Городской пейзаж - Георгий Витальевич Семёнов

самое вкусное блюдо, какое когда-нибудь знал мой грешный язык!

Ра в счастливой улыбке несла на подносе жареную золотистую утку, обложенную картофелем, а следом за ней с большой вилкой и ножом шла Пуша, делая братьям чуть заметные знаки восхищения, точно хотела сказать и Борису и Феденьке : «Она из нашей породы… Чудо свершилось! Будьте внимательны и не спугните».

— Так, милая, осторожно, — сказала она вслух, освобождая на столе место. — Вот сюда пожалуйста… Хорошо! Ничего что поздно! Завтра воскресенье, а сегодня мы гуляем…

Сияющая Ра, оставшись в белом, расшитом переднике, села за стол, и Федя, не веря своим глазам, дотронулся до нее. Она обвела братьев взглядом и с придыханием в голосе сказала:

— Вы, наверное, голодные, а утка такая вкусная, так хорошо приготовлена, ароматная…

— Мы жутко голодные! — закричал Федя Луняшин. — Мы будем гулять, есть и пить. Ура! Завтра воскресенье. Завтра… Ура!

Он бурно махал руками и вдруг оцепеневал, превращаясь в тряпичную, замусоленную куклу, лицо его выражало безумный восторг, будто было нарисовано неумелой кистью. Борис, в отличие от брата, был сдержан, услужлив и ядовито насмешлив, как бывают насмешливы самоуверенные мужчины, безжалостно уничтожающие своих возможных соперников в борьбе за благосклонность женщины. Пуша поглядывала на него с усмешкой и старалась не замечать, обратив все свое внимание на Феденьку, который разваливался на глазах. Ра освоилась в новой для нее обстановке и, поняв главенство Бориса, всячески старалась понравиться ему, не забывая при этом Феденьку и Пушу, которым не уставала улыбаться, как бы прося прощения за ту зависимость, в какую она попала, став объектом внимания.

Застолье затянулось, и рассвет засинел, заголубел, засверкал в окнах соседних домов, проникнув в комнату к Луняшиным отраженным солнечным лучом, задрожав зеркальным зайчиком в стеклах серванта, в стеклянных золоченых и белых рамках, за которыми смеялись Пуша и Борис в купальных костюмах, бегущие из моря в пенных брызгах, блестящие, как обливные горшки.

И так случилось, что к рассвету уже ни Ра Клеенышева, ни Луняшины — никто не задумывался о будущем, не сомневался в нем, будто бы Ра всегда была женой Феденьки.

Младший Луняшин очень устал, с трудом перебарывал сон. На него заботливо и нежно смотрела Ра, готовая обнять, как ребенка, прижать к груди и убаюкать.

Прошло всего несколько часов, как они впервые встретились в жизни, но этого времени было им довольно, чтобы довериться друг другу и найти душевный покой, нужный для того, чтобы начать все заново, забыв о прошлом.

— Цель жизни, — говорил Федя, требуя к себе внимания, — цель жизни — жизнь. Я это теперь хорошо понял. Мне надоело! Не хочу слышать, что жизнь коротка, а земля — маленький шарик… Не хочу! Жизнь бесконечна, а земля огромна и непознаваема. Вот мой девиз отныне: «Цель жизни — жизнь, бесконечная жизнь на гигантской нашей земле». Другого не хочу слышать! Люди должны знать это. Кому нужно крохотное мгновение на крохотном шарике?! Кто хочет чувствовать себя поденкой?

— Отдохни, Феденька, — говорил ему Борис, снисходительно улыбаясь.

— Нет, Боря, ты не хочешь меня понять. Ты нарочно не хочешь, думаешь, что я пьян и болтаю чушь. Я не пьян. Но когда меня уверяют, что земля малюсенькая, а жизнь очень короткая, у меня опускаются руки. Зачем меня обманывать? Тут философия! Да! В древности земля была плоская и был таинственный край света, потом люди привыкли, что она круглая, теперь людей хотят приучить, что она очень маленькая… Не идем ли мы к мысли, что ее вообще не существует? Зачем и кому это нужно? Ну да, конечно, научный прогресс, относительность, вечность и миг, жизнь — вспышечка во тьме вечности… Так мало! Всего-то навсего вспышечка. И все?

— И все, Феденька, все, дорогой, — так же снисходительно отвечал старший Луняшин, распустив сытый живот. — Главное вспыхнуть и не оставить… дыма. Вопрос этот мы с тобой обязательно решим, но в свободное от работы время. Мне нравится жизнь, которая есть цель жизни. Живи! И оставь астрономам и физикам, кому там еще… Оставь все это людям, которые знают, что они вспыхивают на маленькой земле, а сам живи долго, и пусть для тебя… земля будет огромна. Вот за это я и хочу с тобой выпить.

— Но сами посудите! Как трудно дождаться завтрашнего дня… Это так долго — дожить до завтра, — говорил Феденька, глядя на Ра. — Вы хотите жить на большой земле долго-долго?..

— Да! — отвечала ему она с подыгрывающей радостью в голосе.

— Я буду молить предвечный разум, — очень серьезно ответил ей Феденька. — И это обязательно сбудется. Такие, как вы, должны жить долго и счастливо на огромной земле.

— А вы знаете, — сказала Ра, вся осветившись. — Ко мне однажды пришел очень странный человек, говорил про какую-то книгу, и вы знаете, он сказал — жить надо вот так: прижал ладонь ко лбу, а потом к груди… к сердцу. — Она показала на себе, как это сделал когда-то Боровков, и рассмеялась, приглашая посмеяться всех.

— Ум и сердце, — строго объяснил Феденька. — Разум и добро. Все правильно. Честь и совесть.

Смех замер, будто его грубо оборвали.

— А я думала, он сумасшедший, — призналась Ра и покраснела.

Старший Луняшин хрипло засмеялся.

— Конечно, сумасшедший. Вы не могли ошибиться, Раенька! Женщины в таких случаях не ошибаются. Это мы еще можем долго жить рядом с человеком и думать, что он нормальный, хотя и с закидонами, а на самом деле он, голубок, вполне сумасшедший. Как вы сказали? Жить надо так и так? По животику он не хлопал? Нет? Я даже могу описать его внешность. Типичный самозванец. Кого-кого, а самозванцев у нас всегда хватало. Кажется, еще Короленко об этом писал. Пророки… Глупые, в общем-то, люди. Баламуты.

— Нет, Боря, ты не совсем прав, — вяло и ласково возразил Федя Луняшин, настороженно слушавший хрипловатый голос брата. — Я не знаю, о ком речь… Но ведь они живут со своими этими идеями бескорыстно. Они, как правило, несчастны. Проходимец — нечто другое. Проходимцем можно назвать преуспевающего человека. Может быть, он и сумасшедший… этот, кто приходил. Но наверняка он думал о благе всех людей на земле. Я тоже их знаю. Им совершенно чужда идея — сам живи и дай жить другим. Они с ума-то сходят совсем по другой причине: сам хоть не живи, но другим дай жить… Конечно, они, как правило, невежественны, но мне их жаль. Я не