Изначальное желание - Дмитрий Денисов

Он усмехнулся.

— Ты знаешь, Роберт, какое то зрелище? Дух просто захватывает, когда видишь, как две конные фигуры с грохотом несутся друг на друга. Как блещут их крепкие доспехи, как горят они под солнцем. Особенно когда знаешь, что сам мастерил тот доспех, который готовится на себя удар принять. И сердце в пятки уходит, когда вспоминаешь, что на груди его трещину забыл заварить! О, я люблю турниры. Тем более за доспехи дворяне наши золота не щадят. Хотя потом и обирают безбожно.

— Послушай, Пудила, а для чего тебе золото? — осторожно поинтересовался я.

Он метнул на меня косой взгляд, полный недоверия.

— Ну, Роберт, и вопросы ты задаешь. Один солонее другого? Ты что, сам не знаешь, на кой людям золото?

— Так в том и дело, что каждый по-своему им распоряжается. А распоряжается согласно своим пожеланиям, предпочтениям, прихотям и… мечтам. Поверь, меня не интересует золото, политое твоим крепким потом, но интересны мне твои желания. И мечты. Для чего ты вообще живешь?

Он крепко задумался, временами бросая на меня глубокомысленные взгляды. Меня буквально обжигало. Я чувствовал, как вскипает его сознание, как накаляются и бурлят мысли. От него веяло настоящим жаром, будто от горнила, раздуваемого мехами его мышления. Повозка тяжело скрипела, но мне казалось, этот звук исходил из его большой кудрявой головы. Впервые в жизни там заработал старый ржавый механизм, когда на него капнули масла и дернули за рычаг. И так сильно он скрипел, что я начал опасаться за его сохранность. Может зря я так? Может не стоит пытать его простое мышление сложными вопросами. Но ведь механизм есть, пусть и ржавый. А значит, он был когда-то создан не иначе как для работы. И мне казалось преступным оставлять его в бездействии. Я блаженно откинулся назад, оперся о теплые доски, и терпеливо ждал.

— Да… — наконец, философски подытожил он. — Да… живешь себе, живешь всю жизнь, а зачем живешь, так и сам не знаешь. И когда попадается гость заморский с такими вопросами, то даже стыдно становится. Не знаю я, Роберт, веришь — не знаю, зачем живу. Да и не надо мне знать-то. Зачем? Мне и так хорошо. А думать за меня пусть другие думают. Если им делать больше нечего. А то, говорю ж, как задумаюсь, так и гляди, что молот соскользнет. И тогда так мысли прут, что ой-е-ой! Знакомо?

— О, да, — улыбнулся я, погружаясь в воспоминания. — Я ведь сам кузнецом был?

— Ты?! — удивленно подскочил он, ощутимо встряхнув повозку. — Такой щуплый? Ты был кузнецом?!

— А что тебя смущает?

— Ты на меня глянь? — на его губах засияла гордая улыбка. — Я, право, не хвастун, но все кузнецы такой масти. Хлипких нет. Когда всю жизнь молотом машешь, то руки видишь, какими становятся. И пальцы точно кованые делаются от мозолей. Ты, видать, либо болтун, либо исхудал с тех пор сильно. И руки маслами мазал, которые дамочки стольные любят пуще тех, кто их дарит.

Я задумчиво произнес, смотря на лошадку:

— Не болтун. И не исхудал. И масла мне никуда не надо. Вернее, похудел, но не сильно. А сила моя не в руках. Но в голове. И в сердце. Потому как желания мои именно там. И сильны они настолько, что никакой силач не может совладать с ними.

Он демонстративно смерил меня взглядом. И вызывающе прогудел:

— Да?!

— Да, — спокойно подтвердил я.

— А ну дай руку, — предложил он.

— Держи.

Я почувствовал, как его огромная твердая ладонь, точно стальная клешня, ухватила мою продолговатую кисть. В голову сразу ударила боль от ожогов, от разбитых пальцев, от наковальни, неосторожно оброненной на ногу. Да много еще от чего. Вся его жизнь промелькнула передо мной. Я воочию убедился, какой счастливой и прекрасной она была, несмотря на изнурительный тяжелый труд. Но кроме труда, он страстно не желал ничего. Пудила усмехнулся, глядя мне в глаза, и принялся медленно сжимать ладонь. Чем сильнее он сжимал, тем шире становилась его простодушная улыбка.

Но так длилось недолго.

Я со скучающим выражением тоже стал сжимать его руку. Но пока не сильно, стараясь не разочаровывать его сразу. Он, чувствуя сопротивление, усилил хватку. Я не отставал. Он снова надавил — я ответил. Улыбка уже поблекла, и оборачивалось недоуменным выражением. Я хранил каменное спокойствие, отрешенно изучая холку Гриворыла. Лошадка прядала ушами, отгоняя назойливых слепней, и временами фыркала. Она радовалась остановке и кратковременному отдыху. Зато напрягался хозяин.

Пудила уже не стеснялся, и жал изо всех сил. Лицо его раскраснелось, будто после бани, и источало настоящий жар. Глаза переполняло звериное упорство — казалось, они вот-вот выскочат из орбит. Он хрипел, кряхтел и пыжился, напрягаясь всем телом. И откровенно злился, бросая на меня гневные взгляды. Хотя сам недавно жаловался, как скучно быть самым сильным, когда никто не желает с тобой силой мериться. Подобное утверждать могу лишь я, потому как не встречал еще тех, кто мощью своей был бы мне подобен. Но я стараюсь молчать, ничем себя не выдавая.

Настал мой черед растягивать улыбку. И торжествовать. Я внимательно смотрел в его округлившиеся глаза, до сих пор таящие непокорность. Он не мог признать поражения, и втайне надеялся на реванш. Но я оказался неумолим. Мои тонкие длинные пальцы с адской силой сдавили его клешню. Он взвыл не своим голосом. Я же кровожадно оскалился. И вдруг резко привстал, легко взмахнув рукой. Огромный неподъемный Пудила, точно снаряд, пущенный из катапульты, высоко взлетел в воздух. Он вопил, орал благим матом, ничего не соображая. А еще забавно болтал руками и ногами. Да, нечасто попадаются те, кто мог бы так легко подкинуть его грузное тело.

Описав дугу, он мягко приземлился в стог сена — я нарочно забросил его туда. Из-за стога с недовольным карканьем вырвалось несколько ворон. Они желали лишь одного — убраться куда подальше. Ругань и крики кузнеца тут же поглотила сухая кипа. Но через миг его всклокоченная голова высунулась наружу. Глаза светились праведным гневом. Но за его плотной завесой мерцало великое изумление. Еще глубже таился простой человеческий страх — страх перед неведомой силой. Я добродушно улыбнулся, закрываясь ладонью от солнца.

— Ну как? Теперь веришь?

— Да я тебя… — погрозил он волосатым кулаком. Но голос его уже не пах былой решимостью.

— Оговорюсь сразу, — предупредил я, — кидаться на меня бесполезно. Я не намерен калечить тебя, мастер Пудила. Ты хороший человек. И труд твой ценен — ты нужен людям. Поэтому уйми свою ущемленную гордость, свое самолюбие, и полезай обратно.

Он позлился еще немного, выбрался и принялся отряхиваться от соломы.

— Ну, Роберт! Ну, смотри у меня! — ворчал он уже тише.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});