Миниатюрист - Джесси Бёртон

Корнелия смотрит на молодую хозяйку, словно читая ее мысли.

– По мне, так ваша жизнь только началась.

Семь кукол

Вечером, поднимаясь к себе, Нелла слышит малоприятные звуки: ее золовку выворачивает наизнанку. Тут же и к ее горлу подступает тошнота. Может, ей пойти к Марин, приобнять, предложить чай с шалфеем? Ничего этого она не делает. У себя под дверью она обнаруживает стоящий букетик из мелких ярко-красных и голубеньких цветов. В него вставлена записка, и Нелла сразу узнает почерк, фраза начинается с большой заглавной буквы, а строчные буковки наклонились вперед и словно бегут к точке. Первая записка, которую написал ей муж.

«Нелла, вот тебе пятнистый горец для восстановления сил и голубой барвинок для обретения друзей».

Для обретения друзей? Поздно. Слишком далеко все зашло, чтобы начинать с нуля. А вот для восстановления сил – пожалуй. Еще бы попросил прощения. А что, нормальное пожелание. Уехав в Ассенделфт, она оставит за собой зияющую дыру, о чем будут горячо сплетничать женщины вроде Лийк и говорить мужчины вроде пастора Пелликорна. Она осложнит жизнь Корнелии и Отто, вот уж ни к чему.

В своей комнате она обводит взглядом серебряный кувшин, картины, которые уже не разворачивает лицом к стене, пустой шкап. «Всю жизнь быть замужем за человеком, избегающим супружеского ложа? Тебя будут брать с собой на разные сборища, на вечеринки в гильдии, возможно, он даже станет твоим другом, но никаких детей, к тебе даже пальцем не притронутся. Неужели один мой вид его отталкивает? Когда мы плыли на барже, моя открытая шея ждала его поцелуя, а дождалась только ожерелья».

Любовь. В Ассенделфте она над этим не задумывалась, пока у нее не начались месячные. Это кровотечение исполнено смысла, утверждает Библия, и она пыталась соединить его с идеей любви. Но почему-то детям взрослые не очень-то радовались, и сам родительский брак у нее в сознании связывался с умиранием. На изможденном материнском лице лежала печать раздражения, смешанного с тоской по несбыточному. И пусть брак стал для Неллы спасательным кругом, меньше всего она желала повторить судьбу матери.

Но сейчас она думает о любви иначе. Отто, Джек – юные мужские тела подразнили ее на расстоянии и пробудили в ней желание. Ей хочется их потрогать, узнать, что скрыто под одеждой и даже глубже, под наготой, увидеть нечто, ускользающее от глаз, – чужую душу. Но пока, сама для всех чужая, она переживает, что, возможно, никто и никогда не посмотрит на нее так, как ее муж смотрел на Джека.

Она трет ладони, словно желая стереть следы унижения. Любит ли она Йохана, как положено жене, трудно сказать, тем более он сам, видит бог, поставил для этого преграды, но разве она могла представить себе, что всю жизнь не будут любить ее! Как прокаженную, неприкасаемую. В полутьме она нюхает чудесный букетик, и ее знобит. Все ее обманывали. Она снова залезает в постель и переворачивается на бок. Он не вчера появился, сказала о Джеке служанка. Интересно, «не вчера», с учетом аппетитов ее мужа, это как долго – несколько месяцев, год, два? Неудивительно, что он так странно себя повел, увидев Джека у своего порога. Никак испугался, что тот обнародует их отношения.

Хотела бы она знать, где сейчас Йохан, в этот холодный-прехолодный вечер. Она кожей чувствует его безразличие. «Ты не должна быть здесь», – вырвалось у него, когда она переступила порог его конторы. Не должна, и всё тут». Обретение друзей – пустые слова.

Стук в дверь обрывает поток жалости к себе. Это Корнелия.

– Вот, – говорит она. – Оставили на крыльце для вас.

Очередная посылка с чернильным знаком солнца.

– Ее принес Джек?

– В парадную дверь постучали, но когда я открыла, там уже никого не было.

Нелла, волнуясь, осторожно распаковывает коробку под пристальным взглядом Корнелии. То, что она обнаруживает, застает ее врасплох.

В ряд лежат семь куколок, настолько реалистичных, что Нелла кажется себе великаншей, нависшей над живыми лилипутами.

– Пресвятая Богородица! – ахает служанка.

Нелла берет куколку в руки. Перед ней Йохан: на широкие плечи наброшено пальто темно-синей расцветки, одна рука сжата в кулак, другая протянута для рукопожатия. Волосы длиннее обычного, до плеч. Из-за теней под глазами он кажется более уязвимым. К поясу привязан набитый кошелек, болтающийся чуть не до щиколоток. Поскольку он худее, чем в жизни, тяжелый кошель перекашивает его набок. Кажется, сейчас он откроет рот и заговорит.

