Шаги за спиной - Миермилис Стейга

– Ты имеешь в виду индейца с конем у колодца? Я видела. Вещица антикварная и удивительно хороша.

– Старый оборотень пристально следил за всеми нашими действиями и понял, что обвинение легко направить против, Ошиня, тем более что многие улики были не в пользу фельдшера. А если учесть вдобавок, что Ошинь пьяница, подозрительный тип, то оставалось лишь дернуть за веревочку, чтобы капкан захлопнулся. Почтальон напоил фельдшера и сдал его нам, как говорится, тепленьким с рук на руки вместе с чернильницей, сообщив, что она принадлежала Каролине Упениеце.

– Ошинь уверял, что приобрел ее в Кёльне.

– Этого он не мог доказать. Если бы мы арестовали Ошиня, почтальону нечего было бы опасаться. Но я с самого начала весьма сомневался в виновности Ошиня. Слишком уж усердствовал почтальон. Почему-то мне запомнился его лицемерный голос: "Бедняжка, какая была добрая старушка! Такой славный человек она была. Да будет ей земля пухом!"

Я эти слова вспомнил, когда спустя несколько дней разговаривал действительно с добрым человеком, с мамашей Салинь. Она про Каролину Упениеце говорила совсем другое.

– О зловредной натуре умершей рассказывал и Леясстраут.

– Но это было значительно позже. Интересно то, что тогда на месте происшествия мы были намного ближе к цели, чем на протяжении всего последующего расследования.

– То есть как это? – удивилась Фелита.

– У почтальона на шее под шарфом были совсем свежие царапины. Достаточно было взять его кровь на анализ и сравнить с той, что была обнаружена под ногтями умершей…

– Не зря говорят, что искать тем трудней, чем видней, – заметила Фелита.

– Вскоре весьма серьезные подозрения пали на Леясстраута, и потому все эти на первый взгляд мелочи остались в стороне. Но мысль о почтальоне не давала мне покоя. Когда из разговора с Леясстраутом выяснилось, что пропали письма, я вдруг вспомнил лицо почтальона тогда в Межсаргах, в тот момент, когда я спросил, не доставлял ли он Упениеце каких-либо писем. Вопрос я задал чисто случайно, перебирая наугад все, что могло иметь отношение к обеим женщинам. Лишь впоследствии я понял, что попал своим вопросом в самую точку. Взгляд почтальона вильнул мимо меня в сторону, а в зрачках промелькнул страх.

– Круминь был сильным противником.

– Бесспорно. Развозя почту, он старательно выведывал у жителей обо всем происходящем.

– Ну, это свойственно многим сельским почтальонам.

– В том-то и загвоздка. Потому мы сначала и не обратили на него особого внимания. Поняв, что мы не намерены прекращать дело, он, встретив меня на автобусной остановке, кинул первую приманку – сказал, что видел в Межсаргах Ошиня. Тогда же он внес поправку в свое предыдущее высказывание, признал, что между матерью и дочкой были скверные отношения. А раньше об этом не говорил якобы потому, что о покойниках не принято говорить дурно.

– То есть намекал на то, что, мол, Катрина Упениеце сама могла убить мать и побежать топиться?

– Откровенно говоря, после первого допроса Леясстраута нам тоже пришло на ум такое предположение. А встречей с почтальоном на остановке автобуса я потом воспользовался. Он ведь ехал в поликлинику сдавать анализ крови. Мы сравнили его с данными экспертизы, и, знаешь, совпало. Кровь почтальона была идентична крови, обнаруженной под ногтями у Каролины. Очевидно, старуха сопротивлялась и поцарапала его. Тогда мы уже знали, что это он уничтожил письма Катрины и Леясстраута и подделал подпись Катрины.

– Отчего же ты его сразу не арестовал?

– Ты арестовала бы?

– Да.

– И какое же ты предъявила бы Круминю обвинение? Какие причины побудили его совершить столь тяжкое преступление?

– Я приперла бы его к стене доказательствами и добилась бы признания. Заодно ему пришлось бы выложить и мотивы убийства.

– Вот и Стабинь говорил то же самое. Ох и скоры же вы на аресты! А если бы почтальон наплел, что Каролина в приступе безумия набросилась на него? Мы ведь тогда даже не имели еще и понятия о том, что происходило в комнате. Мотивы преступления должны были вскрыть мы…

– Я бы до них доискивалась после ареста.

– А Круминь, догадавшись, что у тебя нет козырей против него, сыграл бы в молчанку. И суд вернул бы тебе дело на доследование. Так вот!

– Сдаюсь, – подняла руки вверх Фелита. – А каким же все-таки образом тебе удалось выяснить все остальное? Ведь, насколько мне известно, не имелось ни одной ниточки, которая связывала бы нынешнее происшествие с далеким прошлым?

