряли много своих, но пост сбили и взошли на вершину. Наиб и с ним ещё семеро погибли; среди них оказались четыре женщины. Почти стразу же с востока пошли штурмовать стену мы, ширванцы. Когда мюриды, расставленные по горе, увидали это, то бросились со всех ног в аул. Испугались, что мы их отрежем… Один такой пост улепётывал близко от нас. Там было восемь человек. Наше отделение дало залп, один упал.

Кормишин сделал затяжку, отхлебнул остывшего чаю, после чего продолжил:

– По ложбине течёт речка Гунибка. Видали её, наверное, когда сюда подымались. И вдоль речки пещеры. И вот те мюриды, видя, что им не убежать, залезли в такую пещеру. Мы им – «сдавайтесь!», а они в ответ стрелять. И убили первм же выстрелом нашего отделённого Кутырло, славного, храброго человека, которого уважал весь полк. Да… Солдаты, понятное дело, взъярились. А те, из пещеры, как раз и надумали после этого сложить оружие. Дураки-то! Уж не надо было стрелять, а коли выстрелил, то бейся до конца… Короче, шестеро из пещеры вышли, и их прямо там и закололи. Седьмой, что последним вылезал, увидал это и юркнул обратно в пещеру. Ему кричат – выходи, пёс, всё одно помирать! А он курками щёлкнул и отвечает: кто взойдёт – тут и останется. Да… Это и был Камаль.

А там, между прочим, бой гремит! Батальон атакует стену, рубка, пушки стреляют… И старые солдаты мне приказыли: ты, молодой, туда с нами не ходи, ещё подстрелят тебя. А стой здесь и карауль этого бусурманина. Полезет наружу – убей; не решится – мы вернёмся и выкурим его. И убежали, а я остался один. Да Камаль в пещере. Да…

Ну, и вскорости он мне оттуда кричит:

– Урус! У меня есть восемь золотых монет. Больше нету. Возьми их себе, и отпусти меня!

Я же совсем желторотый, мне и страшно, и любопытно. Вроде, как надо того человека в пещере убить. Но как-так – убить? Живую душу истребить, пусть даже и не христианскую? Жутко же! Опять, мне он ничего плохого не сделал. И начал я с ним разговаривать. А пленник мой опять кричит: