Непрошеная повесть - Нидзё

— Ему нечего стыдиться, — сказал государь. — Хотя сперва он, кажется, стеснялся меня… Человек бессилен перед велением судьбы, а ваш союз предначертан самим роком… Я сам скажу ему обо всем!

Я не знала, что отвечать, подумала только, как взволнован будет настоятель, услышав эту новость от государя. Но если бы я сказала: «Не надо, не говорите!» — государь подумал бы, что я слишком забочусь о настоятеле.

— Прошу вас, поступайте, как сами сочтете нужным! — только и могла я ответить.

* * *

В эти дни, как обычно, ученые монахи собрались для, беседы о догматах вероучения Сингон, толковали государю различные заповеди, изложенные в святых сутрах. Настоятель тоже приехал во дворец на несколько дней. Когда толкование священных текстов, пояснений к ним и обрядов закончилось, устроили приличествующий случаю скромный пир. Я прислуживала государю во время трапезы.

— Итак, если вникнуть поглубже в священные книги, становится очевидным, что любовная связь между мужчиной и женщиной не содержит в себе греха, — сказал государь. — Мы наследуем любовный союз еще из прошлыхнаших существований, избежать его невозможно, человек не в силах справиться с могуществом страсти… В древности тоже не раз такое случалось… Праведный Дзёдзо, влюбившись в женщину из земли Митиноку, пытался убить ее, но не смог и, не устояв перед соблазном, в конце концов вступил с ней в любовный союз. Святой монах, настоятель храма Сигэдэры влюбился в государыню Сомэдоно и, не в силах справиться со страстью, превратился в демона… Люди бессильны сопротивляться любви. Бывает, что из-за любви они превращаются в демонов или в камни, как та скала, что зовется «Тоской о муже» [82]… Случается, люди вступают в союз с животными, с домашней скотиной — таков удел, предназначенный им из прошлых существований. Человек не властен одолеть любовную страсть! — говорил государь, а мне казалось, будто он обращается только ко мне одной, и у меня было такое чувство, словно я разом обливаюсь и слезами и потом…

Пиршество было скромным, вскоре все разошлись. Настоятель тоже хотел уйти, но государь сказал:

— На дворе глубокая ночь, кругом тишина, самое подходящее время не спеша поговорить о святом учении… — и задержал его у себя, но мне стало почему-то невыразимо тяжело на душе, и я удалилась.

О чем они говорили после моего ухода — не знаю, я ушла к себе в комнату.

Было уже далеко за полночь, когда государь прислал за мной.

— Я сумел весьма искусно рассказать ему обо всем… — сказал он. — Пожалуй, ни один отец, ни одна мать, как бы ни велика была их родительская любовь, не заботятся о своем дитяти так ревностно, как я забочусь о тебе… — И говоря это, он прослезился, а я, не находя слов, молчала, только слезы хлынули неудержимым потоком.

— Ты слышала, как я говорил, что человек не в силах убежать от судьбы… — ласковей, чем обычно, продолжал государь. — Я сказал настоятелю: «Однажды мне довелось ненароком услышать нечто совсем неожиданное… Возможно, вы испытываете неловкость, но разве мы не дали клятву всегда и во всем полностью доверять друг другу? Нельзя допустить, чтобы пострадала репутация священника столь высокого сана. Я убежден, что привязанность к Нидзё — результат каких-то ваших деяний в прошлом существовании, и потому ни в малой степени не питаю к вам враждебного чувства… Нидзё в тягости с начала этого года. Недаром я видел тот вещий сон — я сразу понял, что он приснился мне неспроста, и вплоть до начала третьей луны ни разу не призывал ее, ибо всецело заботился о вас. Да отвернутся от меня боги Исэ, Камо, Ива-Симидзу и другие покровители нашей страны, если я сказал вам неправду! Поверьте, мое уважение к вам нисколько не умалилось!» Услышав мои слова, настоятель некоторое время молчал, а потом, украдкой смахнув слезу, сказал: «В таком случае, больше нет смысла от вас таиться… Со скорбью вижу, что эта любовь — возмездие за грехи, совершенные в прошлой жизни. Я не забуду ваше великодушие не только в этом, но и в грядущем существовании, сколько бы раз ни суждено мне было переродиться! Три года я не в силах справиться с этой пагубной страстью. Я молился, читал священные сутры, старался забыть, вырвать из сердца греховную страсть, а сам все время помышлял только о Нидзё…

В конце концов, отчаявшись, я послал ей письмо с проклятием, но и тогда не смог освободиться от наваждения… Потом я снова увидел Нидзё — это было похоже на вращение колеса злого рока, — и снова скорбел о собственном малодушии, ибо опять горел в пламени грешных земных страстей… Из того, что вы только что мне сказали, я понял, что Нидзё понесла от меня… Сомнения нет, я — отец будущего ребенка… Позвольте же уступить мой сан настоятелю храма Добра и Мира вашему сыну, принцу Мицухи-то, а я удалюсь в глухие горы, затворюсь там, надену черную власяницу и буду жить как отшельник. Долгое время я пользовался вашими милостями, но на сей раз ваше теплое участие столь велико, что и в грядущих существованиях я буду с благодарностью и восторгом вспоминать о ваших благодеяниях». С этими словами он, в слезах, удалился. Он так любит тебя, что поистине достоин глубокого сострадания!

