Крик ворона - Дмитрий Вересов

– Заходите!

Вошел Дарлинг, а следом за ним – коренастый господин средних лет в строгом черном костюме, с невыразительным лицом и лоснящейся бородавкой под носом. В руке он держал пухлый глянцевый саквояж. Дарлинг шагнул к Тане и коснулся губами ее щеки.

– Доброе утро, дорогая! Как спала?

– Как бревно.

– Замечательно. У нас сегодня обширная программа… Да, разреши представить тебе доктора Джона Смита из городского управления. Нужно оформить тебе медицинский сертификат. Пустая формальность, но так надо. Доктор осмотрит тебя – ну там, горлышко, пульс, возьмет кровь из пальчика. А когда закончите, спускайся вниз, в зал. Позавтракаешь – и на экскурсию.

Не дожидаясь ответа, он вышел.

Доктор Джон Смит сказал:

– Вы позволите?

Он прошел к туалетному столику, раскрыл саквояж и принялся вынимать и раскладывать инструменты.

– С чего начнем, доктор? Пальчик или горлышко? – спросила Таня.

Он повернулся и как-то странно посмотрел на нее.

– С горлышка, разумеется, – прокаркал он. – С нижнего. Снимайте халат и ложитесь. Да не жмитесь, я же врач.

Таня пожала плечами, скинула халат и легла на кровать. Он взял со стола парочку инструментов и приблизился к ней.

– Знаете, доктор Смит, – светским тоном проговорила Таня. – У нас в варварской России есть такой варварский обычай: врач перед осмотром обязательно моет руки. Нонсенс, правда? На врачах ведь микробы не живут.

Доктор хмыкнул, но в ванную вышел…

Безропотно вытерпев процедуру и проводив доктора, Таня оделась по-прогулочному – белая блузка с коротким рукавом, широкая серая юбка-миди, белые «пумы» на толстой подошве – и спустилась в зал, расположенный, как она и предполагала, за застекленной красной дверью, откуда вчера выла скрипка.

Вдоль внешней стены с тремя высокими окошками по отлогой дуге тянулась скамья, обитая красным плюшем. Перед скамьей стояло пять-шесть овальных столиков с придвинутыми стульями, тоже обтянутыми красным. К внутренней стене примыкала стойка, за которой колдовал Джулиан в поварской курточке, а чуть дальше – небольшая пустая эстрада. Перед стойкой высился ряд высоких круглых табуреток, на одной из которых сидела спиной к залу растрепанная пышнозадая блондинка. За самым дальним столиком, около двери – точной копии той, в которую вошла Таня, – сидела вчерашняя китаянка и о чем-то оживленно болтала с миниатюрной соседкой, лица которой Таня не видела. Чуть ближе в гордом одиночестве восседал худой и лысоватый пожилой мужчина с лисьей мордочкой. Сгорбившись, почти уткнув в тарелку длинный нос, он сосредоточенно ковырял вилкой. На скамье возле третьего столика в изломанной позе полулежала очень тощая и невероятно бледная дама со взбитой темной прической и огромными трагическими глазами, которые казались еще огромнее в обрамлении черных синяков. На стуле, лицом к Тане, за тем же столиком разместилась еще одна женщина – широкоплечая, черноволосая, жилистая, с плоским, глуповатым крестьянским лицом. Тети Поппи не было видно.

С ближайшего столика Тане замахал рукой Дарлинг.

– А, вот и ты. Добро пожаловать. Ланчи выдают вон там, – он ткнул пальцем в направлении стойки и Джулиана.

Таня прошла к стойке, спиной уловив на себе взгляды всех присутствующих, и встала напротив Джулиана.

– Доброе утро, мэм, – скривив толстые губы (и как только умудрился?) в некоем подобии улыбки, бросил Джулиан. – Йогурт, апельсин, рисовые хлопья с молочком, ореховые хлопья с молочком, яичница с беконом, сосиска, булочка, джем, масло, кекс, кофе, чай, сливки, сахар?

– Добрый день, Джулиан! – громко и приветливо произнесла Таня. – Все, кроме чая… и, пожалуй, хлопьев.

Его улыбка сделалась более отчетливой.

– Да, мэм.

Он поставил на стойку поднос и принялся проворно закидывать на него всю снедь, перечисленную, а точнее, не перечисленную Таней. Она с трудом донесла переполненный поднос до столика. Дарлинг хмуро смотрел, как она разгружает еду.

– У тебя десять минут, – сказал он. – Мы едем на вернисаж.

– Прости, на что? – И подумать не могла, что он, оказывается, интересуется искусством.

– Выставка в художественной галерее, – пояснил он. – За нами заедут.

Она успела и доесть, и спокойно выкурить первую, самую сладкую, сигаретку. Дарлинг сидел как на иголках, дергал головой на каждый звук, доносящийся с улицы. Наконец, когда оттуда промурлыкал три ноты автомобильный клаксон, он с заметным облегчением встал и буркнул Тане:

– Пошли.

