Пакт. Гитлер, Сталин и инициатива германской дипломатии. 1938-1939 - Ингеборг Фляйшхауэр

В начале марта подозрения Советского правительства относитель­но попыток Германии установить более тесные связи с Прибалтийски­ми государствами усилились и, должно быть, достигло наивысшей точки с получением 7 марта телеграммы советского полпреда в Эстонии К.Н. Никитина. Как сообщал Никитин Наркоминделу, Эстония за­ключила с Германией тайный договор о пропуске германских войск через свою территорию и уже приступила к расширению системы железных дорог в восточном направлении[330]. По мнению советской сто­роны эти сообщения позволяли сделать вывод — независимо от парал­лельно поступающей в Москву тайной информации, в соответствии с которой Германия в союзе с Италией свой следующий военный удар хо­тела направить на запад[331], — что германские планы наступления на восток также разрабатывались.

Поэтому прежде всего актуальным оставался вопрос, касающийся планов Германии в Польше. Действительно в это время продолжали поступать сообщения о том, что Гитлер окончательно не отказался от своих польских планов и что ему «польская позиция относительно борьбы с коммунизмом ясна»[332]. Согласно сообщению германского по­сла в Варшаве, Ганса Адольфа фон Мольтке[333], о котором стало известно и в Москве, германское правительство, несмотря на настойчивые пре­достережения посла Шуленбурга, не придавало советско-польскому коммюнике от 26 ноября 1938 г. серьезного значения; оно, видите ли, не сомневалось, «что в случае германо-русского конфликта Польша бу­дет на нашей стороне». Министерство иностранных дел Франции, похо­же, располагало аналогичной информацией[334].

В Наркоминделе, как видно, преобладало мнение, что Польшу по-прежнему интересовала Советская Украина, — мнение, возникшее в результате поведения Польши в период судетского кризиса. Польское правительство будет, дескать, пытаться не допустить прохода герман­ских войск через свои территории, но как заявил Литвинов 19 февра­ля[335], Польша «будет готова в случае надобности поступиться своими мечтаниями и не возражать против похода Гитлера через Румынию... Не возражала бы Польша также против похода Гитлера через Прибал­тику и Финляндию, с тем, чтобы она сама выступила против Украины, синхронизируя все это с политикой Японии».

Распространявшиеся в Берлине слухи о том, что Германия через Польшу на востоке и Румынию на юго-востоке ищет пути наступления на СССР[336], подтверждали, по мнению советской стороны, эти предположения. Присоединение 24 февраля 1939 г. Манчьжоу-Го на востоке и Венгрии[337] на западе Советского Союза к антикоминтерновскому пак­ту[338] (месяц спустя, 27 марта, к ним примкнула Испания) означало еще более тесный военный охват СССР «фашистскими агрессивными госу­дарствами». Ответные меры Советского правительства — подписание 19 февраля[339] польско-советского торгового соглашения и разрыв 2 мар­та[340] дипломатических сношений с Венгрией — продемонстрировали дипломатическим наблюдателям в Москве его чрезвычайно ограничен­ную возможность маневрирования во внешней политике.

Впечатление недостаточной внешнеполитической подвижности Советского Союза перед лицом столь сложной и не совсем понятной перегруппировки сил на его границах не сглаживали и громкие воин­ственные призывы советских средств массовой информации, постоян­но твердивших о том, что «Красная Армия непобедима»[341]. С точки зрения очевидцев, подобная демонстрация военной мощи указывала, однако, на ускоренные темпы подготовки советских войск (после пре­кращения чистки военного аппарата) к неизбежной, по их мнению, конфронтации.

Германия отказывается от Закарпатской Украины

В конце февраля — начале марта 1939 г. Советское правительство по-новому подошло к оценке опасности в обозримом будущем со сторо­ны Германии. Именно тогда оно пришло к выводу, что колебания Гитлера окончились и он решил нанести первый удар не на востоке, в направлении сырьевой базы Украины (то есть против СССР), а на запа­де[342]. Чрезвычайно важную роль в этой оценке очередности германских намерений сыграл «отказ Гитлера от украинской идеи»[343].

