Белый Пилигрим - Антон Краснов

— Разбился сундук-то, — печально сообщил я, — у этого вашего Гаппонка слишком атлетичные твари. Им бы в Олимпиадах участвовать… соревновались бы как раз с братьями Волохами. Беге, прыжках, борьбе классической и греко-римской. Держите, бабуля. Вот книга. Вот шапка. Макарка, дай сюда бутылку! Все равно не допьешь, что ты пыжишься? Никак с перепугу отойти не можешь? Гм… Я тоже.

Тем временем бабуля брезгливо взяла в руки томик «Словника демиургических погрешностей». Памятуя о судьбе сочинений Ларошфуко, я наблюдал за ней с некоторой опаской. Теперь-то я понимал, что не ТОЛЬКО «Портвейн 666» из всего наследства стариканов Волохов имеет ценность… Баба-яга надвинула на подслеповатые тусклые глаза железные очки и зашлепала, зашлепала губами, что-то бормоча себе под нос. Я наклонился к Макарке и негромко проговорил:

— Не знаю, что там сейчас нагадает нам эта бабуля, но я уже кое-что сам понимаю. Между их землями, вот этой Мифополосой и нашим реальным миром, существует сообщение. Причем достаточно устойчивое.

— Это я и сам понимаю, — отозвался он в тон мне, — иначе откуда у нее были бы эти хрипящие магнитофоны, а у Чертовой появлялись книжки, которые напечатаны у нас, в России, совсем недавно? Тоже мне — открыл Америку! Я вот тут родил кое-что посерьезнее… Словом, мне кажется, что человек, которого ты видел с Леной на лестнице… тот здоровый парень — в общем, он откуда-то ОТСЮДА.

Ответить я не успел. Баба-яга подняла от книги свои маленькие глазенки, тонущие в складках морщинистого лица, и объявила:

— Великой силы эта книга! Очень только странно, что старики Волохи оставили ее именно вам, мальчонки. В вас я ничего примечательного что-то и не нашла, так, фитюльки, пустышки (а за базар ответишь, бабуля?), мелочь порожняя… Почему же тогда — ВЫ? По чистой случайности? Ась? Да вот нет. Я про Волохов много слыхала, и от матери слыхала, и от бабки, а та была ведунья почище меня. Старики те ничего просто так не делают. Если вручены та книга, та бутылка и шапка этим мальчишкам, значит, так оно и быть должно. К тому ж, верно, — Баба-яга препротивно захихикала, и мне отчаянно захотелось вытянуть по этой сутулой пыльной спине чем-нибудь поувесистее, поленом как минимум, — верно, не от хорошей жизни наведались вы в здешние края, леса, ась? Верно, стряхнулась-приключилась беда неминучая, вот и явились сюда? Али неправда? Во-о-от! Значит, так тому и быть, а чему быть — того не миновать.

Я сощурил глаза. Удобная риторика. «Чему быть — того не миновать». Такие мысли приходили в голову и мне самому, но я держал их при себе. Если здешние обитатели исповедуют, прошу прощения за словечко, такой последовательный детерминизм, так уверены в причинной обусловленности и предопределенности (ох!) тех или иных событий, — то почему сомневаюсь я? Да вот вам!!! В конце концов, именно я отразил нападение непобедимых кролокротов, а не эта языкастая бабуля! Именно мне и Макарке вручено наследство этих мифических старикашек Волохов! Именно я вышел из Замученных болот, с самого дна, илом затянутого, а эта несимпатичная бабуля, которую ни один собес не принял бы, давно пускала бы пузыри! Я вскочил и довольно невежливо выдернул книгу, шапку (а Макар — бутыль) у засуетившейся старушенции. И — грубовато:

— Вот что, бабуля. За такие изречения неплохо бы и в челюсть задвинуть, но вам в плане челюстей, я так понял, особенно терять нечего, потому и держите язык за оставшимися зубами. Вижу, ничего конструктивного от вас не дождешься, кроме оккультного бреда. Так что мы пошли, а ваша родственница, госпожа Чертова, пусть трясет вас на предмет провианта, отдыха и, не дай боже, ночлега.

Видно, я выглядел очень разозленным. А в свете моей эпохальной победы над кролокротами — даже грозным, потому что Яга звонко щелкнула челюстями, так мною обхаянными, и отскочила в угол:

— Ну что ты, Илюшенька, что ты! Ты уж прости старуху за слово необдуманное, пустое, если что не так!

Я не стал слушать и вышел во двор. За мной вышел Макарка. Этот снова обрел свою бутылочку, еще недавно отобранную для экспертизы Бабой-ягой, и потому был благодушен:

— Ну что ты так взъелся на старуху, Винни? Она ж из ума давно выжила. Она, кстати, мне кого-то упорно напоминает.

— Мегеру, — проворчал я, но вал беспричинного (ой ли?) гнева уже схлынул. — Так что ты там, Макар, говорил о парне с лестницы, который, дескать, мог быть отсюда, с Мифополосы?

