Барбарелла, или Флорентийская история (СИ) - Кальк Салма

Махнул рукой, и на беломраморной стене, над камином, вдруг высветились ярко-алые буквы.

Друзья, родичи, коллеги!

Случилось так, что неумолимое течение жизни лишило нас естественного покровительства владельцев — ни одного из семьи Донати ныне нет среди живых.

Наш дом назван музеем, все мы стали музейными экспонатами.

О нас заботятся — как могут. Но что значит тепло, холод или солнечный свет в сравнении с тем, что нынешние наши управители не знают о нас ничего? Они не связаны с нами узами крови, дружбы или долга, они просто выполняют свои служебные обязанности.

Эти люди не всегда помнят, кого из нас как зовут, кто был автором какого портрета и какого времени та или иная картина. При этом они берут на себя смелость рассказывать о нас другим людям, которые придут сюда, в эти стены, желая узнать больше о вилле Донати и её владельцах.

Между нами и забвением не осталось никого и ничего — кроме нас самих.

Раз уж волею Господа или каких других сил мы способны иногда возвращаться в эти стены — мы должны сделать всё, чтобы хранить нашу историю и отголоски нашей жизни. Пока о нас помнят — мы живём. Пока знают наши имена, пока знают, кто из нас когда жил и что сделал — мы живём.

Пусть в этих стенах звучат настоящие истории нашей жизни.

Холст очень хрупок, но написанное на холсте проживёт намного дольше, чем человеческое тело. Все мы уже дольше живём в виде образов на холстах, чем жили во плоти. И те из нас, кому это под силу, обязуются беречь и охранять остальных от всех внешних неблагоприятных обстоятельств, чтобы наша жизнь на холсте продолжалась как можно дольше. Необразованные люди отправятся в мир иной, а мы останемся здесь.

Те, кто готов разделить эти идеи, остаётся с нами до тех пор, пока захочет и сможет

Те, кто против — не сойдут со своего холста во веки вечные.

А враги наши будут посрамлены и низвергнуты.

Во имя Господа и именем Его.

Vita brevis, ars longa.

Пьетро Донати

Алессандро Медичи

Барбарелла Бальди

Гортензия Донати

19 ноября 1948 года от Рождества Христова

Варфоломей качал головой, Патрицио Маркони хмурился, Себастьен загадочно улыбался. А Пьетро, тем временем, заговорил.

— Не знаю, доводилось ли вам видеть, как в вашем доме хозяйничают чужие люди? И у вас нет ни сил, ни возможностей изгнать их туда, где им подобает находиться? Мне вот довелось. Нет, когда я затеял это дело с домом и приобрёл в него первый портрет, то и не подозревал, что задумка проживет без малого четыре сотни лет. И если бы не мой неудачливый потомок — жила бы по сей день, полагаю. Но он, по крайней мере, погиб со славой, тут ничего не скажешь, всё чисто. И как смог, позаботился о том, чтобы имущество рода не растащили совсем. Я не возражаю против того, чтобы мои сокровища хранили и показывали людям, и чтобы при этом рассказывали о славных деяниях моей семьи, я тоже не возражаю. Но пусть рассказывают, как было, а не придумывают! Я бы ещё понял, если бы не осталось ни листочка, ни строки, ни письма, ни книги. Но мои потомки были внимательны к семейной истории, и нынешним хранителям нужно всего лишь изучить то, что уже написано и собрано до них! И если они ленятся сделать это, тогда что они здесь делают? А если и ленятся, и никуда не пропадают?

Я думаю, это сам господь надоумил меня обратиться с мольбой о том, чтобы ситуация как-то изменилась. Но он, видимо, решил, что раз я до сих пор считаю себя хозяином, то это моё дело — смотреть за своим имуществом. И мне была дана такая возможность.

