Похититель секретов (сборник) - Данил Корецкий

– Откуда вы все это знаете?!

Уоллес пожимает плечами.

– Из газет.

– Странно. Я ничего подобного не читал.

– Это будет в вечерних газетах, – уточняет американец. – А кое-что – в завтрашних. Или послезавтрашних.

– Вы очень рациональный человек, Марк! Все знаете из завтрашних газет и терпеливо ждете, пока они выйдут из печати, – я освобождаю свой локоть. – А о фехтовании на спадонах вам в газетах читать не приходилось? Или о том, как приходится рисковать своей шкурой?

– Принимаю упрек, Дмитрий, – Уоллес понижает голос. – Мы действительно прагматичная нация. Нам не хватает русского авантюризма. Но, честно говоря, я вами горжусь.

– Это радует. Тогда дружите с нами!

Уоллес разводит руками.

– Мне бы тоже этого хотелось. Но господин Фальшин почему-то люто меня ненавидит. Не могу понять – почему. Ведь нам сейчас нечего делить. Напротив, надо вместе бороться против мирового терроризма. За что ему меня ненавидеть? В этом такой накал, такая экспрессия, как будто здесь скрыто что-то личное!

– Не обращайте внимания, Марк. Со временем все образуется.

Мы выходим из высоких кованых ворот на стоянку машин.

– Вас подвезти? – любезно спрашивает Уоллес.

– Спасибо. У меня есть машина.

Мы пожимаем друг другу руки и расходимся. В «форде-фокусе» меня ждет Ивлев.

– В гостиницу? – спрашивает капитан.

– Пожалуй. Все дела сделаны, рапорта написаны, с Фальшиным я попрощался. Сегодня можно отдохнуть.

– Может, выпьем пива на прощание?

– С удовольствием.

– Уоллес все знал про Аль-Фулани, – зло говорю я. – И даже пальцем не шевельнул. Вот гусь!

«Форд» резво бежит по припорошенной снежком дороге, вокруг пляшут пушистые снежинки. Белые мухи. Я вспоминаю свой первый день в Вене. Собор Святого Штефана, черные и белые мухи на фоне резного фасада, бал в посольстве, красавица Ирена в черном, смело декольтированном платье…

– Хотя… Нет, давай все-таки в посольство. Похоже, есть еще одно дело.

Ивлев искоса бросает на меня внимательный взгляд, но вопросов не задает.

Я задумчиво смотрю в окно. Снова пошел пушистый снежок. Действительно, Фальшин люто ненавидит Уоллеса. Он постоянно ругал его последними словами, и в этом действительно имелся личный оттенок – в конкурирующей резидентуре он видит причину скорого карьерного заката. Но откуда это все знает американский резидент?! Ругал-то он его всегда у себя в кабинете, в узком кругу…

– Послушай, Виктор, у тебя есть детектор «клопов»?

– Детектор кого?

– «Клопов», «жучков», «закладок»… Короче, радиопередающих устройств!

– Конечно, есть!

В кабинет к Фальшину мы входим вместе. Резидент уже не ожидал меня увидеть. Он удивлен и немного встревожен.

– Где вы держите свой смокинг, товарищ полковник? – с порога спрашиваю я. – Тот, в котором вы были на балу, помните? В котором так замечательно танцевали с красивой женщиной…

– Да здесь и висит…

Полковник проводит пятерней по седой шевелюре, отдергивает легкую занавеску, прикрывающую нишу с вешалкой.

– Вот он!

Смокинг действительно здесь. Немного помятый, но дело не в этом.

Киваю Виктору, он включает свой детектор, и на торце пластмассовой коробочки загорается красная лампочка. Лицо Фальшина наливается кровью.

– Что… Что вы хотите сказать?! Это провокация!

Через минуту из плечевого шва правого рукава смокинга я вынимаю булавку с круглой головкой. Микрофон-передатчик. Вот и источник «утечек»! Наверняка где-то в зале приемов установлен ретранслятор. Или на улице рядом с посольством.

Подношу чувствительную штучку к губам. Это лишнее – у нее прекрасная чувствительность. И то, что я хочу сделать, – тоже лишнее, хотя красивый завершающий штрих придает законченность любому делу.

– До свидания, Марк! Помяните сегодня Ирену…

Шатаясь, как пьяный, Фальшин идет к своему месту и обессиленно падает в кресло.

* * *

Дома настоящая русская зима: минус двадцать, ветер, снежные заносы, пробки на Тверской… В Ясенево все заметено снегом: сугробы в человеческий рост, белые шапки на деревьях. Но дорожки расчищены, в здании Центра тепло и уютно, друзья и коллеги жмут мне руки, угощают чаем, сообщают последние аппаратные новости. Так, еще до встречи с руководством я узнал, что полковник Фальшин отозван в Москву, уже подписан приказ об отстранении его от должности и отправке на пенсию. Как и следовало ожидать, пенсионерами стали Торшин с Малаховым, да и Извеков отправлен на гражданскую пенсию.

