Оспожинки - Василий Аксенов

– И не думаю.

– Вовка, ты вредный.

– Ты не лучше.

Выйдя из-за стола и удивив этим хозяев, засобирались мы: пора, мол.

Вручив нам мешки и пакеты с подарками – с вареньями какими-то, соленьями – для Маши в дорогу и с крупной, килограмма на четыре, стерлядкой – для Василисы Макеевны, – проводили нас Таня и Володя до машины, уговаривая заодно остаться ночевать. Я сказал, что мама ждёт меня и беспокоится. Позвони, мол, есть же телефон. Позвоню, да, дескать, не услышит.

– Очень жаль.

– Ну, жаль, конечно.

Обнялись мы с Володей крепко, чуть не до хруста, руки пожали, силой будто меряясь. Расцеловались Таня с Машей, словно давнишние подруги.

– Может, останетесь?.. Найдём, чё выпить.

– Есть положить где – комната пустует.

– Мы к вам приедем… В следующий раз.

– Точно, приедете?

– Приедем.

Всё же расстались.

Мы отбыли.

И я с каким-то странным чувством: как будто что-то потерял, но что – не знаю.

Вечер поздний, близится к полуночи. Тепло. И пасмурно. Вместо тумана – лёгкая испарина – влечёт с полян её к реке. Видна только – освещённая фарами – дорога. Плохая та, разбитая, – едем мы не спеша, и торопиться мне не хочется. То и дело притормаживаю перед колдобинами и объезжаю их, где можно.

Машин нет – ни встречных, ни следующих за нами. Свет – как включил ближний, так и не переключаю. Стекло отпотевает – протираю.

– Можно окно открыть?

– Конечно.

На Комарах остановились. Место так называется, с дорогой рядом. Прошли до берега сосновым лесом по тропинке.

Костёр кто-то оставил на камешнике возле самой воды. Присели мы с Машей к нему на бревно. Рядом.

Плещет волна. Небо без месяца и без звёзд, в кромешных тучах. Баржи и самоходки по реке идут. Вверх – гружённые древесиной, вниз – разными контейнерами. Гудят, приветствуя одна другую. Красные, зелёные и жёлтые дорожки по воде от их габаритных ламп и прожекторов тянутся к нам. Моторные лодки на больших скоростях носятся в потёмках – их только слышно, но не видно. Там-там, на далёком противоположном берегу, костры мерцают – вечеряют рыбаки.

– Как мощно, – говорит Маша. – Дух захватывает. Хоть и темно.

– Да, – говорю.

– Не подавляет…

– Мы привыкли.

– А разве можно к этому привыкнуть? – спрашивает Маша.

– Можно, – говорю. – Пока не утратил…

– Ну да, пожалуй… Близко – не видишь, аберрация… У Сербии есть своё место в мире, – говорит Маша. – Оно мне очень, очень дорого. Но без России этот мир и не представить… Вы, – говорит, – такие большие, такие огромные. Когда летишь сюда на самолёте, об этом вовсе думать начинаешь.

– И это только полпути.

– Ну, и во всём.

– Кончается, наверное, Россия.

– И во Святых своих… Нет, нет… Неправы вы, Иван… Наши монахи говорят, что все надежды только на Россию, что все мы ещё будем свидетелями воскресения её. И наш святитель Николай Сербский об этом много говорил… Вы о нём знаете?

– Да, знаю.

– Он, в годы самых страшных гонений у вас, уверял отчаявшихся среди сербов, что настала в России великая жатва душ, и что в эти дни многострадальный ваш народ наполняет рай больше, чем любой другой христианский народ на земле. Это же было не напрасно… И что Россия находится под заступничеством Пресвятой Богородицы – об этом тоже говорил он… Да и святой Иустин… Попович.

– Как-то не верится… Хотелось бы надеяться. Помолчала Маша сколько-то и говорит:

– Это, конечно, дело веры. И надежды… Я не сомневаюсь…

– Дай-то Бог.

– Мир без России невозможен. Как бы кому об этом не мечталось.

– Были империи, и нет их.

– Не о границах я – о духе.

Близко от берега пронеслась моторная лодка.

Волна зашумела.

– У вас дети есть? – спрашивает Маша.

– Есть, – говорю. – Двое. Дочь и сын.

– Уже большие?

– Да не очень. А у вас? – спрашиваю.

Молчит Маша. Потом только:

– Был, – говорит. – Сын.

Раскрыла сумку, вынула из неё небольшой, в размер обычной книжки, фотоальбом, распахнула его на закладке и, повернув к свету костра так, чтобы было видно мне, говорит:

– Муж мой Иво и сын Константин. – В честь деда?

– Да, и в честь него.

– Красивые, – говорю. – И муж, и сын.

– Да, – говорит Маша. И говорит: – Они погибли…

– Ох ты, Боже.

– Пять лет назад. Тринадцатого августа… Поехали к свекрови, – говорит Маша, – матери мужа, на машине в Париж и разбились.

Закрыла альбом, убрала его в сумку.