— Да я вроде бы уже все сказал, — повел он плечами. — К тому же… м-м-м… я ведь только предположил, вот. Ладно, не пузырься, Винни. Я все понимаю… п-прекрасно. Перенервничали, насмотрелись на разные ужасы… это тебе не в кинотеатре на каком-нибудь «Ночном дозоре» сидеть, тут спецэффекты совсем другие, и…

Макарка сбился с мысли, да и была ли хоть какая-то мысль?.. Понес окончательную чушь. Я отобрал у него бутылку и, по зрелом раздумье… э-э-э… по чуть-чуть… гм… Словом, ночевать пришлось у Бабы-яги. Последняя, как помним, не увидела в нас ничего примечательного, и эффект этой примечательности был немедленно создан Телятниковым: ибо примечательно, что он заснул прямо в ступе. В той самой, хрестоматийной, с аэродинамическими примочками…

— Шла лесною стороной, увязался черт за мной, Плюнула на плешь ему и послала к лешему!.. — засыпая, напевал себе под нос сын доктора исторических наук. А я на сон грядущий открыл замурзанный том «Словника демиургических погрешностей» и, кажется, сумел прочитать одну из фраз — слагающуюся из странных, высвечивающихся в мозгу букв: «А на седьмой день следовало бы отдыхать, а не… »

Хотя, быть может, мне это только снилось.

ГЛАВА ПЯТАЯ, ПОЗНАВАТЕЛЬНАЯ

Трилогий Горыныч живописует картину мира, а царь Уран Изотопович портит ее всеми доступными средствами

1

— «Э-эх, дороги, пыль да ту-у-ман! Холода, тревоги да степной бурья-а-а-ан!.. » С тоскливого исполнения этой песни началось утро. Нет нужды напоминать, что и вчерашний день заканчивался вокальной партией пьяного Макарки. Сегодня же мой слух прямо с восхода солнца начала терзать Баба-яга. Хлопоча насчет завтрака, она напевала эту песню с таким надрывом, что мне (в свете наметившегося похмелья) захотелось пойти да и повеситься в сарае. «Вы-ыстрел грянет, ворон кру-ужит, мой дружок в бурьяне неживой ле-ежит», — слезоточиво напевала бабуля, ловко жонглируя черепами— один в роли сахарницы, второй — солонки.

— Что воешь, бабка? — неласково спросила сонная Чертова, высовываясь из сеней, где ей постелила любвеобильная родственница. — Параська, иди помоги собрать завтрак на стол, а то мы тут еще долго торчать будем! Бабуля у нас по утрам квелая да сырая, на ревматизм грешит и потому поворачивается неохотно, лениво. А вы, мальчики, вчера опять отличились. Вы, наверно, подумали, что находитесь у себя дома. По крайней мере, Илья называл нашу бабку какой-то Людмилой Венедиктовной и убеждал ее в том, что…

— Не стоит вспоминать, — поспешно вмешался я. — Заблуждения молодости… знаете ли. Гм-м… М-минералка, дай Макар-ки… бррр… М-макарка, дай минералки…

— Какой тебе еще м-минералки?.. — выдавил тот, выливаясь из ступы пригоршней переваренного киселя, на который по какому-то недоразумению налипли очки. — Нет никакой минералки! Разве бабуся наколдует! И вообще, ехать пора!

Наверно, мы разорили бабку минимум на двухмесячный запас провианта. Впрочем, если она в самом деле такая вегетарианка, какую из себя строит, то ей можно существовать и на подножном корму. Я имею в виду грибы, ягоды, шишки разные… Кикимора Дюжина сделала такой запас, будто мы отправлялись не к Зме… тьфу, не к Трилогию Горынычу, жившему согласно карте в шестидесяти верстах отсюда, а минимум в авторалли Париж — Дакар! Хотя, памятуя о кролокротах, никто возражать не стал.

На прощание я всучил бабуле измочаленную книженцию — тот самый кулинарный сборничек «В помощь молодой хозяйке». Провожая нас, Баба-яга показательно всплакнула. Слезы промыли на ее буром лице две светлых дорожки. Гигиена тут, однако…

Дорога к эксперту Горынычу была такой бессодержательной, что нет смысла ее описывать. Что толку в энный раз прочитать о вошедшем в традицию… э-э-э… вот.

…Кажется, я продолжал обучать сыщиц Чертову и Дюжину дедуктивному методу.

Вскоре мы увидели горы, и давшие отчество любезному Трилогию Горынычу. Машина не доехала до первых предгорных кряжей метров триста и заглохла. Кажется, кончился бензин, или чем там заправляли первые автоодры?.. Пришлось идти пешком.

Ну вот, добрались. Горы, горы!.. Красота. Я задрал голову. Надо мною возвышалась трещиноватая, неровная, почти отвесная стена темно-синего зернистого камня, кажется, какой-то разновидности базальта. По каменистой площадке, на которой мы стояли, были разбросаны куски светло-серого пористого сланца. Кое-где бесплодный камень был покрыт зеленовато-бурым лишайником, и из расщелины угрюмо торчали колючие ветви какого-то кустарника, названия которого я не знал. Задрав голову еще выше, я максимально напряг зрение, и мне удалось различить, что над громоздящимися базальтовыми утесами вздымается уже совсем неприступная стена из блестящего черного камня, похожего на антрацит. На ее почти зеркальной поверхности не было и намека на выступы и углубления, которые хотя и не часто, но встречались в базальтовых громадах несколькими десятками метров ниже. Макарка, стоящий рядом и точно так же задравший голову, присвистнул: