Золотые ласточки Картье - Екатерина Лесина

– Как вы тут все интересно… обустроили, – заметил Яшка, кажется, смутившись.

Хотя никак не вязалось смущение с обликом этого лихого человека. Сам он одевался по местной моде, богато, в красную шелковую рубаху, поверх которой напяливал полосатый жилет, а пиджачок носил клетчатый, с непомерно огромными карманами. Штиблеты лаковые, начищенные, узконосые и навряд ли удобные. Желтый шейный платок, завязанный огромным узлом, и булавка из узла торчит, а с булавки той свисают полдюжины цепочек.

Забавный. И опасный.

Петюня говорил, что Яшка в рукаве нож носит и что человека убить ему легко. А Надежда удивлялась, как же выходит так, что личность столь опасная до сих пор на свободе пребывает? Глупая она, Надежда, ничего в местных порядках не разумеет.

– Как уж вышло, – ответила она.

Обустроила? Нашла старую скатерку с вышивкой и абажур зеленый тканый на лампу… и вазочку, треснутую, но можно поставить так, чтобы трещиной к стене. А цветы Петюня приносит, полевые, красивые.

– Понимаю, – кивнул Яшка и тронул ухо, в котором виднелось золотое кольцо серьги. – Я к вам, Надежда Михайловна, с делом… шитьем маетесь?

– Работаю.

– А… вот, держите, – он вытащил из-под полы пиджака тряпицу, в которой обнаружился печатный пряник.

– Мне?

– Вам…

– Я… простите, я не могу принять…

– Почему? – он спросил это без раздражения, хотя Надежда и опасалась, что Яшка разгневается.

– Я замужняя женщина… и подарки от посторонних мужчин…

– Что-то ваш муженек пропадает вечно, – хмыкнул Яшка и пряник на стол положил. – Вы не думайте, я ж со всем разумением… я ж вижу, что вы не лярва местная, замужняя женщина… вот и говорю ж, дело имеется. А это так… ну негоже к бабе идти с пустыми руками. Примите уж, не побрезгуйте.

И что было Надежде делать?

– В таком случае надеюсь, вы задержитесь, чтобы выпить чаю?

…не заварка, которая оказалась слишком дорогой, но липовый цвет и тонкие вишневые веточки, малость чабреца, собранного за городом. Еще брусничный лист для аромата.

– Эк вы, Надежда Михайловна, все тут… – Яшка сидел смирнехонько, боясь пошевелиться. И смущение его выглядело забавным. Разлив чай, Надежда подала чашку, которую Яшка принял осторожно, точно опасался, что в руках его чашка треснет. – Интересно…

– Конечно.

Надежда не знала, что еще ответить.

Она вообще понятия не имела, какое дело может быть у Яшки к ней. А он не торопился излагать, сидел, нюхал чай, вытянув губы трубочкой, дул…

– Вы, Надежда Михайловна, здешним порядкам человек сторонний… но и к лучшему… – Он поскреб пальцем переносицу, кривоватую, с тонким шрамом, который выделялся на смуглой Яшкиной коже. – У меня предложение очень даже приличное. Я хочу, чтоб вы меня научили.

– Чему? – удивилась Надежда.

– Этому… ну, чтоб говорить правильно. Шмотье выбирать. Этикетам всяким, – важно добавил Яшка, берясь за чашку двумя пальцами, притом кривой мизинец он оттопырил. – Вы небось уже просекли, что я ныне человек непростой… и вот, знаете, подумалось мне, что не дело это, когда Яшка Ломов будет базлать, как какая-нить шушера… я виду хочу солидного заиметь.

– И я…

– Ага, – перебил он, ерзая. – Я как вас завидел, так сразу и просек, что вы не из простых. Вся такая… дама, что просто охренеть.

Наверное, это можно было счесть комплиментом, да и сделан он был от всей широкой Яшкиной души, и Надежда улыбнулась.

Учить? Она ведь собиралась стать учительницей, и что за беда, если ученик будет один? А со взрослым даже легче…

– Не подумайте, Надежда Михайловна, что я задарма. Яшка добро помнит. Новехонькими пятихатками заплачу…

Он уставился, выжидая приговора, и Надежда вдруг поняла, что если она откажет, то Яшка просто-напросто уйдет, и обиды не затаит, и мстить тем паче не станет.

– Я… я с удовольствием, если муж не будет против…

– Петюня? – Яшка фыркнул, показалось, с презрением. – Не ссыте, Надежда Михайловна, я сам с ним беседу поимею… и вообще, на кой ляд вам этакий муженек? Как вас угораздило-то?

– Петюня хороший…

– Ага… офигенно просто до чего хороший. Припер вас в этакие хоромы и бросил. Не серчайте, но, как по мне, нормальный мужик так не поступит.

Комментировать сие замечание, пусть и искреннее, Надежда не стала.

Как она и предполагала, Петюня этакому приработку, хоть и позволившему Надежде оставить шитье, за которое ей платили сущие копейки, вовсе не обрадовался.

– Надюша, – сказал он, нервно расхаживая по комнатушке, притом что расхаживать по ней было затруднительно ввиду отсутствия места. – Ты же понимаешь, насколько опасен этот человек?! Он убийца!

– То есть заниматься с ним не следует?

– Следует! – взвизгнул Петюня, представив, что супруга его, которая, против ожиданий, не спешила возвращаться к любимому папеньке, скажет Яшке, что будто бы он, Петюня, запретил ей его учить. – Но будь предельно осторожна. Он даже не человек в полном смысле, он животное, ведомое исключительно собственными инстинктами.

…и это животное, зажав Петюню в уголке подъезда, дымного, вонючего, приставило нож к глазу и доверительно произнесло:

– Будешь женку забижать, вставлю по самые гланды… – и ножичком щеку царапнул для пущего вразумления.

Петюня, к этакому обращению непривычный, не просто струсил, он был вне себя от ужаса, и если бы не план, не миллионы Михайло Илларионовича, которые казались такими близкими, почти уже доступными, сбежал бы.

– Конечно, – Надежда улыбнулась этой своей улыбкой, которую Петюня втайне ненавидел, ибо было в ней бесконечное терпение и готовность преодолеть все трудности.

– Я буду очень осторожна.

Петюня мысленно взвыл… Отвесить бы ей затрещину для вразумления, и глядишь, тогда бы прояснилось в голове, но нет, нельзя с нею ссориться… надобно играть в хорошего мужа и ждать…

А сколько еще ждать? Машка вон намекает, что, дескать, месяц прошел, и второй к концу подбирается, а Петюня как был нищим студиозусом, так им и остался, и все его прожекты – замки воздушные, ежели не сказать больше, попытка развязаться с друзьями, которые устали уже Петюне верить.

И как быть? Обыкновенно… если Надька не хочет к родне идти, то Петюня за нее обратится, допустим, конечно, не к Михайло Илларионовичу, с которого станется новоявленного зятька погнать в три шеи, но к сестрице Надькиной, Оленьке.

Бабы – существа жалостливые. И дурные.

А Яшка… Яшка – это так, временная трудность, уголовник мелкий, его убрать просто… главное, время подгадать правильно.

Учеником Яшка оказался благодарным. Слушал он Надежду внимательно, записывал за нею в тетрадочку почерком кривоватым. И писал-то со многими ошибками, и не злился вовсе, когда Надежда на ошибки эти указывала, повторял только:

– Вот спасибочки. Я же ж сам учился… ну, как сам, шалава одна учила, которая из центровых была, а после французку подхватила, значит, и сюда… короче, она мне сподмогла. По прежнему-то делу она за гимназисточку себя выдавала, а после постарела. Да и кому с французкой нужна-то? А я тогда подвизался по всякой мелочи…

Он приносил с собой пряники и однажды – эклеры в знакомой коробке, при виде которой Наденька едва не расплакалась. Не потому, что хотелось ей эклеров – какая это, в сущности, мелочь, глупость даже, но коробка напомнила ей о былых временах, о папеньке и Ольге, по которой Надежда, стыдно признать, скучала, о доме, об Аглае Никифоровне, верно, разочаровавшейся в Надеждином благоразумии.

– Вы не переживайте, Надежда Михайловна, – Яшка протянул свой платок, к слову, чистый и преогромный. – Извиняйте, ежели расстроил… я ж не хотел.

– Вы ни при чем, – со вздохом призналась Надежда. – Вы… вы хороший человек.

– Я? – удивился Яшка, которого до того хорошим называла разве что Марьянка, местная лярва, к которой Яшка по обыкновению заглядывал.

– Вы, – она улыбалась сквозь слезы. – Вы хотите стать другим, а это… это непросто. А вы не только хотите, вы учитесь. Наверное, я несколько путано излагаю, но… раньше мне казалось, что люди живут в подобных условиях потому, что обстоятельства так сложились, выбора нет… шанса вырваться нет.

– А теперь вы увидели, что многие к этому, уж извиняйте, дерьму притерпелись и иного не надобно? Так оно и есть. Людишки разные бывают, что добрые, что дрянные… дрянных оно как-то завсегда больше… уж не знаю, отчего так, Надежда Михайловна. Вот взять хотя бы муженька вашего. Может, конечно, он с рожи и видный, да только дерьмо дерьмом. Я вам как на духу говорю… он от вас погуливает.