У подъезда стояла доподлинная «Антилопа-гну», словно только сейчас съехавшая с трассы Удоев – Черноморск, или как там было у классиков. Колымага, изобретательно склепанная из разных подручных материалов на основе древнего «шевроле» с откидным верхом. И парочка в ней восседала довольно живописная. Юноша томный, тоненький, кудрявенький, чистенький, в бархатном костюмчике, а за рулем – бородатый, широкий, в драном свитере, настоящий пират. От первого, как и следовало ожидать, несло розовой водой, от второго – потом и вонючим табаком. На Таню они прореагировали по-разному. Юноша состроил недовольную физиономию, а бородатый плотоядно оскалился.

– Эй, Дарлинг, эта бимба с нами? – крикнул он.

Юноша дернул его за рукав, и бородатый замолчал.

– Это Таня, она из России, – сказал Дарлинг, подведя ее к антикварному авто.

– О, Россия! – восторженно заорал бородатый. – Я Иван Ужасный!

– На самом деле его зовут Бутч Бакстер, – индифферентно проговорил Дарлинг.

– А это Стив Дорки, – сказал Бакстер, едва не задев пальцем аккуратный носик томного юноши.

– Рад познакомиться, – кисло отреагировал тот; определенно врал.

В дороге Иван Ужасный порывался занять Таню бессвязным рассказом о крысах, якобы нападающих на пассажиров и служащих лондонского метро. Дорки и Дарлинг угрюмо молчали. Таня отделывалась короткими репликами, а больше смотрела по сторонам, вбирая в себя новые городские пейзажи. Ньюгейт, Уайтчепел, потом знакомые очертания Тауэра.

Остановились в виду собора Святого Павла, возле самого задрипанного здания в строю домов, в целом весьма пристойных.

– И это называется выставка в Барбикан-центре? – с надменной миной осведомился кучерявый Дорки.

– Ну, рядом, – примирительно сказал Иван Ужасный и потащил их в подвал, скрывающийся за стеклянной дверью.

Там их тут же осыпал конфетти какой-то явно бухой арлекин.

– Fuck! – в сердцах высказался Дорки.

Иван же Ужасный обхватил арлекина за плечи и уволок куда-то в глубь подвала, а к ним тут же подошла на редкость плоская дева в зеленых очках и дырявой кастрюле на голове. Из дырки торчал унылый плюмаж из пакли.

– You Godney fgends? – произнесла она с вопросительной интонацией.

Таня не поняла, но вопрос, судя по всему, был чисто риторический, поскольку дева тут же вцепилась в рукав несколько оторопевшему Дарлингу и потащила за собой. Таня и Стив Дорки переглянулись и пошли следом. Через несколько шагов к ним присоединился Иван Ужасный с бумажным стаканчиком в волосатой лапе.

– Родни верен себе, – довольно пророкотал он. – Здесь угощают абсентом.

– Насколько я знаю, производство настоящего абсента запрещено еще в начале века, – заметила Таня. – Скорее всего, это обычная полынная настойка.

– И, судя по запаху, дрянная, – подхватил Дорки.

– Сойдет, – заявил Иван Ужасный и залпом выпил. Вернисаж сразу же произвел на Таню впечатление удручающее. На плохо отштукатуренных стенах ровным рядком висело с десяток картин, отличающихся друг от друга только цветом. На каждой был обозначен весьма условный контур женщины, без рук, но с широко разведенными толстыми ногами, между которыми, приклеенные прямо к холсту, свисали крашеные мочалки. Мочалки покрупнее торчали сверху, символизируя, по всей видимости, лохматые прически. Такая же условная баба маялась на черно-белом плакате в компании кривых букв: «Rodney DeBoile. The Essence of Femininity».

– Мочалкин блюз, – прошептала Таня по-русски.

– Что? – спросил стоящий рядом Дарлинг.

– Так, ничего. – Она не знала, как по-английски будет «мочалка». Более того, еще четверть часа назад она вполне искренне считала, что таковой предмет англичанам неизвестен вовсе. – Пошли отсюда, а?

Но тут Иван Ужасный подвел к ним исхудалого христосика с безумными глазами, обряженного в бесформенный серый балахон.

– А вот и Родни! – объявил он. – А это мой добрый приятель Аполло и его телка.

– Я его жена, – бесстрастно уточнила Таня.

Но извиняться он и не подумал.

– Польщен вниманием прессы, – ломким тоненьким голосочком произнес Родни де Бойл. – Над произведениями, составившими эту экспозицию, я работал с октября…

– Родни, детка, это не пресса, – оборвал его Иван Ужасный.

Мочалочный списатель посмотрел на него укоризненно и растерянно.

– Что ж ты, Бутч? Где твой репортер?