Рэкет по-московски - Василий Веденеев

— Понял, — заверил Собачкин. — Люди должны заниматься делом, а не распыляться по пустякам.

— Вот именно, — согласился Милованов. — Всего доброго.

XV

Счастье улыбнулось на втором из набранных номеров. Трубку снял Владик Заславцев, школьный однокашник.

— Привет! — радостно закричал Фомин. — Владька, слышишь?

— Слышу, — скучновато-спокойно отозвался Заславцев.

— Ты один, твои на даче? Я приеду?

— Приезжай, если надо, — сухо ответил Заславцев.

Не помня себя от радости — надо же, дозвонился наконец, — Юрка бросился к троллейбусной остановке.

Владик терпеливо снес его дружеские похлопывания по спине и провел Фомина на кухню, усадив за абсолютно пустой, чисто вытертый стол и, глядя в сторону, спросил:

— Чего у тебя? Рассказывай.

— Куда торопишься? — удивился Юрка.

— Нет, жду, пока объяснишь, что означает твое появление, — не изменив позы, ответил Заславцев. Заметив, как Юрка поглядел на красную точку на сгибе локтя, спрятал руку под стол.

— Колешься? — напрямик спросил Фомин.

— Тебя это не касается. Я жду.

— Переночевать мне негде. Я у тебя, можно?

— А дома? — поднял брови Владик.

— Нельзя домой… — вздохнул Фомин и рассказал о смерти матери.

— Да? Я не знал, — перебил Заславцев, и Юрка понял, что ему совершенно не интересны дела давнего приятеля, наплевать, как будет он жить завтра или послезавтра, куда пойдет и чем станет питаться. Владик, как говорят наркоманы, сел на иглу, и теперь ему все безразлично, за исключением «баяна», то бишь шприца, и очередной порции наркотика.

— Зачем это? — Юрка кивнул на руку Владика.

— Тебя не касается. Можешь остаться до утра, но потом — извини… Ложись здесь, на кухне, я тебе раскладушку дам.

— Спасибо, — буркнул Юрка. — Кстати, ты мне еще со школы семь рублей должен.

— У меня нет денег, — ответил Заславцев и как-то презрительно поглядел на мрачного однокашника. — Хочешь ударить? Бей… Боишься замараться об ничтожество? Не-е-т, Юра, ничтожество не я, а ты! У тебя нет свободы, а я ушел от всех вас в другой мир, куда вам входа нет.

— Спрятался? — усмехнулся Фомин.

— Считай так, если хочешь. Вы давно надоели нам фарисейством и бесконечными утверждениями, что мы самые передовые и мне должно быть лучше всех, потому что… Неважно почему, но мне никогда не было лучше всех.

— Ладно, — Юрка встал, — давай раскладушку, устал я. Завтра доскажешь, желательно за завтраком.

Владик пошел к дверям странной, деревянной походкой. Вернулся с раскладушкой; положил на стол матрац и подушку и, проскрипев, что одеяла нет, пожелал спокойной ночи.

Юрка разделся и с наслаждением лег, вытянувшись во весь рост. Одеяло? Бог с ним, ночи теплые, а здесь — не на лавке в парке физкультурного диспансера. Уже засыпая, он подумал, что Владик, похоже, «сдвинулся» умом от наркоты и, наверное, стоило бы припереть чем-нибудь дверь, но навалившаяся усталость оказалась сильнее — мысль мелькнула, исчезла, и Фомин провалился в глубокий сон.

Проснувшись, Юрка заглянул в комнату — Владик спал. Внутренняя сторона его откинутой в сторону левой руки была испещрена точками уколов.

Осторожно прикрыв дверь, Фомин отправился на кухню, нашел в холодильнике банку рыбных консервов, а в хлебнице кусок черствого хлеба. Съел консервы, запив их водой из-под крана. Отставив пустую банку посредине стола, он, больше не заглядывая в комнату, вышел. Еще один телефон можно вычеркнуть из памяти.

Два неудачных визита кое-чему научили. Зайдя в телефонную будку, он набрал номер Глеба, но на том конце провода никто не снимал трубку. Юрка набрал другой номер — вдруг, на его счастье, дома Валерка Рыжов, еще один школьный друг-приятель, живущий с молодой женой в Текстильщиках.

— Юрка? — удивленно и обрадованно завопил Валерка. — Черт полосатый! Приезжай, у нас тут такие дела!

— Жена родила? — на всякий случай спросил Фомин.

— Пока не намечается… Да что мы по телефону, дуй сюда.