– Ангелы небесные, – говорит она едва слышно.

– А это вы, – произносит рядом Корнелия.

– Ты о чем?

– Да вот же!

И точно: рядом с Йоханом крохотулечка в милом сером платье, волосы, как и в жизни, выбились из-под чепца. Смотрит прямо в глаза озадаченному оригиналу. А в крохотной ручке – распахнутая птичья клетка! У Неллы все внутри переворачивается.

Следующей в коробке лежит Корнелия с точно схваченными по-птичьи пронзительными синими глазами, оценивающими, с оттенком сомнения, рука поднята к лицу, и, если приглядеться, видно, что палец прижат к губам. Рядом с ней лежит Отто с волосами из крашеной шерсти ягненка – на вид он живее, чем хозяин, но такой же худенький. Нелла притрагивается к его ручке и под затрапезной одеждой нащупывает настоящую мускулатуру. Она в смущении отдергивает пальцы, а Корнелия выхватывает у нее куколку из рук.

– Отто, – обращается она к недомерку. Тот молчит.

А вот Марин. Ниже Йохана, но повыше Отто, серые глаза устремлены в неведомую даль. Характерные детали – вытянутое лицо, губы едва сдерживают готовую вырваться сентенцию. Одета подчеркнуто строго: черный бархат, широкий кружевной воротник, крестик. Нелла, как завороженная, проводит пальцем по узкому запястью, изящной руке, высокому лбу, напряженной шее. Под лифом она обнаруживает тонкую меховую подкладку. Палец скользит вниз к черной юбке из лучшей шерсти, какую только можно найти. Схвачена самая суть: молчальница Марин, от которой так и ждешь какого-то выпада.

Еще одна мужская куколка. Ростом с Йохана, шляпа с широкими полями, шпага на боку, в мундире народного ополченца святого Георга. Крупное лицо обращено к Марин. Вполне узнаваемый Ганс Меерманс, пусть и не такой тучный.

Нелла переводит взгляд на последнюю, седьмую фигурку, и сердце у нее ухает.

Это Джек Филипс в кожаной куртке и белоснежной сорочке с просторными манжетами, в облегающих ногу кожаных сапогах. Волосы растрепаны, губы вишневого цвета. Он словно замер в ожидании, что его введут в дом, где он займет подобающее место. Уж не он ли затеял эту игру, чтобы над всеми ними посмеяться? Не он ли поведал миниатюристу всю правду о Йохане? У Неллы создается впечатление, что эти человечки к чему-то приготовились – уж не к тому ли, чтобы заселить кукольный дом?..

Корнелия, перекрестившись, прерывает ее мысли:

– Что все это значит? Что вы натворили?

Нелла пытается смотреть спокойно на шеренгу персонажей, завернутых в бумагу. Куколки сделаны с любовью, тщанием, хорошей наблюдательностью. В них нет никакого злого умысла – в чем тут выгода для Джека? Этот дом стоит на слишком крепких опорах, чтобы какой-то английский юноша мог легко его разрушить. Но потрясение так велико, что мысли путаются.

– Я ничего… это не я… – начинает она лепетать, но Корнелия ее обрывает.

– Черная магия, – говорит служанка. – Вы только гляньте.

– Неправда! – Нелла встает на защиту человечков, сделанных так красиво и неспешно, с таким вниманием к деталям.

– Откуда они? – хочет знать Корнелия, вид у нее довольно агрессивный.

– Миниатюрист, – коротко отвечает Нелла, предпочитая не упоминать Джека. Корнелия хмурится. Нелла подводит ее к шкапу и показывает пару гончих, колыбельку, брачную чашу, коробку с марципаном и два кресла, неотличимых от тех, что стоят в гостиной.

– Вы все это заказали?

– Да, – привирает Нелла.

– Понятно.

Это правда, пусть только наполовину, интуиция подсказывает ей, что лучше обойтись без лишнего шума. Она давно мечтала, пусть уже с ней, а не с кем-то еще случится что-нибудь замечательное. Таким ей представлялся брак, но быстро пришло понимание, что она была марионеточной невестой, и вот теперь вся надежда на миниатюриста. Этот шкап – мужнин подарок, и она распорядится им по своему усмотрению. Главное, чтобы мастера по приказу Йохана не арестовали, поэтому последнему лучше вообще ничего не знать. А ответы на вопросы ей предстоит искать самой – то ли у Джека, то ли у кого-то другого.

Она подходит к шкапу, и, как всегда, он поражает ее своей огромностью, безукоризненностью черепаховой эмали, рисунком из оловянного сплава на боковинах, словно что-то говорящим на своем языке. Под бдительным присмотром служанки она рассовывает куколок по комнатам: Корнелию – в кухню, Марин – в спальню, Йохана вместе с собаками – в кабинет, Отто – на самый верх, где у него своя комнатка. Себя она помещает в кухню вместе с Корнелией. Ничего лучше пока не придумала.