С 1948 года от рождества Христова один раз в году все мы получаем возможность сойти с холстов, обрести плоть и прожить эту ночь, как обычные люди. И изменить то, на что у нас достанет сил. Неверные подписи к картинам. Неправильные факты — не раз случалось кому-то из нас записывать своё жизнеописание и класть записки на стол к тому здешнему работнику, который допускал ошибки в рассказах или в записях. К счастью, господин Роберто Казолари оказался человеком знающим и вежливым — он не стал требовать первенства и абсолютного права решать наши судьбы. Мы встретились и договорились. И до тех пор, пока он был жив, всё шло хорошо. Более того, мы немного помогли ему — с деньгами, да и со здоровьем тоже. Я понимал, что от него зависит наша спокойная и тихая жизнь здесь, равно как и сама возможность сходить на этот пол раз в год. Но увы, он оказался не вечен, а его преемница Анжелика Райт воплотила в себе худшие черты, какие я бы только мог представить в человеке на такой должности. Она была жадной до денег и равнодушной к тому, чем занималась. Она подменила нашу Джиневру копией. С тех пор Джиневра сходит с холста, но это уже не она! Девочка не узнаёт никого из нас, и даже собственного мужа Риккардо не узнаёт, и движется кое-как, и вообще на себя не похожа! Анжелика Райт собиралась продать в частную коллекцию ещё один портрет, и неизвестно, что бы осталось от нашего собрания через год, если бы она продолжала обладать властью над всеми нами!

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

— И тогда она очень своевременно исчезла, — заметил Марни.

— Да. Хотите сказать, что окажись в ваших руках враг, которому в другой момент вы не сможете противопоставить ничего — вы бы не воспользовались возможностью и не расправились бы с ним? — нахмурился Пьетро.

— Я бы именно так и поступил, — кивнул Марни. — Но расскажите же, как вы это сделали.

Пьетро перевёл дух, глотнул вина.

— В самую первую ночь, семьдесят лет назад, мы вчетвером встретились и договорились. Так получилось, что только мы из всех Донати и прочих могли не только желать, но и что-то для этого делать. С нами было благоволение свыше — мы не сомневались в источнике своего могущества — но выражалось это в том, что каждому из нас оказалась подвластна сила одной из стихий.

Я всегда слышал токи земли — рост деревьев, мысли камня, вздохи фундамента дворца и окружающего виллу парка. Я и место-то это выбрал для дома потому, что знал — сюда не дойдут наводнения ли, землетрясения или что-то ещё, дом, построенный здесь, простоит века. Алессандро так же чувствует воздух. Гортензия всегда умела договариваться с огнём. Однажды чуть не спалила нам дом, но в итоге всё оказалось к лучшему. А Барбарелла как ещё при жизни спуталась с какими-то морскими гадами, так и таскается с ними до сих пор, даже на портрет попала с каракатицей.

А вместе мы оказались всемогущими. Но — только в пределах дома и парка.

Поэтому пока мы здесь, в эту ночь будет звучать любая музыка, какую бы нам захотелось, и на столах будут любые кушанья и вина. Нам подвластна только эта ночь, но её мы проведём так, как нам захочется.

А когда мы будем возвращаться на свои холсты, то можем прихватить с собой, кого пожелаем. Я предлагал Роберто уйти и стать одним из нас, но он не согласился, ему была важна его человеческая сущность, жизнь и смерть. А вот некоторых других мы не спрашивали.

— Тех самых, которых потом не смогли найти? Госпожу Франческини в 1949-м, художника Бирколотти в 1983-м, Лолу Патти в 2002-м и Анжелику Райт — год назад?

— Да, эти были, всё так. Первая из них была глупа и заносчива, не желала ни читать семейный архив, ни слушать тех, кто его читал, и рассказывала всякую ересь. Товарищи по работе её не убедили, тогда пришлось убеждать уже нам. То есть — не убеждать, но принимать решение. И мы приняли его, её можно разглядеть на заднем плане портрета моей бабушки Аннунциаты — если приглядываться и знать, в каком месте искать.

Художника, по вине которого мы потеряли Джованну, забрал себе Пьетро Младший, Джованна была его дочерью.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

Мерзкую девку, которая водила сюда своих мерзких друзей, никто брать не хотел. Её поместили на оборот объявления о выставке — стояло такое дело в большом зале. Эта штука до сих пор находится где-то в подвале.

Нелюбимая нами Анжелика Райт окончила свои земные дни среди изображений деревьев на портрете Риккардо, мужа Джиневры. Нужно очень постараться, чтобы найти её там.