В метро Фомин спускался с чувством облегчения. Есть все же на белом свете приличные люди и верные друзья, которые, ни о чем не расспрашивая, зовут к себе, желая поделиться случившейся у них радостью. Какой? Приедем — узнаем…

— Тесть день рождения справляет, шестидесятилетие, — рассказывал Валерка. — Забот — пропасть, ты на мое счастье просто с неба свалился. И не думай, никуда не отпущу, пока не напразднуемся. Сейчас картошки купим и хлеба…

Валерка тащил Фомина из одного магазина в другой, ставил в очереди, отбегал в кассу, возвращался, снова убегал и, безумолку болтая, рассказывал, как его не взяли в армию, признав негодным к службе по болезни. Теперь отсрочка на пять лет, потом опять вызовут, может, еще и придется надеть солдатскую шинель, а может, и нет, хотя с болячкой в желудке жить все равно не очень приятно. Спросил, как живется Юрке и, не дослушав, опять начал про свое.

Фомин безропотно стоял в очередях, нес тяжелые сумки и с теплой нежностью, которой раньше в себе не замечал, поглядывал на маленького, похожего на воробышка, очкастого Валерку, в душе благодаря его за то, что тот не лезет с расспросами, ничего не выясняет, а просто принимает Юрку таким, какой есть.

За разговорами незаметно пролетело время. Потом пошли домой к Валерке. Его теща, полная, улыбчивая, не слушая возражений, тут же усадили Юрку за стол, налила борща.

В четыре появился и виновник торжества — Серафим Федорович. Сухонький, с гладко зачесанными седыми волосами и доброй, несколько рассеянной улыбкой на узком лице. Поздоровавшись со всеми, ушел в комнаты.

Гости стали сходиться часам к семи. Церемонно поздравив юбиляра и вручив подарки, рассаживались за столом. Фомина усадили рядом с коротко стриженной смуглой девушкой с глубокими карими глазами, ее звали Светланой.

Фомин исподтишка разглядывал свою соседку. Так, ничего особенного, на три балла, как выражался сержант Водин. Ниточки морщинок под глазами, ровные, красивые зубы — она об этом знает и потому часто улыбается.

— Вы где работаете? — спросила она.

— Из армии демобилизовался, — буркнул Юрка. Вдаваться в подробности не хотелось.

— А я в библиотеке, — девушка сделала ему бутерброд с ветчиной. — Ешьте, вы такой большой…

Потом были еще тосты, включили магнитофон, на свободном пятачке начали топтаться пары. Юрка тоже танцевал со Светланой, чувствуя, какое у нее горячее и гибкое тело.

Выходя покурить в мужской компании на лестничной площадке, он слышал, как спорит с кем-то Серафим Федорович о новых станках, а Валеркина теща объясняла, как надвязывать кофту.

— Проводишь Светлану? — спросил Валерка.

— Откуда ты ее знаешь?

— С моей женой вместе работают в заводской библиотеке. Ты извини, там помочь надо… — и Валерка убежал.

Докурив, Юрка тихо пробрался на свое место за столом.

— Валера просил меня проводить? Вы согласились? — спросила Светлана.

Ее немножко насмешливый тон смутил Юрку. Он буркнул, что согласен, и поинтересовался, далеко ли придется ехать.

— На «Профсоюзную». Что, уже пожалели?

— Да нет, я обещал Валерке вернуться.

— Успеете, — Светлана лукаво улыбнулась. — Куда вам спешить? Или дома дети некормленые плачут? Ах, вы холостой? Тем лучше.

Юрка следом за ней направился к выходу.

— Хороший вечер, — Светлана взяла его под руку. — Жалко, что в городе не видно звезд.

— Почему, иногда видно, — не согласился Фомин, вспомнив недавние мучения на лавочке в парке.

— Только не все на них смотрят, — она передернула плечами, словно ей вдруг стало холодно. — И вообще, какие-то мы странные, жизнелюбия нам не хватает. Заботимся об уюте, комфорте, добиваемся благополучия, ловим кайф в компаниях. А ведь есть еще шум дождя, запах свежескошенной травы, свет ночных фонарей и ранняя утренняя заря. А как мы говорим о людях? «Человеческий фактор»! Закрываемся этим от искренности, боимся ее, как преступления, избегаем просить прощения, страшась прослыть слабыми, разучились ценить простое, истинное. Согласны?

— Согласен, — Юрка помолчал. И вдруг начал рассказывать ей о смерти матери, похоронах, приезде сестры, о деньгах, оставленных отцом, их взаимных обидах.

Светлана слушала не перебивая, словно боясь потревожить неосторожным словом нежданную исповедь провожатого. Он продолжал говорить в метро — они стояли у дверей вагона, хотя были свободные места, — говорил по дороге к ее дому, изливая скопившееся на душе. Но о Викторе Степановиче, о Жорке-Могильщике, Глебе и собственных скитаниях не сказал ни слова.

— Вот мой дом, — неожиданно остановившись, тихо сказала она. — Пятый этаж, два окна: комната и кухня. Зайдем?

— Неудобно, — замялся Юрка.

— Ничего, мне не перед кем отчитываться, я живу одна…