– Видишь ли, Хлыщ, о котором так презрительно высказалась тетушка Салинь, с самого начала привлек мое внимание. В особенности потому, что он интересовался имущественным состоянием Упениеце. Но это было уж слишком далекое прошлое. Мы уловили связь лишь тогда, когда Леясстраут вспомнил его настоящую фамилию и адрес – Кришьянис Круминь, Рига, улица Марияс, 39. Почтальона звали Кришьянис Краминь – фамилии разные, но отличаются всего лишь одной буквой. Тетушка Салинь показала нам Хлыща на старом снимке, найденном в альбоме Упениеце. Впоследствии мне удалось несколько раз сфотографировать почтальона, раздобыл я его фотографии и в отделе кадров почтового управления. Наука дала четкий ответ: объект снимков один и тот же, хотя годы и изменили его до неузнаваемости.

– Да, ничего не скажешь, голова у тебя работает, хотя и медленно, но фундаментально! – воскликнула Фелита.

– Увы, не всегда в правильном направлении. Лишь после того, как Улдис собрал сведения о наследстве Катрины и связях Круминя с заграничной родней Каролины, я начал понимать, чего это он, человек с образованием, польстился на столь незавидный пост почтальона в Юмужциемсе и не сводил глаз с этих женщин, всеми способами пытаясь помешать им встретиться с Леясстраутом. Хлыщ всегда вился там, где пахло деньгами. Вот что означали слова Катрины "тут творится такое, что в письме описать невозможно".

– Леясстраут оказался непредвиденным препятствием. Он мог сорвать планы Круминя.

– Потому-то Круминь в ту ночь и караулил под окном, подслушивал. А когда Леясстраут ушел, почтальон напал на женщин.

– А почему не на Леясстраута?

– В ту ночь Леясстраут еще ничего не узнал. Старуха помешала, но несогласованные действия дочки и матери грозили сорвать планы Круминя. Надо было поскорей заканчивать игру.

– Могу тебя порадовать. – Фелита положила свою ладошку на руку Валдису. – Круминь наконец признался, что на самом деле, схватив за руки, встряхнул Каролину, затем нажал на сонную артерию. Выпрыгнув в окно, он пустился догонять убегающую Катрину, настиг ее на мостике и ударил деревянным колом.

– Лейтенант Каркл подобрал этот кол в осушительной траншее неподалеку от речушки. Кол был вырван из забора. Такая изгородь поблизости имеется только в Межсаргах. Забор этот сооружен еще старым лесником. На конце кола мы обнаружили следы крови Катрины и несколько волосков…

– Так почему же ты, все это узнав, не арестовал его сразу, а вызвал на допрос? Ты ведь, упрямец, страшно рисковал! Признайся, что это было твоей ошибкой!

– Ни в коем случае! Я хотел его ошеломить и вынудить признаться под давлением неопровержимых доказательств. Такого изворотливого человека арестовать прежде времени, а затем допрашивать – гиблое дело. Он, собравшись с мыслями, затеет изнурительную позиционную борьбу. Расследование затянулось бы еще дольше, а у меня давно истекли сроки. А ездить в Ригу, ходить по начальству, собирая резолюции на продление, – перспектива не из приятных, и я рисковал получить выговор.

– Ты рисковал жизнью, – сказала Фелита.

– Никак не предполагал, что такой дряхлый старикашка, даже припертый к стенке, решится на подобный шаг.

– И еще один вопрос профана: для чего Круминю потребовалось сжигать уже необитаемый хутор Межсарги?

– Ты, лентяйка, не удосужилась прочитать дело!

– Мне хотелось сперва побеседовать с тобой, – улыбнулась лукаво Фелита.

– Ну хорошо, – немного смутился Валдис. – Круминь разыскивал те письма, которые когда-то присылал из заграницы своему дружку Зустеру.

– Неужели на адрес Межсаргов?

– Нет, но Зустер ему сказал, что передал их Каролине Упениеце. А письма – важное доказательство. Они раскрывают мотивы преступления. Не найдя писем, он сжег дом. Письма приобщены к делу.

Внезапно налетел порыв ветра. За беседой ни Валдис, ни Фелита не заметили, как погода начала портиться.

– Пошли, Валдис, становится прохладно, – предложила Фелита.

– Осень не весна, – усмехнулся Валдис. – Осени не по душе парочки на скамейках. – Он встал и подал руку Фелите. – Пойдем, я и так уже опоздал, как принято здесь говорить, на прием пищи.

– А мне надо еще навестить Илгониса.

ЭПИЛОГ

К зданию посольства Советского Союза неслышно подкатил лимузин. Седоватый, атлетического сложения мужчина в костюме из светло-коричневого твида вышел из машины, поднялся по ступенькам в вестибюль.