Не знаю, что сказать, но сказать что-то, чувствую, надо, и говорю:

– Прискорбно. Извините…

– Поэтому, – говорит Маша, – и живу в монастыре подолгу, смиряюсь… Там легче мне, в работу погружаюсь. А дома многое напоминает… Несправедливо, думать начинаю…

Дождь закрапал.

– От маловерия… Надо идти? – глядя на огни проплывающей баржи и тянущего её буксира, спрашивает Маша.

– Наверное, – говорю. – Хоть и не хочется…

– Идёмте.

– Я огорчил вас?

– Нет. Ну что вы.

Встали с бревна.

– А костёр? – спрашивает Маша. – Что с ним делать?

– Ничего, – говорю. – Рыбаки его, наверное, оставили… Ещё тут будут, подплывут. Кружки и с чаем котелок вон.

– Да, конечно.

Стали в верею подниматься, хрустя галькой под ногами и оглядываясь на Ислень, во мраке скрытую, – Маша прощается с ней навсегда, а я её, Ислень, ещё увижу. Об этом думаю, и мне от этого невесело. И тут же, вспомнив, ободрил себя: друзьям моим мы что пообещали?

Что приедем.

В Усть-Кемь уже не сворачивали. Едем быстрее – дорога здесь не так испорчена. Миновали и Полоусно, с гуляющей по улице молодёжью, но, в основном, кучкующейся около ларька – культурный центр теперь в деревне.

Скоро огни Ялани показались.

Подвёз Машу к воротам приютившего её временно дома.

Проводил до крыльца.

– Я завтра утром буду здесь, – говорю. – Часов в восемь. Для вас не рано?

– Нет, не рано.

– И не поздно?

– Нет, не поздно.

Фонарь на улице, рядом с домом, есть. Светит.

Но у крыльца темно, в тени – Машу едва лишь различаю. Зато уж чувствую – как часть себя.

– Ночь будет тёплой, – говорю. – Не надо печь топить, если вы сами…

– Можно на ты, если удобно вам, – говорит Маша.

– Попробую, – говорю. – И вы…

– И ты.

– И ты… Ну, хорошо.

Подала Маша мне руку. Взял. Не отпускал бы.

Давно такого со мной не было. Лица не вижу только – жалко. Волосы пахнут – от дождя.

Как будто в землю врос – не сдвинуться.

– До свидания, – говорю.

– До завтра, – говорит Маша.

– Вам тут не страшно?

– Нет. Спасибо. Мне было очень хорошо.

– Мне тоже.

– С Богом.

– Спокойной ночи.

Пошёл, вернулся.

– Варенье вот, чуть не забыл… твоё…

– Себе возьмите, маме вашей…

– Твоей.

– Твоей.

– Это тебе.

– Я всё не съем… Как с ним поеду?

– А как сюда с печеньем ехали?

– Но то – печенье.

– Уж бери.

Отдал Маше пакет с банкой литровой земляничного варенья. Вышел из ограды. Дверь в доме хлопнула – услышал. Прошёл к машине. Сел за руль. Смотрю.

Окна зажглись. Не задвигает Маша занавески.

Давно так трудно мне не уезжалось. Только от матери. Но там иначе.

Тронул.

Дождь припустил. Включил дворники – справляются.

Отъехав от Ялани три километра, на Осиновой горе остановился. Постоял.

Не развернулся.

К дому своему подъезжаю и вижу, как сигналят мне со всех сторон глаза кошачьи. Погасли скоро: кошки попрятались куда-то, разбежались.

Под фонарём, то проявляясь в его свете, то пропадая в темноте, летают совки. Всегда здесь играются. Эти машины не боятся. И дождь им даже нипочём.

Поставив правой стороной, где бак, машину к поленнице, фары выключил и заглушил мотор.

Захватив из машины полиэтиленовый пакет с рыбиной, пошёл в дом. Окна тёмные. Время к полуночи. Мама давно уже, конечно, легла спать – рано ей подниматься.

Потянул дверь – закрыта.

Стучусь. Тихо сначала, затем громче.

Идёт, слышу, к двери, бормочет что-то. Огонь вспыхнул в прихожей – в ограду выпал, заискрился на мокрой мураве.

– Счас, – говорит из-за двери, – открою, не стучитесь. Кто там? – спрашивает.

– Я, – отвечаю.

– Кто ты? Ваня?

– Ваня!

– Гулёна, а не Ваня.

Открыла.

– Не делай так больше, – говорит, разглядывая меня внимательно. – Я же беспокоюсь. Спать не могу. Свет на стене увидела – подъехал, значит. Ну, слава Богу. Есть-то чё будешь или нет?

– Нет, – говорю. – Сытый?

– Сытый.

– Вот хорошо-то… Кто накормил?

– Володя Балахнин.

– Ты чё, до Старицы скатался?

– Да.

– Живёт-то в Старице он, забываю?.. Ну, больше, милый, так не делай… Хоть позвонил бы.

– Толку-то.

– Ну, это да… Глухая стала, как колода. Сама уж думаю, звонил, звонил, да я не слышала. Звони мне…

Прошёл к холодильнику, стерлядку в холодильник сунул.

– А это чё?

– Подарок для тебя.

– Рыбой Володя угостил, наверное?