Охотники за магией - Юлия Галанина

Рассвет, действуя тихой сапой, уже отвоевал у меня половину кухонного стола. Мы заключили временное перемирие и установили границу из банок со специями. На одной половине он разложил бумаги, на другой — я возилась со стряпней. Закрытые маленькие пирожки мне стряпать надоело, и я перешла на открытые, маленькие, величиной с блюдце и большие — на весь противень.

Лёд тоже принес кресло, раздобытое, похоже, на соседней свалке, с драной обивкой и потемневшими от старости подлокотниками, и сидел на нем в обнимку с Копчёным.

Причем оба они с нескрываемой завистью посматривали на покачивающегося и посапывающего Града. Но котёнка, похоже, больше всего привлекал колыхающийся хвост заместителя главы представительства.

Идея налить привораживающего зелья в кофе Профессора мне не понравилась.

— Это средство, похоже, не только на перхоть, но и на мозги действует… Просачивается сквозь корни волос и размягчает их… — заметила я ехидно.

— Вот не надо переходить на личности! Профессор этой бурдой покупательниц поит, они к нему приворожатся и будут ещё чаще заходить и ещё больше покупать! — обиделся Лёд.

— Они и так им очарованы, никакое средство лучше не приворожит. Ты бы его незаметно тем молодцам споил, что обыск у нас делали. Идея Града.

— Тебе мало твоего Сильного? — округлил глаза Лёд, мстя за предположение о размягчении мозгов.

— А я тебе глаза выцарапаю, будешь так их пучить! — пообещала я.

— Звиняюсь, — сделал покаянное лицо Лёд.

Рассвет издал какой-то странный звук, показывающий, что он слушает и что ему весело.

— Похоже, начинаются критические дни, — сказал он невозмутимо. — Мы уже потихоньку звереем в обществе друг друга.

— Это кто-то звереет, — отозвалась я с обидой и показала хвостом в сторону кресла с дремлющим Градом, — а вот кто-то и сам не дёргается, и личную жизнь других не задевает.

— У Града колоссальный опыт, не нашему чета… — заметил Рассвет, любовно выписывая затейливые заглавные буквы. — Он максимально разумно использует подвернувшийся момент вынужденного безделья.

— Ничего, — злорадно заметил Лёд. — Скоро он выспится, и заснуть больше не сможет. Вот тогда мы посмотрим, как он маяться будет. Правда, мой золотой? — промурлыкал он котёнку.

Копчёный, растянувшийся у него на груди во всю свою длину, как странный меховой галстук, сонно приоткрыл глаза и снова закрыл, убедившись, что кормить его не собираются.

* * *

От непрерывного поедания пирогов на протяжении нескольких дней пол на кухне был усеян хлебными крошками. Нужно было устраивать большую уборку, чтобы удалить их из щелей между плитами и всяких укромных уголков, куда они каким-то непостижимым способом завалились.

Но как это сделать, когда с утра до вечера здесь едят, спят и работают, было совершенно непонятно.

Пару дней я крепилась, но потом решила, что сада у нас всё равно нет, а пока на улице холодно, места и в Огрызке сколько угодно.

Выбрала момент, когда Град, Рассвет и Лёд сонно клевали носами в креслах после обеда. (Рассвет сдался последним, но и он не выдержал, принёс солидное полосатое кресло с подголовником и скамеечкой для ног, просто созданное для того, чтобы дремать у огонька).

Убедившись, что они спят, я сдвинула в сторону ком теста, из которого собиралась наделать ватрушек, и прямо на припудренной мукой поверхности стола написала заклинание. А потом тихонько его произнесла.

И под тёмные своды кухни поднялось целое облако нежных, разноцветных бабочек.

Теперь крошек на полу не было, зато везде — и на спинках кресел, и на решётке полуподвального кухонного окна, и на шкафах, и на тёмных балках, и на кухонных полках, и на часах, и на крюках для посуды — на всём, словно яркие южные цветы, сидели, вздрагивая крылышками, бабочки.

Это было очень красиво. Бабочки перепархивали с места на место, как летние снежинки.

Их, почему-то, привлекло кресло-качалка Града, и зелёное шерстяное покрывало вдруг расцветилось забавными бантиками: белыми, оранжевыми, сиреневыми, желтыми, чёрными. Изредка бантики оживали, вспархивали и улетали, уступая место другим.

Почувствовав магию, проснулся Копчёный. Открыл хитрые глаза, оценил обстановку, и решил, что всё это сделано специально для него. Встал, потянулся, спрыгнул с груди спящего Льда и начал скакать по кухне, охотясь за бабочками.

Я принялась начинять ватрушки творогом.

В кухонном окне был виден узкий кусочек неба, по которому ветер гнал снежные хлопья.

* * *

Постепенно ветер стал стихать, видимо, он окончательно перемешал холодный воздух гор и тёплый воздух долин.

Лёд всё-таки нашел жертву для приворотного зелья: он стал потчевать им нашего кучера.

Кучер был местный. Работы у него было не много, так как Профессор пользовался экипажем (и нам разрешал) лишь в исключительных случаях.

Таких, например, как бал властей. Или приезд практикантки. Или вручение Горе официального протеста от имени Ракушки по поводу незаконного обыска на территории суверенного государства.

Кучер был местный, но нам не чужой: родители его жены были выходцами из Ракушки. Другого человека Профессор просто бы не нанял.

Конюшня в Огрызке была неплохая, ведь и Граду, и Льду постоянно приходилось разъезжать, но делать они это предпочитали верхом, потому что дороги за пределами городка особой ровностью не отличались.

В дни разыгравшегося ненастья нашему кучеру, видимо, тоже до колик надоело сидеть дома, на глазах у супруги, он помучился, помучился и сбежал в представительство под предлогом ремонта экипажа.

Лёд навестил его на конюшне и принес в подарок оригинального вкуса согревающий напиток, состоящий, в основном, из слезы Медбрата, сахара и чая в определенных пропорциях. И толики того самого состава из склянки с красным шарфиком на стеклянном горлышке.

Кучер охотно пил, да похваливал.

Споив ему за день склянку, Лёд решил сходить и выяснить, подействовало ли средство или нет. И задержался надолго…

Я понесла им на конюшню поесть, чтобы они хоть с закуской злоупотребляли согревающими напитками.

Лёд и кучер, практически в обнимку, сидели в разобранном экипаже и душевно беседовали.

— Друг, скажи, кого ты любишь? — умолял Лёд.

— Как на духу? — строго спрашивал кучер.

— Как на духу… — грустно отвечал Лёд.

— Тебе — скажу! — мотал головой кучер. — Как другу скажу!

— Скажи, как другу! — молил Лёд.

— Слёзку я люблю… — смущённо открыл душу кучер. — Её, родимую. А более — никого!

И, сделав признание, кучер надолго припал к бутылке со слёзой Медбрата.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});