Варфоломеевская ночь - Проспер Мериме

Группа молодых всадников из протестантов, посетив адмирала, рассыпалась по улицам, намереваясь отыскать герцога Гиза или его друзей, чтобы при встрече затеять с ними ссору. Вначале все обошлось мирно. Толпа, испуганная их количеством или, может быть, приберегая свои силы для другого случая, хранила молчание при их проезде и, казалось, без особого волнения слушала, как они кричали: «Смерть убийцам господина адмирала! Долой гизовцез!»

За углом одной из улиц перед протестантской толпой неожиданно появилась дюжина молодых дворян из католиков и между ними много приближенных Гиза. Ожидали крупной ссоры, но ничего не произошло. Может быть, из благоразумия, может быть, потому, что католики действовали по точному предписанию, — но они не ответили на оскорбительные крики протестантов, а какой-то молодой человек приличного вида, шедший во главе их, приблизился к Мержи и, вежливо поклонившись, сказал ему дружеским тоном близкого человека.

— Здравствуйте, господин де Мержи. Вы, конечно, видели г-на де Шатильон? Как он себя чувствует? Схвачен ли убийца?

Оба отряда остановились. Мержи узнал барона де Водрейль, поклонился ему и ответил на заданные вопросы. Завязались во многих местах частные разговоры, и так как они продолжались недолго, то противники разошлись без пререканий. Католики уступили дорогу, и каждый направился в свою сторону.

Барон де Водрейль несколько задержал Мержи, так что тот немного отстал от спутников. На прощанье Водрейль посмотрел внимательно на седло и сказал ему:

— Обратите внимание! Если я не ошибаюсь, у вашего кургузого ослабла подпруга. Будьте осторожней!

Мержи спешился и подтянул подпругу. Не успел он снова сесть в седло, как услышал, что за ним кто-то скачет крупным галопом. Он обернулся и увидел молодого человека, лицо которого было ему незнакомо, но который принадлежал к только что встреченной группе.

— Разрази меня бог! — произнес тот, приближаясь к нему, — я был бы в восторге встретиться один-на-один с кем-нибудь из тех, что сейчас кричали «Долой гизовцев!».

— Вам не придется далеко ходить за этим, — ответил Мержи. — Чем могу служить?

— Не будете ли вы случайно из числа этих бездельников?

Мержи моментально обнажил шпагу и плашмя ударил по лицу этого друга гизов. Тот выхватил из-за луки пистолет и в упор выстрелил в Мержи. К счастью, вспыхнул только запал. Любовник Дианы ответил сильным ударом шпаги по голове врага, так что тот свалился с лошади, обливаясь кровью. Народ, остававшийся до сих пор невозмутимым зрителем, на этот раз принял сторону раненого. На молодого гугенота посыпались камни и палочные удары, и так как всякое сопротивление было бесполезно, то Мержи оставалось только хорошенько пришпорить лошадь и спастись бегством. Но на одном, слишком крутом повороте его лошадь упала и придавила его, так что он, хоть и не был ранен, все же не мог подняться достаточно быстро, и разъяренная толпа успела его окружить. Тогда он прислонился к стене и некоторое время отбивался от тех, кого мог достать своей шпагой. Но сильный удар палкой сломал лезвие его шпаги, его сбили с ног и разорвали бы на части, если бы какой-то францисканец, выскочивший из толпы, теснившейся вокруг Мержи, не закрыл его своим телом.

— Что делаете вы, дети мои? — закричал он. — Отпустите его; он совершенно не виновен!

— Он — гугенот! — в бешенстве завопили сотни голосов.

— Ну так что же? Дайте ему время раскаяться! Он еще может исправиться.

Люди, державшие Мержи, сейчас же его отпустили. Он поднялся, подобрал обломки своей шпаги и собрался дорого продать свою жизнь, если бы пришлось выдержать новый натиск.

— Оставьте жизнь этому человеку, — продолжал монах, — потерпите немного. Еще несколько дней — и гугеноты пойдут к обедне.

— Потерпеть, потерпеть! — повторило несколько голосов с неудовольствием. — Нам уже давно твердят, чтобы мы потерпели, а пока что каждое воскресенье, во время проповедей, их пение смущает добрых христиан.

— Ну что ж? Разве вы не знаете пословицы, — продолжал монах весело, — повадился кувшин по воду ходить, там ему и голову сломить. Пускай повоют еще немного; скоро благодатию пресвятой богородицы августовской вы услышите, как они запоют мессу по-латыни. Что же касается этого молодого нехристя, отдайте его мне; я хочу привести его в христианскую веру. Ступайте себе и от желания скорее съесть жаркое не пережарьте его.

