Ураган - Мигель Астуриас

— Я вас не спрашиваю, можно или нельзя. Это будет с вашей стороны совершенно исключительная услуга, и я расплачусь за нее чистой монетой. Могу даже заплатить вдвое. Мне надо вывезти мореную древесину. Но вы должны подписать обязательство, что, как только мне понадобятся вагоны, они будут.

— Видите ли, получится дорого… это обойдется вам очень дорого.

— Я вас не спрашиваю, во сколько это обойдется. Вы называете цену, я плачу.

— Но я все-таки должен спросить…

Мид кивком указал на телефон, стоявший на столе начальника станции, сказал почти с угрозой:

— Спрашивайте, я жду.

— Но я хочу вас предупредить, там, в центральном управлении, может быть, никого нет, еще очень рано.

— Я все равно буду ждать.

Мид вышел на платформу. Появилась женщина с большим кувшином. Она продавала кофе с молоком. Мид выпил стакан. Воды было больше, чем молока, и все же вкусно. Подошли еще люди, покупали у женщины кофе, маисовый хлеб.

— Плохи наши дела, — сказала торговка приятельнице, которая остановилась поболтать с ней. — Ей-богу, правда. Так всегда бывает. Лучше бы уж… И ничего их не выпустили, держат в тюрьме, в столице… вот какие дела… А теперь и есть нечего. Да говорят, солдат еще пришлют и опять начнут народ хватать. Господи боже мой, наших мужиков будто бешеная собака укусила, такие стали вояки.

Начальник станции сообщил Миду, что дело его устроено, и Мид тут же дал ему чек. Но, на беду, оказалось, что начальник станции не спросил, на какое время дается Миду право вывозить мореную древесину. Снова начальник станции принялся вертеть ручку аппарата, снова затрещал телефон: тр-тр-тр, а Мид пока что вернулся на платформу.

Подошел самбо[25] в желто-синей полосатой рубашке, сел рядом, резкий запах пота обдал Мида.

— Вам, мистер, которые начальники, лучше сматывать удочки. Будет резня, гамаки по ночам качаются — скрип-скрип, скрип-скрип, а люди все говорят, говорят. Деньжонок не хватает, ребятишки голодные, жена голодная, сам голодный, плохи дела…

— Так ведь солдат прислали с пулеметами, со штыками, — сказал Мид. Он хотел заставить самбо разговориться, тот поглядывал на Мида дружелюбно.

— Да, прислали.

Самбо замолчал. Штыки, конечно, сильный аргумент в разговоре с безоружными людьми, которые вынуждены покоряться, когда их заставляют работать на условиях, отнюдь не справедливых, чтоб не сказать — кабальных.

— Можно заключить контракт на год! — крикнул из окна конторы начальник станции. — Но только если в течение всего этого периода будет в наличии груз для перевозки…

— На такие условия я не согласен, — Мид подошел к окну, — разве что со специальной оговоркой…

— Сеньор Мид, — прервал его начальник станции дружеским доверительным тоном, — управление железных дорог не станет заключать контракт с оговорками, которые накладывают на него какие-либо обязательства. Даже законы нашей страны не распространяются на управление железных дорог. Какую же силу может иметь контракт? Давайте подпишем как есть, и грузите свои бананы… Когда догадаются, в чем штука, скажете, что у вас не было другого груза для перевозки, а там видно будет.

Шли дни.

Хуан Состенес Айук Гайтан поставил грузовик у дверей гостиницы, недалеко от театра. Здесь они должны встретиться с гринго Мидом. Хуан затянул потуже пояс (сидя за рулем, он совсем расстегнул брюки), решил пройтись немного, размять ноги. Прошагал примерно квартал, дошел до церкви. Там, видимо, шла праздничная служба. Хуан вошел, увидал множество коленопреклоненных людей и тоже опустился на ледяной пол. Он помнил, как надо креститься, смутно помнил «Отче наш», но так давно не приходилось ему произносить слова молитвы, что он стал внимательно слушать…

Когда-то, при жизни отца, Хуан не вдумывался в смысл этих слов. Теперь же, когда нет у тебя никого, как радостно сказать кому-то: «Отче, отче наш».

— Отче наш, иже еси на небеси…

«И вовсе это не выдумка, — подумал Хуан. — Он есть там, наверху. Отец, который на небесах, он, наверно, всем отец, у кого родной-то помер. Своему небесному отцу мы говорим «ты», значит, на земле и подавно никому не надо говорить «вы». Хорошо человеку, когда он может сказать кому-то: «Отче наш, иже еси на небеси…»

Музыка оглушила его торжественным ревом. Он чувствовал, что весь, всем телом уже не здесь, среди коленопреклоненных людей, а там, в этой музыке, в величественном громе, в низких раскатах, то утихающих, то нарастающих вновь. Музыка была похожа на тропический ливень — срывалась в бешеном реве, вдруг затихала, бормотала, будто во сне, долго-долго, а потом опять набирала силу, и потоки воды рычали, хлестали по телу, будто плетьми. Музыка вырвалась на паперть, и «Да святится имя твое…». На чем это играют? Какая-то штука с трубами.

