Философская антропология. Исторические предпосылки и современное состояние - Вальтер Брюнинг

окружающим бытием, которое Марсель пытается постичь вплоть до самых таинственных глубин. Типичным и ключевым в этой связи у Марселя является понятие «бытие-в-распоряжении», то есть «бытие-в-готовности», открытое для «другого». Таким образом, Марсель однозначно выступает против такого понимания человеческой личности, при котором она толкуется как замкнутое в себе, законченное, отгородившееся от окружающей среды бытие.

Вместе с Кьеркегором и Ясперсом Марсель отвергает всеобщие порядки и жесткие рационалистические системы. Подлинное ядро человека индивидуально, оно не может быть постигнуто через общезначимое. Человеческое бытие никогда не следует рассматривать как нечто готовое и окончательное. Попытки науки, равно как и рационалистической, натуралистической и идеалистической философии подчинить человека своим системам понятий приводят лишь к его порабощению, к угнетению его действительной сущности. В результате наука и названные философские течения обретают лишь зыбкое знание и не доходят до постижения подлинной мистерии человеческого бытия. Эта мистерия — не рациональная разумность, а конкретная субъективность, она есть действие, риск, призвание, свобода.

Человек, по существу, должен пониматься как бытие, находящееся в постоянном становлении. Он — не жестко определенная субстанция, а живое происходящее. Та точка зрения, на которой стоит наука, сводит человека к голой вещности, к категории «имение», тогда как в действительности он решительно выходит за пределы этой плоскости, поскольку он есть бытие. Категории «имение» и «бытие» характеризуют в принципе различные сферы. «Имение» может иметь смысл только в рамках вещно-данного мира. Человек, который рассматривает в свете этой категории собственное отношение к себе и к другим, низводит тем самым свою сущность до плоскости вещей и объектов. Но ядро человека нельзя постичь, исходя из «имения». Здесь подходит единственно категория бытия. Тайна этого бытия тождественна с тайной свободы, ибо свобода — это не качество, которое лишь затем привходит в наше бытие, а само подлинное ядро субъекта.

Этот субъект у Марселя нельзя мыслить как изолированный. В его учении — едва ли не решительнее, чем у Ясперса — идея коммуникации выдвигается в качестве центральной. Для него «мы» предшествует «я» и «ты», образуя фундамент. Индивидуум становится индивидуумом в подлинном смысле лишь тогда, когда он открывается по отношению к «другому», предоставляет себя «другому». Для того, чтобы конституировалось бытие индивидуума, необходимо существование в настоящем «другого» (что никогда не обусловлено пространственными отношениями). Существование в настоящем, современность, как мистерия, резко противопоставляется вещному бытию, объекту, материальной реальности, жесткой структуре, субстанциональности; это — свободное самораскрытие, преодоление всех ограничений. Рассматривать «другого» как некое «оно», мерять его общими, объективными понятиями — все равно что рассматривать его как нечто несуществующее. Однако если любить его, видя в нем живое, уникальное «ты», то тем самым будет признана его существенная субъективность и существование в настоящем. Потому нет большей ошибки для индивидуума, чем замыкаться в самом себе, наподобие монады — ведь это ведет к отмиранию существенных для «я» связей и, тем самым, к полной бесплодности. Коммуникация означает, таким образом, не просто сосуществование двух замкнутых в себе индивидов, а задушевные отношения, взаимопроникновение экзистенций.

Однако такая коммуникация, согласно учению Марселя, устанавливается не только с другим человеком, но и со всем бытием в целом, и прежде всего — с Богом. Прототипом отношения человеческой экзистенции к окружающему бытию, по мнению Марселя, служит ее отношение к своему телу. Экзистенция относится к телу не только так, как это описывается понятием «владеть телом». Нет никакой принадлежащей к сфере мира, объективно понимаемой связи между ними. Скорее, есть некое таинственное единство и взаимозависимость. Именно глубокая привязанность к собственному телу не позволяет рассматривать его просто как объект. Человеческое «я» воплощает себя в теле, и такое воплощение — это мистерия, тайна, которая не может быть раскрыта наукой в пределах сферы ее компетенции. Но именно потому, что человеческое «я» настолько существенно связано с телом, оно в то же самое время нерасторжимо связано с миром. Благодаря телу и через посредство его человеческое «я» воплощается в мире и находится в творческой коммуникации с ним. То же самое интимно-таинственное отношение, в котором оно находится с телом, связывает его и со всем универсумом. Отношение души к телу в основе своей то же самое, что и отношение души к другим вещам.

И отношение человека к Богу — это тоже некая тайна, мистерия. Главное здесь — то, что бытие Бога никоим образом не может пониматься как нечто безличное. Здесь не срабатывают никакие рациональные методы познания и доказательств. Человек может постичь бытие Бога только через личную веру. Только благодаря любви человеку открывается живое «Ты» Бога. И только при условии безропотного смирения и самопожертвования «я» может вступить с Богом в коммуникацию.

Понятно, что коммуникация у Марселя — и с ближним, г. с миром, и с Богом — значительно менее прерывна, чем у Ясперса. Зыбкость коммуникации у него гораздо сильнее отходит на задний план и постоянно преодолевается благодаря тому, что человек глубоко отождествляет себя с тем, что встречает в жизни. Таким образом, в учении Марселя еще явственнее проявляется опасность иррационалистического разложения структуры личности. Его борьба против понятия субстанции и отказ от признания какой бы то ни было устойчивой структуры индивидуума, что выразилось, в первую очередь, в упомянутых учениях о коммуникации с ближним, о воплощении экзистенции в мире и об отдании себя во власть Бога существенно увеличивают эту опасность.

Но и здесь тоже мы обнаруживаем противоположно направленную тенденцию, которая устраняет эту опасность иррационализма, — а именно тенденцию субъекта к самоконституированию. Свобода от всякой привязки к вечным формам и нормам, с одной стороны, чревата тенденцией к полному хаосу, но в то же время в ней кроется и возможность самообязывания формирования человеком самого себя. Если бы индивидуум не задавал структуры самому себе, он был бы подвержен постоянным изменениям. Таким образом, бытие субъекта не есть нечто, фактически данное. Скорее, это задача, цель. Перед человеком стоит задача — создать не что-то такое, что существовало бы помимо его, а, в первую очередь, создать себя. Субъект понимает себя не как некое заданное в готовом виде бытие, а как стремление выйти за рамки того, что он представляет собой в данное мгновение. Его девиз — не «sum», а «sursum».

Существует в полном смысле слова лишь тот, кто сам себе задает нормы и придерживается их. Понятия «обязательство», «обет» играют здесь фундаментальную роль. Тем, что мы берем обязательство, даем некий обет, мы определяем себя сами и придаем своей жизни фундаментальную форму. Если же мы, несмотря на постоянное изменение нашей внешней и внутренней ситуации, благодаря данному обету держим направление