Толпа рассеялась, ворча, но не причинив никакой обиды Мержи. Ему даже вернули лошадь.

— В первый раз в жизни, отец мой, — сказал он, — с удовольствием смотрю на рясу вашего ордена. Поверьте моей благодарности и соблаговолите принять этот кошелек.

— Если он предназначен для бедных, молодой человек, я его беру. Имейте в виду, что я интересуюсь вами. Я знаком с вашим братом и вам желаю добра. Сегодня же переходите в католичество. Идемте со мной, и дело ваше будет сделано в одну минуту.

— Благодарю вас, отец мой. У меня нет никакого желания переходить в католичество. Но откуда вы меня знаете? Как вас зовут?

— Зовут меня брат Любек… и… плутишка, я вижу, что вы частенько бродите вокруг одного дома… Тс! Теперь скажите, господин де Мержи, верите вы, что монах может делать добро?

— Я всем буду говорить о вашем великодушии, отец Любен.

— И вы не хотите переменить проповедь на мессу?

— Еще раз — нет. В церковь я буду ходить, только чтобы слышать ваши проповеди.

— Вы, по-видимому, человек со вкусом.

— И, сверх того, ваш большой поклонник.

— Ей богу, мне очень досадно, что вы хотите оставаться при своей ереси. Я вас предупредил, сделал, что мог. Будь, что будет. Что касается меня, то я умываю руки. Прощайте, мой мальчик.

— Прощайте, отец мой.

Мержи скова сел на лошадь и доехал до своего дома, немного разбитый, но очень довольный тем, что так дешево отделался от такой скверной истории.

XX. Легкая кавалерия

Вечером 24 августа отряд легкой кавалерии входил в Париж через Сент-Антуанские ворота. По сапогам и платью всадников, сплошь покрытым пылью, видно было, что они только что совершили длинный переход. Последние лучи умирающего дня освещали загорелые лица солдат; на этих лицах можно было прочесть смутное беспокойство, которое овладевает человеком при приближении какого-нибудь события, еще неведомого, но вызывающего зловещие предчувствия.

Отряд шагом направился к большому пустырю, простиравшемуся около прежнего Турнельского дворца. Там капитан приказал остановиться; затем послал дюжину людей под начальством корнета на разведку и сам расставил при входе в соседние улицы караулы, которым был дан приказ зажечь фитили, словно перед лицом неприятеля. Приняв эти необычные меры предосторожности, он вернулся и встал перед фронтом отряда.

— Сержант! — произнес он более жестко и повелительно, чем обычно.

Старый кавалерист, в шляпе с золотым галуном и с вышитой перевязью, почтительно приблизился к начальнику.

— Все ли всадники у нас снабжены фитилями?

— Так точно, капитан.

— Есть ли порох в пороховницах? Хватит ли пуль?

— Так точно, капитан.

— Хорошо! — Он пустил шагом свою кобылу вдоль фронта своего маленького отряда. Сержант следовал за ним на расстоянии одной лошади. Он заметил, что капитан не в духе, и не смел приблизиться к нему. Наконец, он набрался храбрости.

— Капитан, разрешите кавалеристам дать корм лошадям. Как вам известно, они с утра ничего не ели.

— Нет.

— Пригоршню овса, — это всего лишь одна минута.

— Чтоб ни одна лошадь не была разнуздана.

— Ведь сегодня ночью нам предстоит работа… как говорят, и это, может быть…

Офицер сделал нетерпеливое движение.

— Вернитесь на свой пост, — ответил он сухо. И двинулся дальше. Сержант вернулся в ряды солдат.

— Ну, как, сержант, правда? В чем дело? Что сказал капитан?

Сразу десятка два вопросов были заданы ему старыми солдатами, которые, благодаря своим заслугам и долгой совместной службе с сержантом, могли позволить себе по отношению к нему такую фамильярность.

— Ну, будет дело! — сказал сержант тоном человека, который знает больше, чем говорит.

— Как? Что?

— Не разнуздывать ни на миг… потому что, как знать, с минуты на минуту мы можем понадобиться.

— Ага! Разве собираются драться? — спросил трубач. — А с кем будем драться, хотелось бы мне знать?

— С кем? — повторил вопрос сержант, чтобы дать себе время подумать. — Черт возьми, хорош вопрос! С кем же, по-твоему, драться, как не с врагами короля?

— Так-то так, но кто же эти враги короля? — продолжал упрямый трубач.

— Враги короля? Он не знает, кто враги короля! — И сержант с сожалением пожал плечами.

— Испанцы — враги короля, но они не могут потихоньку сюда явиться; их бы заметили, — вставил один из кавалеристов.