Замначальника отдела Западной Европы полковник Яскевич, интеллигентный человек в узких прямоугольных очках, в очередной раз угощает меня чаем. Пятая чашка. Ну, ничего, как говаривала моя бабушка: «Чай пить – не дрова рубить…» И не спадоном махать.

– Так ты что, правда, на двуручных мечах дрался? – удивленно спрашивает Яскевич.

– Пришлось.

Чай ароматный и горячий, я осторожно дую, чтобы не булькнуло.

– И как?

– Обошлось.

– Ну ладно, это тебе зачтется. Я приказал подготовить приказ на поощрение. Если Иванников согласится – представим к государственной награде!

Прямоугольные стекла торжественно блеснули.

У Ивана я уже был. Он отечески пожурил за «ковбойщину с мечами», сдержанно похвалил и пообещал премию в размере двух окладов.

– Спасибо. Очень большую роль в операции сыграли Курт Дивервассер и его группа, прошу поощрить их особо.

Яскевич кивает.

– Да, это агент старой закалки. Такие работают очень добросовестно.

– А сколько ему лет? – не выдерживаю я.

– Прилично. Шестьдесят четыре…

– Как шестьдесят четыре?! Он же воевал на Кавказе в бригаде «Эдельвейс», был у нас в плену, женился на русской, жил в Саратове…

Яскевич удивленно разводит руками.

– Что вы, Дмитрий? Откуда вы все это взяли?

Я удивлен не меньше.

– Как откуда? Он сам мне рассказывал много раз. Как обрушил лавину на наш батальон, как его допрашивал капитан из СМЕРШа, как ему снятся наши бойцы…

– Это какая-то ошибка! – качает головой Яскевич. – В конце войны Курту Дивервассеру было три года. И он никогда не был на Кавказе. И, конечно, не уничтожал русский батальон!

Я почувствовал себя полным дураком.

– Как «не уничтожал»? Да его и завербовали в плену потому, что мучали угрызения совести из-за этого батальона!

Яскевич пристально смотрит мне в глаза.

– Завербовали его в семьдесят седьмом году в Вене. Он тогда работал по русской линии в политической полиции. Скорей всего, у него включилась ложная память. Как механизм самооправдания. Такое бывает у некоторых агентов. Но я не знал, что и Дивервассер… Он всегда был крепким орешком!

* * *

Несколько лет спустя я оказался в Вене проездом и провел там три дня без всякого задания, наслаждаясь бездеятельностью и покоем, как обычный праздный турист. Спал допоздна в гостинице, сидел в уютных ресторанчиках, бродил по чистым улицам. Однажды ноги сами принесли к старинному четырехэтажному дому недалеко от центра. В просторном холле сидела за стойкой немолодая консьержка с забранными в пучок седыми волосами.

– Я ищу своего знакомого, герра Дивервассера, раньше он жил в шестой квартире…

Женщина скорбно поджала губы.

– К сожалению, вынуждена вас огорчить: господин Дивервассер умер.

– Умер?!

Она кивнула.

– Да. Он застрелился. Видите ли, в годы войны он взорвал русский батальон и переживал всю жизнь. Его квартира была вся усыпана портретами погибших, очевидно, в конце концов он не смог этого вынести…

– Спасибо…

Я вышел через стеклянную дверь и побрел, куда глаза глядят.

Известно: чем глубже агент переживает свое предательство, тем сильнее подсознательный механизм самооправдания. Но оказывается, ложная память может взять верх над истинной…

Цвели каштаны, играли скрипки в маленьких уютных кафе, в парке Праттер на ажурных резных скамеечках сидели влюбленные и аккуратные пенсионеры. Ароматы кофе по-венски, настоящего – не только по способу, а и по месту приготовления, перемешивались с тонкими мелодиями Вольфганга Амадея Моцарта. Пахло стариной и современностью, респектабельностью, сытостью и благополучием. Непосвященные никогда не почувствуют в этом одорологическом коктейле тлетворного запаха шпионажа.

И в этом их счастье.

Вена—Ростов н/Д 2007 год

Жаркое рождество в Дубае

Первый раз я встречал Рождество в жаркой зиме пустыни Аравийского полуострова. Собственно, пустыня была закатана в асфальт, застроена не повторяющими друг друга кондиционируемыми небоскребами с вертолетными площадками и бассейнами на крышах, засажена миллионами деревьев и классических английских газонов, причем к каждому деревцу и травинке подводилась орошающая трубка. Так что назвать ее пустыней в полном смысле слова было нельзя.

К тому же я прибыл сюда не развлекаться и отдыхать, а активизировать законсервированного семь лет назад агента, поэтому считать, что я встречаю здесь Рождество, можно было с очень большой натяжкой. И жары особой тоже не было: двадцать пять—двадцать семь, разве если сравнивать с московскими морозами… А вот зима была – это абсолютно бесспорный факт.