Несколько дней тому назад компаньоны купили участок Фуетэ, а заодно и желтый грузовик, на котором ездил теперь Хуан Состенес. Он вышел из церкви на улицу и еще издали увидал перед дверью гостиницы рядом со своим желтым грузовиком красную машину мистера Мида.

Значит, Мид уже здесь. Хуан Состенес ускорил шаг. Вместе с Мидом приехали остальные компаньоны, все они ночевали здесь, в пансионе.

Бастиансито Кохубуль не хотел оставаться в столице, говорил, что не так уж позарез целую ночь валяться в гостинице на жесткой койке. Но Лестер Мид, когда дело касалось расходов, был непреклонен.

— Нам все равно, что койка, что кровать. Мы солдаты. Идет война против Зеленого Папы, и мы на линии огня. Тот, кто забывает об этом, — плохой солдат. Индейцы спят на земле, не тратят деньги в лавках Компании, поэтому только они одни возвращаются богатыми из бананового ада. Мы тоже разбогатеем! Мы поедем домой по железной дороге, в наших вагонах, которые возят наши бананы, и будем петь песни!

— Вот тогда, — сказал Макарио Айук Гайтан, по прозвищу Косматый, — неплохо было бы разложить на рельсах кое-кого, а кого — вы сами знаете, да пусть бы поезд по ним и прокатился.

На следующий день отправились в таможню все вместе на двух грузовиках.

— Сокоррито Крус, — вызвал служащий таможни, стоявший в дверях одного из складов.

— Я, — послышался женский голос. Невысокая кругленькая женщина оттолкнула Мида и его спутников и пробралась вперед.

— Я — Сокоррито Крус, а вот он — Ниньо де Гойя.

Позади женщины показался мрачный испанец в кордовской шляпе.

— Это ваша мельница для банановой муки? — спросил таможенник.

— Чего-о-о? — протянул Ниньо де Гойя.

— Будь проклят тот, кому вздумалось везти сюда эту пакость! — сказала Сокоррито. — Мы насчет нашего гардероба, моего и вот его, чтобы вы знали!

— Я и не слыхивал о таких мельницах.

— Накажи меня святая дева дель Пилар.

— Ну, святая дева мелет одни только звезды. А захочет — так ваши глазки, и получается свет, лучи золотенькие…

— Это все дома, в Испании. Здесь, в Америке, мелют даже то, что молоть не полагается. Моей мельнице здесь молоть нечего, только твое зерно ей и годится, Ниньо де Гойя. Мельницы хороши, когда зерно мелют, и прекрасная мельничиха сидит как в старинном фарсе, а тут черт знает какая дрянь!

— Сколько у вас мест? — спросил испанцев таможенник.

— Всего только тридцать шесть, — отвечал Ниньо де Гойя, — мы люди скромные…

У другой двери служащий занялся владельцами мельницы для бананов. Лестер и его друзья волочили тяжеленные тюки, огромные ящики с деталями и, наконец, самое тяжелое — жернова. Все это с величайшим трудом, с помощью рычагов и катков погрузили на два грузовика.

Сокоррито Крус приподняла юбку, стала поправлять подвязку. Лестер Мид увидел смуглую тугую плоть и потерял покой. Волнение смешивалось со злобой — зачем она говорила гадости про мельницу, смолоть ее в порошок за это и то мало! Он слышал, что вещи актеров отправляют в отель «Париж», сошел с грузовика, сказав, что ему необходимо срочно позвонить в Нью-Йорк, подождал, пока машины одна за другой повернули за угол…

Сокоррито Крус занимала комнату, выходившую одним окном во двор, а другим — на улицу, в соседней комнате поместился Ниньо де Гойя. Мид устроился поблизости, в одном из не занятых еще номеров.

В первый день он следил за каждым их шагом. Сокоррито Крус заметила, что высокий блондин поглядывает на нее, потом он ей поклонился. «Какой милый, — подумала Сокоррито, — в Испании мужчина не склоняется перед разъяренным быком, это верно, но и перед женщиной он тоже не склоняется, с ней он обращается, как с быком: сначала дразнит плащом, потом вонзает бандерилью и, наконец, начинается битва не на жизнь, а на смерть».

Битва не на жизнь, а на смерть началась в тот день, когда Мид вошел в ее номер. Сокоррито обмерла. За стеной глухо раздавались шаги Ниньо де Гойя. Сокоррито не спеша повернула голову — пусть видит, как она уверена в себе, надо же дать понять этому американцу, что она не из тех женщин, которых можно взять нахрапом. А если она не кричит и не гонит его вон, так только потому, что вовсе не собирается поднимать скандал и пятнать свою репутацию, она же не какаянибудь легкомысленная особа.