Смертельный розыгрыш - Николас Блейк

— Да плевать мне на этого Максвелла.

Задребезжал телефон. Берти вышел в коридор и стал разговаривать со своей, как я понял, ученицей, она просила его поменять час завтрашнего урока. Когда он вернулся, Элвин повторил свой вопрос.

— Отстанете вы оба? Не ваше собачье дело, где я был. Неужели я не могу просто пойти погулять? Какого дьявола вы набросились на меня, точно два проклятых фараона.

— Так ты не был в лесу?— спросил Элвин. В его голосе прозвучала то ли забота, то ли тревога.

— Нет, не был.

— Странно,— спокойно заметил я.— Ведь вы назначили там свидание моей жене, в девять часов.

10. БЕДНЫЙ ЩЕНОК

Впервые я видел Берти в столь сильном замешательстве. Я человек не мелочный, но он причинил так много зла Дженни и Коринне, что это зрелище доставило мне удовольствие. Он отвел в сторону свои — обычно такие дерзкие — глаза.

— Что за чушь вы порете?— только и смог выговорить он.

— Вы прекрасно знаете, что это правда.

— Свидание с… Вы что, спятили?

— Дженни сама мне сказала.

Берти был загнан в угол, но продолжал огрызаться.

— Женщины любят выдумывать всякий вздор. Особенно сексуально озабоченные,— сказал он с усмешкой.

— Я слышал, как она разговаривала с вами по телефону.

— Опять подслушивали?

Я держал себя в руках.

— Вам все равно не отвертеться. Вы договорились встретиться на опушке леса.

— Она сама напрашивалась, вы знаете.

— Еще одна ложь — и довольно грязная, даже по вашим критериям. Вы шантажировали ее. За эту цену вы согласились оставить Коринну в покое. Для такого человека, как вы, лишенного даже рудиментарных понятий о порядочности, должно быть, просто счастье, что вы не можете посмотреть на себя со стороны.

Я думал, он кинется на меня с кулаками. Но Элвин встал между нами и в отчаянии прохрипел:

— Берти! Твое поведение выходит за всякие рамки. Даже не предполагал, что такое возможно. Но ведь Коринне еще только…

— Ты, как всегда,— угрюмо перебил его Берти,— готов принять на веру любое обвинение против меня. И тем охотнее, чем гнуснее это обвинение.

— Так ты отрицаешь, что это правда?— взвизгнул Элвин. Вопрос прозвучал, как удар хлыстом.

Берти пожал плечами.

— Мало того, что ты путаешься с этой…— Элвин повернулся ко мне.— Не могу даже выразить, Джон, как я огорчен всем этим.

— Проклятый старый ломака!

Элвин не реагировал на это ругательство.

— Частично вина лежит и на мне.

— Забудем об этом,— сказал я.— Если ваш брат и в самом деле собирался пойти на свидание, вряд ли он стал бы разыгрывать эту комедию с привидением-монахом в тот же самый час и на том же месте.

— Оставьте меня в покое,— неожиданно детским голосом произнес Берти.

— Так ты был на свидании?— допрашивал Элвин.

— Не твое дело.

— Ни дать ни взять нашкодивший школьник. Был ты или не был в лесу вчера вечером? Чего ты артачишься — ведь все равно придется сказать Максвеллу.

— Ну, что ты ко мне прицепился. Да, я там был.

— И что же произошло?

— Ни черта не произошло. Я ждал у самого начала этой тропинки. Минут через пять туда набежала толпа пацанов. Меня они не заметили. Я подождал еще немного. Потом подумал, что миссис Уотерсон, вероятно, побоялась простудить ножки, к тому же эти пацаны устроили там засаду — ну, я и отчалил. Это все, что ты хотел слышать?

— Ты пошел прямо домой?

— Нет. У меня разыгралось желание, и, чтобы успокоиться, я решил пройтись. Дома меня ожидала моя добрая нянюшка с ночным колпаком — то бишь чарой вина. На том и конец сказке.

— Ты не слышал в лесу ничего подозрительного, никаких шагов?

— Нет, сэр. Разрешите идти, сэр? С вашего любезного позволения я пошел.

— Нахальный щенок,— бросил вдогонку Элвин.

Мне пришлось выслушать целый поток нудных извинений, прежде чем я смог наконец уйти.

Пока что я раскопал немногое. Я узнал, что телефон находится в коридоре, рядом с кабинетом. В наших утренних разговорах я уловил одно примечательное, хотя, возможно, и совершенно случайное расхождение. И все. Я уже уяснил себе, почему Элвин мог сыграть роль монаха. А Берти? Он ведь тоже, как и Элвин, еще в юные дни научился расхаживать на ходулях. Но зачем ему, себе же во вред, впутывать в это дело Дженни? И не Берти, а Элвин предложил Джиму из шайки младшего Гейтса еще раз подкараулить цыганенка. Берти мог переодеться монахом лишь с целью смертельно напугать Дженни.