В феврале 1939 г. Гитлер, как видно, временно оставил намерение использовать так называемую Закарпатскую Украину в качестве про­пагандистского и военного средства завоевания Советской Украины[344]. В марте он открыто уступил ее в награду за присоединение к антико­минтерновскому пакту венгерскому регенту Хорти. 13 марта немецкий посланник в Бухаресте фон Эрдмансдорф известил Хорти и премьер-министра Телеки о том, что Гитлер хочет, чтобы венгерские войска за­хватили Закарпатскую Украину одним ударом и по согласованию с немецкими войсками, расположенными в Богемии и Моравии. Со своей стороны Хорти с согласия Гитлера потребовал в ультимативной форме отторжения Закарпатской Украины от Чехословакии. 14 марта, задень до вступления германских войск в Прагу, венгерские войска оккупиро­вали эту восточную, граничащую с СССР часть Чехословакии[345].

Очевидный отказ Гитлера от планов создания «Великой Украины» содержал в себе, с точки зрения англичан, все признаки опасного шага к сближению Германии с Советским Союзом[346]. По мнению советской стороны, он означал сокрушительный удар по английским надеждам побудить Гитлера напасть на Украину и таким образом столкнуть Гер­манию с СССР[347].

Разведывательная информация, должно быть, подтвердила Совет­скому правительству правильность этой оценки. Учитывая проникно­вение советской агентуры через группу Шульце-Бойзен/Харнака в сферу военного планирования, вполне вероятно, что Москва уже тогда узнала о речи Гитлера, произнесенной 8 марта 1939 г.; в ней канцлер перед широкой аудиторией изложил свои планы на ближайшее вре­мя[348]. Он объявил о предстоящей оккупации остальной территории Че­хословакии германскими войсками «не позднее 15 марта» и уточнил дальнейший ход действий: «на очереди» была Польша. Ее военный раз­гром не представлял-де для германской армии больших трудностей. К 1940 г. польские сырьевые запасы дополнятся ресурсами Венгрии и Ру­мынии, и тогда, дескать, «Германия... непобедима». С обеспеченным тылом, обладая польским углем, румынской нефтью и сельскохозяйст­венными продуктами трех богатых государств Центральной Европы, германский вермахт в 1940 — 1941 гг. мог бы окончательно разделаться с Францией и Англией. СССР пока остался за рамками планирования.

Отчет Мерекалова из Берлина от 11 марта[349] подтвердил намечен­ный Гитлером в его речи 8 марта ход предстоящих военных событий. Едва ли можно предположить, писал Мерекалов, что Гитлер сделал Польше сколько-нибудь серьезные предложения на ближайшее буду­щее в отношении Советской Украины, «скорее всего, тут было желание французской стороны видеть экспансию Германии, направленной на восток». Между тем, по словам Мерекалова, форсированное строитель­ство укреплений на «западной границе» свидетельствовали о «заостре­нии германской политики в западном направлении».

Сведения Петера Клейста, переданные советской разведке 13 мар­та[350], подтвердили отчет Мерекалова. Согласно этим сообщениям, Гитлер 6 марта[351] принял решение полностью разделаться с Чехослова­кией. После ликвидации этого очага беспокойства он намеревался при­ступить к устранению подходящими средствами таких факторов неопределенности, какими являлись Польша, Венгрия и Румыния, чтобы обезопасить тыл для намеченной уже на май 1939 г. германо-итальянской акции на западе. Даже аннексия Мемельской области и усиленная германская активность в Прибалтике имели, по словам Клейста, целью создать «прикрытый тыл для столкновения на западе». Все запланированные на востоке и юго-востоке меры якобы служили «подготовке акции против Запада». А вот более поздние планы Гитлера включали войну с Советским Союзом как «последнюю и решающую за­дачу германской политики». Для этого, возможно, несколько позже можно было бы использовать и Польшу. В своем нынешнем состоянии она для борьбы против СССР якобы не подходила. Ее следовало сперва «территориально разделить»[352], а затем заново политически организовать.

В связи с подготовкой оккупации Чехословакии, сообщал Клейст далее, затрагивался и украинский вопрос. Однако все представленные Риббентропом Гитлеру на этот счет соображения были последним от­вергнуты. Он заметил, что все это «пока еще мечты». Первая часть со­общений Клейста, касавшаяся прогноза предстоявшей оккупации Чехословакии, нашла, с точки зрения Москвы, подтверждение в теле­грамме Мерекалова от 14 марта[353] и в событиях 15 марта, что дало осно­вание считать и остальные его сообщения достоверными.