Я слушала рассказ государя и чувствовала и скорбь, и радость одновременно, а из глаз непрерывно струились слезы — наверное, именно о таких чувствах сказано в стихотворении «Насквозь промокли рукава…» в «Повести о Гэндзи», когда непонятно, от горя или от радости льются слезы.

Мне захотелось услышать обо всем из уст самого настоятеля, приближалось время его отъезда, и, притворившись, будто исполняю поручения государя, я решила пойти к нему. В его покоях спал только маленький мальчик-служка, посторонних никого не было. Настоятель вышел со мной в каморку, где мы всегда встречались.

— Я стараюсь помнить, что страдания в конце концов могут обернуться радостью, но нет — у меня так тяжело на сердце, что невольно жаль самого себя…— говорил настоятель. «Ах, надо было навсегда расстаться, — думала я, слушая его, — после той памятной безрадостной встречи…» Но в то же время, при мысли, что завтра молебны окончатся и сегодня я вижу его в последний раз, мне было жаль его покидать… Неисповедимы пути любви!

Всю ночь настоятель так горевал о предстоящей разлуке, что я позабыла даже собственные тревожные мысли о том, что ждет меня впереди. Он точь-в-точь повторил слова, которые я слыхала от государя.

— Когда я узнал, что государю известно о нашей связи, я испугался, что отныне мы больше никогда не сможем встречаться, и понял, как горячо я люблю тебя! Поистине, мое чувство к тебе — не обычная страсть! Ты беременна, стало быть, мы — супруги, а ведь известно, что супружеские узы нерасторжимы и в настоящем, и в будущем воплощении! Государь сказал, что сам бережно воспитает младенца. Это и радует меня, и печалит. Теперь я с таким нетерпением ожидаю рождения этого ребенка!-смеясь и плача, говорил он. Меж тем послышались голоса, ночь рассвела, и мы расстались. Прощаясь, он сокрушался: «Когда доведется снова тебя увидеть?» На сей раз я полностью разделяла его чувства.

Ах, если бы тольковсе так же на шелк рукавов,слезами омытых,в предутренний час нисходилорассветной луны сиянье!…

Очевидно, в сердце моем возникла такая же большая любовь, какую питал ко мне настоятель. «Наверное, это и впрямь судьба…» — думала я. Не успела я вернуться к себе и только было прилегла отдохнуть, как за мной прислали от государя.

* * *

Государь еще не покинул опочивальню.

— Я тоже напрасно ждал тебя до утра… — сказал он. — Пришлось в одиночестве коротать ночь… Конечно, с моей стороны дерзко звать тебя сразу после свидания с возлюбленным, когда ты полна грусти, расставшись с ним… Представляю себе, как ты ропщешь в душе на бессердечие Неба, разлучившего вас!

Я не знала, что отвечать на эти язвительные, насмешливые слова. «Большинство людей на свете знать не знает таких мучений! Почему только на мою долю выпало так страдать?» — думала я, и слезы застилали мне глаза. Не знаю, как воспринял государь мои слезы, но мне было все равно.

— Вижу, вижу, ты, конечно, думаешь: «Как он мне докучает! Мне бы вздремнуть сейчас на досуге и сладко грезить о недавнем свидании…», да? — рисовал он в своем воображении картины, одну нелепее другой. «Вот оно… Так я и знала, что этим кончится!» — думала я, слушая его злые, оскорбительные слова, и будущее пугало меня, а слезы, одна за другой, одна за другой, неудержимо катились из глаз. Заметив, что я плачу, государь, как видно, еще сильнее ощутил ревность.

— Ты только о настоятеле и тоскуешь, — сказал он. — И сердишься, конечно, зачем я тебя позвал… — И, окончательно придя в дурное расположение духа, оборвал речь на полуслове, встал с постели и вышел, а я ускользнула к себе.

* * *

Мне нездоровилось, и до самого вечера я безвыходно просидела у себя в комнате. «Государь, наверное, решил, что я провела весь день с настоятелем. Какие насмешки опять меня ожидают?» — с горечью думала я.