Мысль неприятная, но не такая уж фантастическая, если вдуматься. Дженни относилась к нему с презрением, от которого даже мне иногда было не по себе. Но неужели для Берти главное — выместить свою злобу, а не подчинить ее своей воле? Анонимное письмо можно было истолковать как попытку нарушить психическое равновесие Дженни: Берти, вероятно, знал о ее болезни от своего брата.

Но основной вопрос оставался еще без ответа. С какой целью совершены остальные розыгрыши, если не сказать преступления? Кто бы ни был неведомый шутник, он, казалось, наносил удары без разбора — по многим членам нашей маленькой общины. А может, шутников было двое: один — сравнительно безобидный (Элвин уже признался в своем розыгрыше), другой — смертельно опасный безумец, который, все распаляясь, продолжает начатое первым. Уголовно наказуемыми были лишь анонимные письма и поджог стогов, поэтому полиция не могла уделять достаточно времени другим происшествиям. Письма прекратились, стогов больше не поджигают. Не удивительно, что полиция не проявляет чрезмерного рвения в установлении алиби, а именно здесь, по-моему, ключ к успеху.

На следующей неделе мы обсудили все это с Сэмом — он приехал к нам на летний отпуск. Для своих лет мой сын — необычайно рассудительный малый, и я рассказал ему о последних событиях, в своей, естественно, трактовке. Он выслушал меня с той чуть иронической внимательностью, с какой, без сомнения, выслушивает особо важных персон, когда берет у них интервью.

— В прошлый свой приезд,— сказал он,— я разговаривал с Верой. Она считает, что цель всей этой кампании — выжить из деревни ее мужа.

— В самом деле? Труднее всего — установить побудительную причину, мотив.

— Она сказала мне, что эту мысль внушил ей Элвин. На званом ужине. Кукушка. Хитроумный способ намекнуть мужу, что его жена ему изменяет. А он и вправду рогоносец?

— Да.

— И кто же этот счастливчик?— спросил Сэм как-то слишком спокойно.

— Берти Карт.

— Так я и думал. О том же говорится в анонимном письме на имя Роналда, и…

— Я вижу, ты неплохо осведомлен.

— Веру как прорвало. Уж если она разболтается, ее не остановишь.

Я был обескуражен такой подчеркнутой беспристрастностью Сэма: мои чувства к Вере — после нашего с ней разговора в поле — были куда романтичнее.

— Розыгрыш с председательством был нацелен на то, чтобы сделать Роналда всеобщим посмешищем и выжить его отсюда. Стога принадлежали ему. Все остальное,— продолжал Сэм,— только прикрытие для истинных мотивов и рассчитано на то, чтобы создать впечатление, будто орудует какой-то псих.

— Значит, это Элвин.

— Или его брат. Если исходить из мотивов. Ни у кого больше нет таких весомых причин подкапываться под Пейстона. Насколько нам известно.

У меня мелькнула новая догадка.

— Допустим, Роналд понял тайный смысл этой затеи с кукушкой — он не дурак. Бесспорно, его уязвил розыгрыш с председательством. А что, если и все остальное сделал он сам. С таким расчетом, чтобы свалить вину на Картов и выкурить их отсюда? У него нет убедительного алиби, и я кое-что слышал о его мстительности: упаси Бог стать у него на пути.

Сэм обмозговал мое предположение.

— Навряд ли. С такой прорвой денег, как у него, можно было придумать что-нибудь попроще для экспроприации Картов.

— Денег у него, конечно, вагон. Но влияние в здешних краях не очень большое. А он добивается влияния, которое за наличные не купишь. Не странно ли, что он с такой кротостью принял извинения Элвина? Похоже, он хотел показать, что его ничуть не задел розыгрыш.

— И скрыть свои истинные побуждения. Возможно, ты и прав.— И Сэм сразу же переключился на другую тему:— Коринна выглядит куда лучше, чем в прошлый мой приезд.

— Рад слышать,— уклончиво отозвался я.

— Вчера ночью она написала письмо Берти.

— Боже! Откуда ты?…

— Многие любят разговаривать с репортерами. Даже их родные сестры.

— Но я думал… она… преодолела свое увлечение.

— Вот об этом она и написала. Рвать цветы запрещено. Для нее это было что-то вроде экзамена.

— Экзамена?— Я был озадачен. Никогда не знаешь, чего ждать от молодежи.

— Да. Наша милая девочка сказала, что, к своему удивлению, не чувствует почти никакой боли. Ну что ж, опыт великая вещь; эту мысль я почерпнул в глубоком источнике своей мудрости.— Сэм сардонически воззрился на меня.